Культ грубости и недовольства друг другом должны стать лейтмотивом любого молодежного шоу.

Грубость и недоброжелательность должны стать основным фоном и настроем всех диалогов и дискуссий, которые ведут актеры шоу.

Альтернативой грубости и недоброжелательству могут быть только секс (актеры могут выражать симпатию только в случае стремления достигнуть сексуальной близости) или сговор для совместного противостояния кому-нибудь из персонажей шоу ("давай мы устроим этому козлу тёмную!" или "давай проучим эту шлюху и покажем ей, где раки зимуют"…) ‹…› Атмосфера молодежного шоу должна развивать дух агрессивного индивидуализма, но ни в коем случае ничто иное.

Персонажи должны говорить грубо, с максимальным использованием засоряющих речь модных словечек. Зрители будут копировать поведение своих кумиров. Поэтому – минимум культуры и максимум секса и агрессии.

Перед началом шоу у Ивана был разговор с отцом.

Да, у них были достаточно сложные отношения.

Разводясь с матерью, отец отсудил у нее маленького Ивана. Конечно! В суде они были в неравных весовых категориях – профессиональный юрист, даже кандидат юридических наук и она – бывшая манекенщица с незаконченным высшим образованием.

Конечно же, отец выиграл суд и Ивана забрал.

А был ли он нужен отцу?

Ведь забрав, сплавил мальчика деду с бабкой, а сам жил отдельно.

Деньги?

Денег давал вволю, но получилось так, что Иван рос и без матери и без отца.

Зачем же отец затеял историю с судом?

Скорее всего, для того, чтобы матери насолить.

А насолил в результате родному сыну. …

Разговор получился какой-то дурацкий.

Борщанский-старший пригласил сына пообедать.

У них случалось такое в их жизни – отец выдумывал эти церемонные встречи в ресторанах.

Ехать Иван не очень-то хотел, но отказываться было бы нехорошо.

Когда Иван вошел в общий зал ресторана "Узбекистан", оказалось, что отец уже трапезничает и что он не один. Не то чтобы ловкий папаша неловко совместил две встречи за одним обедом, просто мир тесен, а Борщанского-старшего знала вся Москва, поэтому вот уже и перехватили родителя и отняли у Ивана эксклюзив на общение.

Отец представил Ивана своему сотрапезнику, им оказался большой чин из важного министерства.

– Хороший у тебя сынок, – сказал чин и, тут же забыв про Ивана, принялся живо развивать тему прерванной было дискуссии.

Иван со скучающим видом ждал, покуда официант принесет третий прибор, и слушал.

А взрослые, казалось, и не заметили того, что он вот тут, что он, бросив свои дела, приехал, через пол-Москвы притащился в этот ресторан.

Говорили о прибалтах.

Иван привык к тому, что по фамилии все часто предполагали, будто он еврей. Но это если и было справедливо, то лишь отчасти.

Мама у Ивана была русская – Таня Миронова, а отец вообще-то был из Западной Украины и если там и случились в роду какие-то евреи, то влияние их в крови было незначительным, и Иван его не ощущал.

– Эти ребята, – говорил чин из министерства, – они, попомни меня, они лет эдак через тридцать-сорок и Америке счета предоставят за какую-нибудь выдуманную ими каверзу, чтобы пенсион с них потом заполучить.

Отец хмыкнул, слушая рассуждения чина.

– А что ты думаешь? – продолжал чин. – Германии они счета выкатили и та платит по самое не могу, теперь нас как наследников бывшего Советского Союза якобы за преступления коммунистов в международный суд в Гааге тащат, и уверяю тебя, выиграют и мы будем платить, да так будем, что никакой нефти с газом не хватит…

– Да ладно тебе, – качая головой и недоверчиво улыбаясь сказал отец. – Все это гипотезы.

– Гипотезы? – возмутился чин. – Да ты же юрист, ты же журналист, разуй глаза!

Официант принес третий прибор.

Чин замолчал.

Отец кивнул официанту, и тот, достав из ведерочка бутылку, налил всем вина.

– За Ивана твоего, – сказал чин.

– За тебя, Ваня, – сказал отец.

Выпили.

Потом чин, вытерев рот салфеткой, засобирался и стал прощаться.

Его, оказывается, уже полчаса как дожидалась внизу машина с референтом.

Оставшись вдвоем, отец с сыном снова поздоровались.

Выпили по глотку вина.

Помолчали.

– С учебой как? Решил? – спросил Борщанский-старший. – Академку будешь брать или как?

– Я с деканом говорил, он обещал в этом семестре предоставить мне что-то вроде статуса заочника, – ответил Иван.

– Ага, это как в мои времена секретарям комитета комсомола давали право свободного посещения, – улыбнулся отец.

Им принесли горячее.

Любимые ванины беляши с мясом и лангман.

– А справишься заочно? – спросил отец.

– Я туда учебников наберу, читать буду, и потом ноутбук тоже возьму, а Интернет-то там можно подключать будет? – спросил Иван. – Я тогда и курсовые работы по электронной почте на кафедры сливать смогу.

– А зачем тебе это вообще нужно, Иван? – спросил вдруг отец.

– Если тебя устроит мой ответ, что для самоутверждения, то пусть это будет для самоутверждения, – сказал Иван, отведя глаза.

– А если не устроит? – спросил отец.

– А если не устроит, то тогда я воспользуюсь четвертой поправкой к американской конституции, про право на личную тайну, – усмехнулся Иван.

На том и порешили.

Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки Как я и думала, так оно и вышло. Владислав, главреж, всех нас собрал и устроил нам втык – типа, мы слишком много воды всякой льем. Типа, нельзя себя как школьники перед директором вести. Сказал, что нужно раскованности прибавить, что нельзя вести такие нудные разговоры.

– А что? Неинтересно, что ли? Что мы, неправильные вещи говорили? – сделал попытку оправдаться Бармалей.

Владислав возмутился, объяснил, что это не гордоновские шоу для яйцеголовых! Что нужно живее быть! Ну, вот точно, как я и думала.

– Мне камеры мешают иногда, смущают, – пожаловалась Белоснежка.

Там еще психолог сидел, он стал объяснять, что смущение перед камерами пройдет, что нужно, типа, аутотренингом заниматься и самовнушением. Заверил нас, что смущение само собой пройдет, что это эффект первого дня и все такое прочее.

После этой речи Серый Волк не упустил случая тупо пошутить:

– А чё? Вы нам бухла принесите туда, и все смущение пройдет! Пива и воблы побольше!

Никто на его шутку не отреагировал. Влад только строго и кратко сказал:

– Трэша не надо! Не формат, – и продолжил нам свои указания давать. Говорил, что мы как можно чаще должны переодеваться. Возмущался тем, что никто не реагирует на красные огоньки, когда они загораются, а реагировать обязательно нужно, чтобы картинка получалась качественная. Потом Влад, как я и ожидала, меня похвалил.

Сказал, что я как раз хорошо смотрелась. Вот что мне показалось в его речах очень подозрительным, так это то, что он Карабасу ничего плохого не говорил, а ведь он, блин, только в книжку свою и глядел все время, и вообще часто мимо темы фразы подбрасывал. Точно – не просто так это. …

Всякий раз, завидев Ивана подле какой-нибудь из девушек, Серый Волк тут же задирал его. Все равно возле какой – хоть рядом с этой манерной дурой Красной Шапочкой или возле клинически глупой Белоснежки – обязательно возбуждался и начинал быковать.

– Ну чё, пацан, ты, в натуре, шел бы учебник свой читать, или в компьютер свой глядеть, шел бы!

Серый Волк ощущал себя в этой студии единственным носителем природной брутальности.

Но на явно неподходящую Серому Волку Русалочку, на Веру Мигунову, Серый Волк реагировал еще злее. Наверное, как решил для себя Иван, наверное из-за того, что Серому Волку здесь явно "не светило", и уж каким бы тупым не был этот волчара, но он должен был понимать, что Верочка Мигунова, Русалочка, – не его поля ягодка.