Ни разу за 10 лет школы я не ругала её и даже особо не контролировала. Я боялась только одного: чтобы, не дай бог, у дочери не случилось никаких психозов или неврозов, чтобы её не тошнило по утрам и не мучила бессонница. Пожалуй, я перестаралась: в старших классах девочке стало до такой степени плевать на учёбу и отметки, что это перешло границы нормы. Но я всё же не жалею. Сейчас она уже совершенно взрослый и самостоятельный человек, который НЕ БОИТСЯ никого и ничего: ни ситуаций, ни людей, ни чиновников, ни начальников. И ещё она любит жизнь и умеет получать от неё удовольствие. А детство у неё, как мне кажется, было полноценным, потому и вырос человек без комплексов и страхов. Слава богу! Слава мне — любящей маме (это шутка)! Но я действительно очень и очень рада. Я старалась, и у меня получилось.
Записки нездоровой женщины
Тот же день
Ищу виноватого? Всё пытаюсь свалить на мать? А сама ведь уже давно большая девочка. Наверное, я в чём-то не права. Где же, в чём же МОЯ вина? Пытаюсь ответить на этот вопрос, но получаю лишь ошмётки ответов: да, я не очень-то умела строить отношения с людьми (прежде всего это касается работы), да, я была слишком амбициозна и обидчива... Но это всё не так было бы страшно, если бы у меня хватало сил на жизнь! А их-то у меня как раз и нет. К сорока годам все отпущенные на... шесть-семь десятков лет силёнки кончились. В этом Я виновата? Или... В какой момент жизни я пошла не по тому пути? Мне так кажется, что где-то в самом начале. Где были близкие-умные? Почему никто не вправил мне мозги и не подал руки? Опять валю на других? Ой, запуталась...
Болезненная любовь к дочери. Как болит за неё сердце, я её ОБОЖАЮ! Если бы я была миллионершей, я бы давала ей сколько угодно денег, давала бы ей всё, только бы она была счастлива. Хотя, по правде говоря, я не знаю, как сделать её счастливой. Какое же я ничтожество, если не могу даже дочери помочь в этой жизни ничем. Только любить её могу. А, может, это немало? Может, если б мать любила меня, у меня всё было бы тип-топ? Вопрос... А вдруг я тоже сейчас не вправляю дочке мозги и не подаю руки?
Вчера окончательно поняла, что уже не хочу больше искать работу «журналистскую, редакторскую». Что-то осточертело мне всё это. Да и писать, кажется, вряд ли смогу. И, наверно, даже не хочу. Противно: все эти пафосные редакции с гламурным идиотизмом, эти женско-генитально-прокладочно-климактерические страдания. От политики тошнит. А что ещё осталось? Только какая-нибудь узкая специализация, в которой я ни бельмеса. А в чём, собственно, я «бельмеса»? М-да, я никому не нужна как профессионал, уже понятно. Зато появилось утешение: ОНИ мне все тоже за фигом не нужны. Я всё больше склоняюсь к какой-нибудь административной работе в салоне красоты. Там нет пафоса и напыщенной рефлексии, там разговоры и проблемы проще, а с людьми легче и спокойнее. «Побазлать» о кино, о моде, фасоне платьев, цвете волос, о новом солярии, о проблемах отцов и детей и даже о целлюлите — и всё легко, так, между прочим. Нет, я не строю бриллиантовых иллюзий — где люди, там конфликты. Но нутро моё они бы не затронули — вот в чём принципиальная разница.
Телефон...
Так, про телефон позже. Пришел мой любимый, и опять я оказалась ничтожеством, не способным приготовить вкусный обед родному человеку. Как объяснить, чтобы было понятно: меня мутит от вида и запаха еды. Вот он готовит, а я борюсь с тошнотой. Когда же он разлюбит меня окончательно? Ведь еда для него — почти святое. А для меня ничто. Тем более с тех пор, когда аппетит улетучился туда же, куда, видимо, и червячок. В небытие.
Тело слабое, голова ватная. Какая, к черту, работа? И ещё: куда по-девался мой ребенок? Дома её нет, мобильник недоступен. Психую.
УР-Р-РА!!! Она объявилась в «он-лайн дневниках». Можно больше не звонить: она дома, значит, жива-здорова. Но почему не брала трубку? Ладно, её дело.
Итак, телефон. Сколько раз я тянулась к трубке, чтобы позвонить знакомым, поболтать, не быть хамкой, на месяцы пропадающей? Миллион. И каждый раз отказывалась от этой затеи: не могу говорить, не могу поддерживать беседу, нет сил и, честно говоря, желания. О своих проблемах рассказывать не хочу-не буду, чужие мне на фиг не нужны и не интересны. Значит, скоро всех друзей потеряю. Знаю, но ничего поделать с собой не в состоянии.
Сутки сползают к вечеру — легчает. И так каждый день.
Доча исчезла из «дневников». Ушла? Куда? С кем? Зачем? Ах, малышка, ты выросла, и я сама окунула тебя в самостоятельную жизнь. Иначе не получалось. Теперь терплю другую муку: НЕВЕДЕНИЕ.
...Легчать-то легчает, но всё равно погано. В смысле — физически. Иногда кажется — ну вот-вот чуть-чуть и помру, всё тело само с собой в раз-ладе, сердце сбивается с ритма, в голове шум, тошнота, сосуды скрючились, как ветки старого дерева, руки трясутся... Так нет же! Оказывается, человеческий организм — весьма стойкая штука. Все ещё живу, скриплю, думаю, вот нос даже чешется и кофе захотелось попить...
Я не вундеркинд, и маме очень грустно
Мама с папой удивительно долго не теряли надежды, что из меня все-таки выклюнется нечто гениальное, вундеркиндское. Несмотря на большое отвращение к музыкальной школе, за взятым в кредит пианино под названием «Лирика» я проводила много времени.
Во-первых, подбирала все популярные песенки того времени, чтобы петь в одиночку и с девчонками. Из фильмов, например, из «Трёх мушкетеров»: «Пуркуа па! Пуркуа па! Почему-у-у бы не-е-ет!» — завывала я (голосок-то был не очень, хорошо хоть слух имелся). В нотном магазине я пристрастилась покупать всякие романсики известных композиторов. К примеру, осилила «Светлану» Хренникова из кинофильма «Гусарская баллада». И аккомпанировала себе, и пела, вернее, пищала — трудно было «вытянуть» высокие ноты моими слабыми связками. Кстати, все эти музыкальные развлечения очень даже работали на мою популярность среди подруг: я же подбирала любые, в том числе дворовые песенки и можно было собираться у меня дома или у любого попавшегося инструмента, например, в актовом зале школы, и хором петь! Гитарное увлечение ещё не проникло в наши девичьи ряды... Это случилось несколько позже.
Очень важное... Я страшно благодарна папе за то, что у меня была огромная куча виниловых пластинок: пожалуй, всё, что делала студия грамзаписи «Мелодия», он покупал для меня — сказки, детские театральные постановки, в том числе музыкальные. Слушать их всегда было здорово: оперы «Красная шапочка» Раухвергера, «Белоснежка» Колмановского... Думаю, что отличная детская музыка, которую я крутила целыми днями, развила мой музыкальный слух и вкус лучше, чем все годы, убитые в музыкальной школе.
Во-вторых, я слегка композиторствовала. Если вдруг попадались стихи, которые производили на меня впечатление, я почти всегда бросалась к инструменту — сочинять к ним музыку. В результате, в моем активе образовались два более или менее приличных «романса». Один «менее»: «Стоял он красивый и рослый, на круче у горной реки...» Эдакий гимн свободе через печальную историю свободолюбивого оленя. «Но лучше погибнуть свободным, чем жить, оставаясь рабом». Так себе у меня получилась музычка, но зато с мелодией.
А вот «Тучки небесные, вечные странники...» уже явно на что-то претендовали. Теперь я понимаю: то было типичное подражание (невольное, разумеется) Сергею Рахманинову с тютчевскими «Весенними водами». Ну и что? В общем-то, подражание неплохо удалось. По крайней мере, мой весьма музыкальный папа был в восторге. И загорелся идеей продемонстрировать мои «творения» профессионалам. Мамочка, естественно, вновь обрела надежду, что я все-таки на что-то гожусь...
Как ни смешно, профессионалы были приглашены к нам в дом на обед. Это была моя первая учительница музыки и её муж — самый главный в данном случае профессионал: какой-то там препод из Консерватории. Кажется. Или я что-то путаю, или не помню... Но имелось в виду, что именно он должен был вскричать, воздев руки к небу: