Директор положил руки на плечи ребят и отвел их в палисадник. Отсюда не было слышно людских пересудов. Ревела, разворачиваясь, «скорая помощь».
— Ребята, — сказал директор, — мы в школе Рогачева приняли с распростертыми объятиями. С вами он ходил в походы. Вы его полюбили. Ничего странного в этом нет. Взрослые и то ошиблись… Так вот, Рогачев оказался очень плохим человеком. — Директор пристально посмотрел на ребят сквозь очки и замигал глазами. — Вам, я понимаю, сейчас больно. Но такой человек недостоин жалости!
— Да какой «такой»? — всхлипывал Валерка. — Он хороший был, он нам о войне рассказывал…
— А еще о чем? — насторожился директор.
— Ни о чем плохом никогда! — Димка исподлобья взглянул на директора. — И всегда выручал. Вон когда Толька Шмыганов ногу подвернул, он его пять километров на спине нес… Вы нам не говорите, что он плохой, мы все равно не поверим!
— Как же ты можешь, Голубев, так разговаривать со старшими? Если я говорю, так знаю, что говорю. Он письмо оставил, в нем написал о своей жизни. Он действительно был подпольщиком, попал в лагерь, но там не выдержал, предал товарищей. И повесился оттого, что заговорила совесть.
Димка встал со скамьи и пошел прочь из палисадника. Его догнал Валерка. Они долго шли молча. Вышли за поселок, подошли к опушке. Здесь Димка повалился в траву.
— Никогда не поверю, — сказал он, подымая голову, на щеках блестели слезы, — что хочешь делай, не поверю, что дядя Костя был изменник!
— А тогда-то, — сказал Валерка, шмыгая носом, — помнишь, вечером-то… он говорил, что получается вроде он изменник…
— Он и говорил, что получается, а на самом деле он никого не выдал!
— Узнать бы, что он в письме написал!
— Так нам и покажут.
Они полежали молча. Потом Димка встал.
— Айда к нему! Возьмем на память какую-нибудь вещь.
Дождавшись вечера, они подошли к дому. Однако попасть в комнату нечего было и думать. Соседи и просто прохожие с самого утра толпились под окнами Рогачева, обсуждали происшествие.
— Прямо так и написал в письме, — ораторствовала в толпе повариха, — мол, я не человек и не заслуживаю снисхождения. Сам себе и выношу, мол, приговор.
— Вишь, душегуб-то какой был!
— Оно хоть и душегуб, а совесть не всю растерял, — вмешался старик на костылях, — сам, вишь, себя прикончил. На это тоже силу надо.
— Прямо так в письме и прописал, — продолжала повариха.
— Это ведь при нас он тогда письмо писал! — сказал вдруг Валерка.
— Точно. Помнишь, еще выбросил! — шепнул Димка. — Проверим, вдруг найдем.
Ребята направились в палисадник. Там, раздвигая ветки кустов, заглядывая под деревья, они старательно искали письмо.
— Я же помню, он в комок смял и бросил, — говорил Димка.
— Сначала разорвал, — уточнил Валерка.
Они долго искали в кустах. Димка елозил на корточках возле самых корней. Наконец он вскрикнул.
— Ты что? — подполз к нему Валерка.
— Нашел! — свистящим шепотом сказал Димка.
Бумага была сильно измята и разорвана на мелкие клочки. Сложить клочки и прочитать в темноте письмо было нелегко. И ребята решили: Димка возьмет письмо. А утром, когда родители уйдут на работу, к нему придет Валерка, и они вместе соберут и прочтут письмо.
…Димка открыл дверь в квартиру и услышал из кухни голос матери:
— И кто бы мог подумать? — сокрушалась она. — Такой человек приветливый…
— Не говори, Анастасья, — прервал отец, — человек был темный. Ни с кем не сходился, разве что огольцов любил, вот вроде нашего…
— Ты где был? — накинулась на Димку мать. — Ты что думаешь, раз каникулы, так можно бегать где попало? Садись ужинать!
Димка уселся за столом, угрюмо глянул на отца.
— Дядя Костя хороший был человек.
— Ну, кому ж знать, как не тебе, — отозвался отец. — Вам конфетку в рот сунь, вот и хороший человек.
— Никаких конфет он нам не давал, — исподлобья посматривая на отца, ворчал Димка, — он в походы с нами ходил, Ваську на спине пять километров нес…
— Послушай, Димок, — сказал отец и вытер усы рушником, — хоть и не дорос ты до таких вопросов, но знай: даром человек над собой сильничать не будет. От хороших дел не удавится…
— И в письме ведь прямо об этом написал, — перебила мать, — мол, служил немцам, обманул Родину…
— Так он же не служил, — почти со слезами перебил Димка, — он же нам рассказывал! Они его пытали, а он молчал…
— Молчал… — усмехнулся отец. — Знаешь, кто молчал? Одни герои молчали. А остальные-то говорили. Не говорили бы, не перебили бы немцы столько нашего брата. А твой дядя Костя не больно-то на героя походил.
— Да он… — раскрыл было рот Димка.
— Марш из-за стола, — закричала мать, — совсем распустился! Двенадцать часов, а он тут разливается. Завтра с утра никуда не убегать! Перины будем выбивать и другие вещи сушить.
Димка выбрался из-за стола и побрел к кровати. На душе было горько и сиротливо. Не мог он поверить, что дядя Костя враг, служил немцам. Не был бы он тогда таким добрым. Но может, струсил? А потом переживал? Вот сам Димка в прошлом году, когда Колька Мельников дал ему в зубы, сначала так ошалел, что даже не ответил. И ребята все так и считали, что он струсил. А потом после уроков он этому Мельникову таких фингалов насажал!.. Но что же дядя Костя все-таки писал в письме? Димка прислушался. Из спальни доносилось хриплое дыхание отца, матери не было слышно. Он встал, прокрался к столу, где висели брюки, вынул измятое и порванное письмо и, на цыпочках войдя в кухню, зажег свет.
Димка осторожно расправил клочки бумаги, огляделся, достал из хлебницы ломоть черного мякиша и попытался им склеить кусочки бумаги. Не получалось. Зато ему удалось собрать из клочков письмо. Синие буквы были нацарапаны торопливым и все-таки аккуратным бухгалтерским почерком.
«Не знаю, как писать, — стояло в письме, — не знаю, смогут ли поверить во второй раз, как поверили в первый. Тогда была война, и людей можно было проверить в деле. Сейчас можно только верить или не верить. Проверить нельзя. Впрочем, можно. Его можно проверить… Он на государственной службе, значит, есть личное дело, а его можно сличить… Сбиваюсь с мысли… Товарищи, во время войны, при защите радиопередатчика подпольщиков, я был ранен и попал в концлагерь под Львовом. Меня пытал и допрашивал страшный человек. Тогда он звался полковником Соколовым. Это был власовец, хитрый, умный и опасный мерзавец. И вот в нашем совхозе я встречаю приезжего, он командирован из города… Я понимаю, что возможна ошибка, но тут ее нет. Я полковника Соколова узнал бы, кажется, и на том свете…»
На этом письмо обрывалось. Димка бережно собрал кусочки, разгладил и сунул их за майку.
Был четверг. Климов с утра ходил по городу, зашел в кинотеатр, без особого интереса высидел полтора часа на фильме «Однажды вечером» и направился к скверу, где должно было состояться свидание. Там, как и в прошлый раз два дня назад, носились вприпрыжку малыши и сидели на скамейках их бабушки. Он опустился на лавочку, положил на колени пиджак, обмахнулся свернутой в трубку газетой. Положение было довольно неопределенное. А ничто так не выводит из себя, как неопределенность. К тому же хозяйка стала интересоваться, как обстоит дело с устройством на работу и с пропиской, а это было неприятно. Короче говоря, Климов чувствовал уже второй день некоторое волнение. Операция затягивалась. Человек, с которым он должен был встретиться, не пришел на первую встречу, хотя она была нужнее ему, чем Климову. И все-таки Климов верил в успех.
Вдыхая крепкий запах жасмина, Климов поглядывал на часы. Мимо него прошел и сел на соседнюю лавочку длинный угловатый человек в потрепанном коричневом костюме и кепке. Появился пенсионер с газетой. Раскрыл ее, сел неподалеку и стал читать, шевеля губами. Было семь минут третьего. Пробежал мимо малыш, катя перед собой колесо, за ним семенила бабушка, покрикивая: