— О черт, — выругался Фрэнсис, когда чья-то трость, висевшая на спинке стула, с грохотом полетела на пол. Люди обернулись и зашикали.
Докладчик уже заканчивал.
— Порог бедности, — довольно громко прошептал Фрэнсис. — Тоска зеленая.
Начались ответы на вопросы. Глаза Фрэнсиса закрылись, голова свесилась на грудь. Джо тоже устал: вечеринка в полуподвальной квартире, которую они делили с Фрэнсисом, слишком затянулась. Честно говоря, Джо не был убежден, что она уже закончилась. Есть было нечего, Джо отчаянно хотел спать, но кто-то занял его матрас.
Он встрепенулся, когда собравшиеся, по всегдашнему странному обыкновению, забыли о теме дискуссии и принялись обсуждать сначала совокупный семейный доход, а потом равенство полов. Девушка, сидевшая где-то впереди, чей голос был Джо незнаком, спорила с пеной у рта.
— Брак и экономическая зависимость женщин неотделимы, верно? Брак — это краеугольный камень женской зависимости.
Мужской голос проворчал:
— Товарищ, без этого человечество долго не просуществовало бы.
После этих слов по залу прокатился смешок.
— Я не говорила, что мужчины и женщины не должны заниматься любовью и рожать детей!
Джо заметил, что приятель тоже проснулся. Глаза Фрэнсиса засияли.
— Стало быть, мисс, вы выступаете за свободную любовь?
— Если вам угодно называть это так, то да! — злобно выпалила девушка.
— Я и сам за свободную любовь, — пробормотал Джо.
— Наверно, она та еще дылда, носит домотканую одежду и перед завтраком делает гимнастику. — Фрэнсис зевнул. — О боже, я умираю с голоду, — пожаловался он. — Ничего не ел несколько дней.
Джо порылся в кармане и достал полкроны.
— Держу пари, что нет.
— Что «нет»?
— Что она дылда и тому подобное. Если на ней есть хоть что-нибудь домотканое, обед за мной.
— Договорились, — улыбнулся Фрэнсис.
Тем временем дискуссия накалялась. В другой обстановке Джо с удовольствием принял бы в ней участие, но сегодня он слишком намаялся. Громкие голоса усиливали его застарелую головную боль.
В одиннадцать часов собрание закончилось. Джо и Фрэнсис дружно встали и посмотрели в первые ряды.
Девушка шла к выходу, продолжая спор.
— Мистер Тейлор, положение замужних женщин — вопрос деликатный, но лейбористы не могут отмахиваться от этой проблемы. Да, я считаю, что замужняя женщина должна иметь право пользоваться противозачаточными средствами даже в том случае, если ее муж против этого. Я считаю, что все женщины должны иметь такое право.
Эту маленькую худышку уж никак нельзя было назвать дылдой, а ее темно-коричневое платье ничем не напоминало домотканое. Глаза у девушки были под цвет платья, а короткие волосы намного светлее.
— Персик, — пробормотал Фрэнсис. Его полкроны перекочевали в ладонь Джо. — Ну что, идем обедать?
Джо покачал головой:
— Я пойду к Клоди.
Девушка мельком посмотрела сначала на него, затем на Фрэнсиса, прислонившегося к стене. А потом ушла, продолжая что-то доказывать спутнику.
Полторы мили до дома Клоди Джо прошел пешком, надеясь, что в голове прояснится. В окне одноэтажного домика горел свет. Когда Клоди открыла, ее лицо было мрачным.
— Я только что уложила Лиззи. Если будешь шуметь, она проснется.
Джо дважды негромко постучал в дверь.
— Я не буду шуметь, — прошептал он. — У меня есть шоколадные конфеты.
Когда он показал пакетик, Клоди жадно распахнула глаза. Он покупал конфеты для Лиззи, но Клоди неизменно съедала половину. Она обожала сладкое как ребенок, не заботясь о фигуре.
Джо впустили, но Клоди по-прежнему хмурилась.
— Раз уж ты здесь, то садись, — нелюбезно сказала она.
— Лиззи заболела? — Дочери Клоди было шесть лет.
— У нее гланды. — Клоди надкусила конфету и угрюмо посмотрела на Джо. — Может быть, это свинка.
— Я болел свинкой. — Джо смутно помнил, как у него чудовищно распухло лицо, после чего его отпустили с уроков. — У нас была вечеринка, — добавил он. — Это не квартира, а настоящий бедлам. Можно переночевать у тебя на диване?
Джо понял, что его слова снова вызвали у Клоди досаду, но теперь совсем по другой причине.
— Познакомился с кем-нибудь? — спросила она, продолжая жевать конфету.
Джо знал, что дразнить гусей не следует.
— Да нет, все та же тусовка. Никаких рыжих красоток.
Наконец-то хозяйка улыбнулась. Клоди гордилась своими волосами, не стригла их даже тогда, когда мода на короткие прически была в разгаре. Когда она распускала волосы, их роскошная каштаново-рыжая волна достигала талии.
— Чаю хочешь?
Она отправилась на кухню; Джо пошел следом. Порядок там был безукоризненный. В глубине души Джо, все еще тосковавший по своей матери-француженке и элегантности, которую она умудрялась придавать их огромному и мрачному йоркширскому дому, знал, почему он регулярно возвращается к взбалмошной Клоди. Ему нравился ее дом. Фрэнсис называл это буржуазными предрассудками, но было приятно ночевать там, где посуду мыли и ставили на место, где постельное белье благоухало чистотой, а кладовка для продуктов никогда не пустовала.
Он следил за тем, как Клоди заваривала чай. Ее руки были ловкими и умелыми. Джо подумал о Лиззи, которую очень любил.
— Врача вызывала?
Клоди покачала головой.
— У меня нет десяти шиллингов. Сама не знаю, на что ушли деньги, — жалобно всхлипнула она.
Джо порылся в кармане и вынул две полкроны — свою и Фрэнсиса.
— Этого хватит?
Она взяла деньги, но без особой радости.
— Надеюсь, ты не думаешь, что…
— Ради бога, перестань. — У Джо болела голова, больше всего на свете ему сейчас хотелось выпить чаю и завалиться спать. — Клоди, я ведь уже говорил тебе, что устал.
Клоди смягчилась и погладила его по щеке.
— Тебе не мешало бы побриться.
— Извини, моя радость. Я не нашел бритву.
— Ты меня исцарапаешь.
Пальцы Клоди вплелись в его волосы, зеленые глаза засияли. Джо взял ее руку, поцеловал в ладонь, вынул шпильки, и рыжая грива упала на спину. Клоди расстегнула блузку; Джо наклонил голову, поцеловал ее грудь и взял в рот темно-коричневый сосок.
— Ты не хочешь спать на диване, правда? — прошептала она.
Джо покачал головой, которая тут же перестала болеть.
Джо Эллиот переселился в Лондон четыре года назад, бросив одну не слишком знаменитую частную школу на севере. Примерно половину этого времени он прожил в полуподвале, который делил с Фрэнсисом и печатным станком. Станок приносил им деньги только тогда, когда они печатали коммерческие брошюры и рекламные объявления. Все остальное — политические брошюры и листовки — печаталось себе в убыток. Работа была непостоянная и зависела от способности Фрэнсиса находить новых заказчиков. У Фрэнсиса был небольшой личный доход, так что неизбежные финансовые приливы и отливы сказывались на нем не столь болезненно. Но у Джо после ссоры с отцом не было ничего, так что заработать себе на жизнь он мог только с помощью станка.
Как ни странно, ему это удавалось. Особенно до знакомства с Клоди. Ее муж погиб два года назад из-за какой-то аварии на заводе, и она осталась с маленькой дочуркой на руках. Клоди работала — шила на дому, но Джо знал, как тяжело ей было сводить концы с концами. На взгляд Джо, и она, и Лиззи были прекрасно одеты, а порядок в доме царил образцовый. Он восхищался Клоди и понятия не имел, как ей это удается. И в восточном Лондоне, и на севере Англии он часто видел, как бедность ломает человека. Гнев и чувство попранной справедливости сделали его социалистом.
Как и стремление позлить отца. Уйдя из дома, Джо время от времени посылал ему очередную политическую брошюру — главным образом о капитализме и революции. При мысли о том, что его сын (после смерти Джонни — единственный) предал свой класс и стал коммунистом, Джон Эллиот рычал так, что было слышно от Хоуксдена до самого Лондона. С тех пор как Джо исполнилось восемнадцать, брошюры были единственным, что связывало его с отцом. Джо с болезненной четкостью помнил мать, но единокровный брат Джонни, погибший во Фландрии в восемнадцатом, казался ему набором поблекших фотографий: бессменный капитан сборных школы по крикету и регби, светловолосый, голубоглазый, грубый и в то же время соблюдающий условности. Отцовский любимчик. Джонни шел по стопам отца; за всю свою жизнь Джон Эллиот совершил лишь один экстравагантный поступок, когда после смерти первой жены женился на француженке. Скорее всего, отец ненавидел своего второго сына (высокого, темноглазого и темноволосого) за то, что Джо напоминал ему единственную женщину, которую он искренне любил.