— Ваши предположения о причинах неудачи? — спросил Скворецкий. — Вы согласны с версиями, которые я высказал вчера?

— Да, — ответил Миронов, — версий может быть только две. Элемент случайности я отметаю. Свидание с Климовым было слишком нужно резиденту, чтобы он мог отказаться от него по случайному подозрению. Следовательно, либо Климов нам не сказал всего, что было необходимо для свидания, изменил пароль, умолчал о чем-то, либо произошло событие из ряда вон выходящее, которое заставило убежать моего провожатого.

— Будем рассуждать дальше, — сказал полковник. — Если бы Климов не сказал вам каких-то деталей, важных для встречи, то провожатый удрал бы еще в сквере. Он же, как вы говорите, был совершенно спокоен, говорил с вами о шефе, чего бы не позволил себе агент, сомневающийся в связнике, значит — назовем его условно Длинный, — чувствовал себя уверенно.

— Пожалуй, что так, — согласился Миронов. — Да, он был настроен безмятежно, и если бы он сомневался во мне, меня следовало бы убрать. Мы шли закоулками, проходными дворами, и для этого у него была возможность.

— Перед угловым зданием на улице Калинина он поначалу был настроен также?

— Да. Потом что-то заметил. Мне показалось — в окнах дома, и это его ошеломило. Но сам я ничего не приметил. Он же перепугался, бросил меня, сбежал.

— Похоже, что произошло все-таки что-то экстраординарное, — сказал полковник.

Зазвонил телефон.

— Это, должно быть, меня. — Скворецкий снял трубку.

— Скворецкий слушает. Так-так… Выяснили, какой поезд? До какой станции?… Ясно. Продолжайте наблюдение.

Он повесил трубку.

— Мое мнение об экстраординарности происшедшего подтверждается. Человек, который был послан встретить вас, майор, взял билет на поезд Крайск — Москва. Со встречи с вами он был все время под наблюдением. Сбежав от вас, он кинулся через проходной двор на другую улицу, поспешно сел в вагон трамвая, часа три ездил, явно в опасении слежки, меняя транспорт, по всем районам города, ночь провел на берегу, куда-то звонил по автомату, куда, к сожалению, не выяснили. После этого опять бродил по городу и вот сейчас взял билет на поезд. Какие будут мнения по этому вопросу?

— Я думаю, товарищ полковник, — сказал Миронов, — надо держать его под наблюдением до Москвы, а там взять, если понадобится, или передать наблюдение за ним московским товарищам.

— Вы, Луганов?

— Я тоже считаю, что брать его сейчас неразумно. Надо продолжать наблюдение.

— Согласен. Кому поручим, товарищ майор, это дело?

— Я думаю, лейтенанту Мехошину, — как всегда неторопливо, заговорил Луганов. — Он довольно верно, на мой взгляд, действовал в совхозе «Октябрьский» и наткнулся на интересное дело, еще до убийства Димы Голубева.

— Договорились. Повторяю: человек, за которого возьмется Мехошин, будет у нас проходить под условным названием «Длинный».

Полковник позвонил.

— Мехошин? Говорит Скворецкий. Как у вас дела?… Неплохо? Отлично. Готовьтесь, лейтенант, вам ночью выезжать в срочную командировку. Да. Свяжитесь через десять минут с оперотделом. Там вам дадут конкретные указания.

Пока полковник звонил, два майора тихонько переговаривались.

— Как чувствовал себя в шкуре Климова? — спрашивал Луганов.

— Вжился, Василий Николаевич, — рассказывал Миронов вполголоса, — даже пытался рассуждать как скрытый антисоветчик: ага, очереди у них есть, нехватка товаров широкого потребления… Готовил донесения шефу.

Они засмеялись.

Полковник повесил трубку и сказал:

— Значит, теперь резидентом полностью займется Миронов. А сейчас, Василий Николаевич, расскажите о своих находках.

— Дело, товарищи, оказалось очень непростым, — заговорил Луганов. — Сначала о Рогачеве. Сведения о нем таковы. Перед войной работал бухгалтером в одном из обкомов на западе Белоруссии. В партии с двадцатых годов, человек проверенный, прекрасно знающий свое дело. Женился поздно, любил семью. Отдавал ей все свободное время. В начале войны эшелон с женой и детьми попал под бомбежку. Оба ребенка и жена погибли. Сам Рогачев был по его просьбе оставлен в подполье. С подпольем в городе история тяжелая и запутанная. До сих пор местные товарищи не сводят в ней концы с концами. Первое подполье было разгромлено через несколько недель после прихода немцев. Рогачев и несколько товарищей уцелели. Они организовали второе подполье. Месяца через два оно было тоже разгромлено немцами. Радист был убит, а Рогачева, тяжело раненного при попытке спасти радиста, взяли немцы. Надо сказать, что между первым и вторым подпольем Рогачев уходил к партизанам. Здесь у нас есть характеристика его от командования отрядом. Характеристика положительная. Указывается на выдержку в самых трудных обстоятельствах, на мужество и твердость Рогачева, а также на любовь, которую он вызвал у товарищей, несмотря на внешне угрюмый характер и замкнутость. В характеристике указывается также, что идейная подготовка товарища Рогачева отличная, он не только сам понимал цели борьбы, но и проводил политическую работу с колеблющимися или малограмотными.

В партизанском отряде он был довольно долго и только в начале сорок третьего года его направили в город, а скоро была разгромлена подпольная организация.

Раненого, его отправили в Львовский спецлагерь, созданный немцами для особо непокорных пленных, из которых немцы вербовали агентуру. В то время Канарис и другие руководители абвера особенно остро нуждались в хороших агентах. Львовский лагерь был экспериментальным. В него направляли людей стойких, выдержанных. И работа с ними велась не обычными гитлеровскими методами, а путем переубеждения. Вот почему там оказался Рогачев.

Есть в его биографии и настораживающие моменты. Первое: он остался жив при двух разгромах подполья. Кстати, причины разгрома сейчас выясняют местные товарищи. Работа трудная. Архивы гестапо немцы сожгли при вступлении наших частей в город.

Далее. В лагере Рогачев пробыл до сорок четвертого года, сбежал при следующих обстоятельствах. Группу заключенных вывезли на расстрел. На рассвете следующего дня обходчик нашел в кустах у железнодорожного полотна окровавленного человека в лагерной одежде. Раны были серьезные — в грудь и плечо. С большим трудом Рогачева выходили. Несколько раз он был при смерти. Железнодорожник и его семья, выходившие Рогачева, живы. В случае необходимости можно навести справки через Львов.

Все трое закурили, задумались.

— Картина сложная, — сказал полковник. — Рогачева будем проверять. Это важно. От того, какое из его писем подлинное, зависит многое. Кстати, что говорят эксперты? Убийство это или самоубийство?

— Мнения разделились. Милицейские эксперты утверждают, что самоубийство. Я вызвал экспертов из Крайска. Профессора говорят, без особой, правда, уверенности, что убийство вполне допустимо, судя по некоторым данным.

— А графологи что говорят о письмах Рогачева?

— Вот тут больше ясности. После очень серьезного исследования выяснено, что подлинным является письмо Рогачева, доставленное нам Валерой Бутенко. Второе письмо — искусно составленная фальшивка.

— Значит, убийство?

— Убийство, товарищ полковник.

— Это снимает с Рогачева подозрение в предательстве во время войны, — сказал Миронов.

— С таким заключением подождем, — решил полковник. — Львовские товарищи будут выяснять на месте. Наше дело разобраться в том, кому выгодно было уничтожить Рогачева. Что вы для этого предприняли?

— Прежде всего сопоставив данные, которые получил Дима Голубев перед своей смертью, я пришел к выводу, что убийцей был кто-то из тех, с кем он разговаривал в городе. Я перепроверил его данные и получил те же фамилии, что и он: Кузькин, Аверкин, Дорохов и Варюхин. За это время они только и оказались среди командированных, посетивших совхоз. Поэтому я собрал сведения обо всех четверых.

— Перекур, — предложил полковник, — посидим, поговорим, потом продолжим… Андрей Иванович, как там Таня, что пишет?