Тот навострился вояжировать в Англию по нескольку раз в год, но «поездки эти не приводили ни к какому результату, так как какие-нибудь «случайные обстоятельства», так с сарказмом пишут авторы доклада, «постоянно мешали ему окончить дело с Сименсами: обыкновенно ему не удавалось-де застать обоих Сименсов вместе. Но… получаемые в то же время комитетом прямые сообщения от Сименсов как бы противоречили сообщениям Сущова и Козлова — Сименс постоянно указывал на свое полное незнакомство с изобретением А.Н.Лодыгина и работами Товарищества и поэтому просил прислать ему фонарь Товарищества для испытаний».

Фонари якобы высылались С. Коном, но Сименс продолжал отмалчиваться.

В это время Ипполит Фонтен в своем известном труде «Электрическое освещение» описал лампы Лодыгина, привезенные Коном и Козловым, причем продемонстрировал полное знакомство с ними зарубежных инженеров: «Эти лампы еще не вырабатываются в промышленном масштабе, однако образцы, изготовленные во временной мастерской, кажутся весьма замечательными с точки зрения световой отдачи. Из наших личных опытов следует, что лампы служат долго (несколько сотен часов), хотя некоторые из них перегорали почти немедленно. Это свидетельствует о большой неоднородности в производстве. Мы имеем основание надеяться, что при лучшем оборудовании производства изобретателю удастся производить лампы однородные, с большим сроком службы и чрезвычайно экономичные».

Чем не реклама? Но не знал Фонтен, что изобретатель не мог заниматься лампами, уже не имея мастерской, отвлекаемый постоянно разъездами для представления разным «нужным» лицам и за отсутствием необходимых помощников, а затем и вовсе отстраненный от дел.

Но ведь помощники были: именно авторы доклада — Флоренсов, Булыгин, Хотинский… Что делали они? Ответ в этих словах доклада: «…распорядителям удалось отстранить от участия в управлении делами Товарищества лиц, пользующихся деловой репутацией. По контракту участники делились на имеющих право голоса по делам Товарищества и не имеющих: причем лишь с согласия большинства участников, имеющих голос, они получали право голоса. Конечно, люди неблагонадежные (в смысле продажи паев) голоса не получали». (А какие средства на покупку паев могли быть у скромного преподавателя института или лейтенанта Морфлота?). «Отстранение же их имело гибельное последствие для дела: сделавшись орудием спекулянтов, всецело заправлявших Товариществом, оно было на пути к полному банкротству».

Лодыгин остался без друзей, без возможности работать — он лишь официально представлял иногда фирму, являясь при всем параде к «нужным» лицам…

Чем же это могло кончиться? Конечно, агонией компании. «Совершенное невежество скоро обличило» компаньонов, и люди компетентные, вначале относившиеся к делу с сочувствием, быстро охладели и даже стали относиться к нему враждебно. Два года еще шла кое-как продажа паев, «но весной 1874 года публика уже перестала верить делу».

В этой кромешной тьме грязных спекуляций, обмана и подлостей компаньонов, недоверия и обличений пайщиков и сторонних лиц блеснул Лодыгину единственым светлый луч — Академия наук присудила почетную Ломоносовскую премию в 1000 рублей. И хотя деньги ему, кругом обкраденному, были крайне нужны, гораздо важнее была сама честь стать лауреатом этой почетной премии — давалась ведь она только ученым и только за крупные открытия. Ее лауреатом был знаменитый Владимир Даль, например!

На Ломоносовскую премию 1874 годабыло всего два кандидата. Академики Зинин и Бутлеров предложили 36-летнего профессора Технологического института Ф. Ф. Бейльштейна, академик Вильд — 27-летнего А. Н. Лодыгина.

Зинин и Бутлеров — сами химики — считали достойными премии работы Бейльштейна по синтезу нескольких кислот, нужных анилинокрасочной промышленности, и предложенную им реакцию для открытия галогенов в органических соединениях.

Вильд же — физик, геофизик, метеоролог, создатель многих известных приборов: барометров, анемографов, испарителей и других, — самолично исследовал лампы Лодыгина в сравнении с дуговыми и лампами с платиновой нитью, сделав такой вывод: «Единственное неудобство угля вместо платины состоит в том, что уголь при накаливании соединяется с кислородом и, следовательно, постепенно сгорает. Но г. Лодыгин с успехом устранил это неудобство тем, что заключил накаливаемый уголь в герметически закупоренный стеклянный колпак, из которого самым простым способом извлечен кислород… Впрочем, не дело Академии наук произносить приговор об этих и подобных технических затруднениях, которые могут встретиться при практических применениях изобретения Лодыгина в большом масштабе… достаточно, если она признает, что Лодыгин своим открытием решил возможно простейшим способом важную задачу разделения электрического света и сообщил ему постоянство, и если ввиду особенно полезных, нужных и важных применений, которые сулит это открытие, она присудит Лодыгину Ломоносовскую премию».

Но комиссии по премиям не так-то просто было это сделать. Она попала в архизатруднительное положение. Бейльштейн — всем известный ученый-органик, профессор. Того и гляди, сам станет академиком, под его руководством составляется серьезнейший труд — многотомный справочник по органической химии. Кроме того, Бейльштейн, сам по происхождению немец, принадлежит к сильной в академии партии — «немецкой», выступавшей против подготовки в России инженеров-химиков, предлагая выписывать их из-за границы. Отдать Ломоносовскую премию не ему, а вольнослушателю Технологического института, где Бейльштейн профессор, по меньшей мере некорректно! Да и врагов сколько наживешь!

Любопытно, что в этом же году «немецкая партия» отклонила кандидатуру Менделеева в адъюнкты Академии наук, а через несколько лет, в 1880 году — в академики. И тогда же только резкий протест Бутлерова помешал «немецкой партии» провести в академики Бейльштейна (после смерти создателя теории строения органических веществ Бейльштейн все же им станет).

«Немецкая партия» — название условное, вовсе не по принадлежности к нации, а по мировоззрению. Множество нерусских ученых, как мы знаем, искренне боролись за развитие русской науки и снискали в новом Отечестве любовь и почет.

Генрих Иванович Вильд — швейцарец, человек, как считалось, «с дурным характером», занимал особое мнение в борьбе партий внутри академии. Он бился за расцвет русской науки, видя, как Борис Семенович Якоби, в России свое второе Отечество. Для него он сделал много: поставил на ноги Главную физическую обсерваторию, организовал сеть метеостанций по всей России, которые постоянно наблюдали за изменениями погоды и доносили о них в Петербург. Воспитал немало учеников из русских.

…26 ноября 1874 года скрестились шпаги академиков. Бурное заседание окончилось поначалу обтекаемым решением: «Основываясь на мнениях своих членов Вильда, Бутлерова и Зинина, комиссия признала как труды г. Лодыгина, так и г. Бейльштейна достойными премии… Вместе с тем, имея в виду § 12 «Правил», по которым премия не может быть раздроблена… комиссия считает долгом выразить, что с ее точки зрения можно было бы… назначить Ломоносовскую премию проф. Бейльштейну, а открытие А. Лодыгина… иметь в виду при следующем соискании Ломоносовской премии».

Это решение подписали Гельмерсен, Зинин и Бутлеров. Вильд же воздержался, оговорив условие, что комиссия предоставит физико-математическому отделению выбор между обоими кандидатами.

Настоял Генрих Иванович и на том, чтобы приложить к решению свое «донесение» об изобретении Лодыгина; плохо зная русский, написал его на немецком, в спешке не успев перевести. Рассказав в нем о неудачных опытах с электрическим освещением на Западе и в России, о до сих пор не решенных проблемах — достижении ровности света и его «дроблении», он заканчивает «донесение» вещими словами: «Г. Лодыгину удалось разрешить обе задачи очень простым способом и через это открыть путь к такому общему применению электрического света, которое, по вероятности, приведет к совершенному перевороту в системе освещения».