А сегодня в лифте вообще мордашки кривили и взгляды презрительно отводили.

Так ему казалось.

Потому что статус здесь – как нимб над головой и как крылышки за спиной.

А нету статуса – ты просто дядька в пиджаке, из тех, что тысячами заходят в Останкино по каким-то своим делам.

Мигунову захотелось есть.

Вернее, засосало слева, под ребрами.

Язва на нервной почве пробудилась, что ли?

Раньше, бывало, можно было попросить Лидочку сделать чего-нибудь к чаю из постоянных запасов-припасов или, на худой конец, спуститься да перейти на ту сторону, в "Твин-Пиггс"* Но теперь Мигунову вдруг захотелось стать совершенно незаметным.

Без привычного нимба и без привычных крылышек он ощущал себя словно бы голым. *"Твин-Пиггс" – ресторан напротив первого административно-студийного комплекса в Останкино.

Интересно бы знать, появится ли теперь в "Купце" это его интервью?

Как он лихо завернул позавчера про то, что для массового зрителя и читателя автор бестселлера и блокбастера должен быть в доску своим, то есть таким же тупым и таким же упырем, как и они – жеватели телевизионных макарон, глотатели глупой детективной и сентиментальной жвачки.

Скорее всего, этот материал в номер не пойдет.

И журналисточка эта напрасно долбила пальчиками свой ноутбук.

Наверное, думает теперь про него, про Мигунова, хорошо, мол, что не переспала с ним, а то этот пересып стал бы напрасной эмоциональной тратой, и пришлось бы его отнести в самый дальний трэш-бокс девичьей памяти…

Мигунов крякнул, поднялся из директорского кресла (увы, уже не своего), и кресло это недовольно скрипнуло распрямляющейся черной кожей китайской выделки, как бы подтверждая, что он, Мигунов, уже чужой здесь в кабинете, уже не свой.

– Да, надо бы еще постирать в компьютере все папки с личной информацией, – подумал Мигунов.

Сколько ему дали на сдачу дел?

Две недели?

Надо же, две недели ходить сюда и выдерживать эти унижения, эти якобы сочувственные взгляды бывших сослуживцев!

Ах, это ядовитое псевдо-сочувствие!

Злорадство, злорадство и только злорадство!

Любой подчиненный, даже некогда не раз обласканный тобой, обязательно порадуется твоему падению.

Обязательно.

Потому как это закон.

Закон неистребимой зависти, помноженный на закон вечного ожидания новой весны.

Ведь уход старого начальства всегда дает новые надежды…

А еще…

А еще, маленькому человечку здесь в Останкино, ему единственный по душе оттяг, тешащий его самолюбие, это когда кого-то из небожителей свергают вниз.

Останкино…

Это как гора Олимп.

Недаром башня так высоко вознеслась.

Недаром юных жриц любви с журфака так и тянет сюда – на этот вечный праздник жареного мяса.

Мигунов прошелся по кабинету, раздумывая в общем-то над ерундовой проблемой: куда теперь пойти поесть?

Редакционный "Мерседес" с водителем у него пока еще не отняли.

Но ехать с шофером Володей и видеть его непроницаемое лицо, за которым почти наверняка скрывается если не злорадство, то по крайней мере полное безразличие к его, Мигунова, судьбе, было невыносимо.

Сразу вспомнились мелкие дежурные обиды, которые Мигунов по служебному, по пьяному своему высокомерию частенько наносил Володе, то посылая его в два часа ночи за какой-нибудь очередной штучкой, то приказывая ему стоять под окном и ждать до утра, покуда он, Мигунов, будет в постели у этой штучки… И случалось, что, обещая выйти в пять, просыпал и выходил в одиннадцать. А Володя сидел в Мерседесе. И ничего не говорил в упрек своему шефу. А что тогда было у него на душе? Поди узнай!

На стоянке перед АСБ, правда, уже месяц как стояла под снегом его "Ауди"-двухлетка.

А права с техпаспортом он, кстати, сегодня взял?

Мигунов достал бумажник, раскрыл, убедился, что права и техпаспорт на месте, единым пакетом в аккуратных прозрачных полиэтиленовых карманчиках.

Мигунов надел пиджак, постоял секунду перед дверью, примеряя на лицо то выражение, с каким он выйдет к своей бывшей секретарше.

Вот, кстати, невыносимая мука, такая тоска: слушать новости, касающиеся твоего предприятия. Твоего бывшего предприятия, с которого тебя только что так беспардонно вышибли.

Тебе сообщают новости как человеку причастному, тебя вроде как провоцируют на радость, ведь шутка ли? Борщанский – гендиректор и председатель совета директоров – привез из Англии новый пакет новых программ… И рассказывающий это ждет твоей радостной реакции… Но в тебе горит одно лишь возмущение вместе с раздражением, и думаешь: специально что ли, сволочь, на больную мозоль наступаешь?

Но кто его знает? Может, и правда, не ведает человек того, что ты уже уволен? И искренне радуется за тебя и твою компанию?

А и верно.

Борщанский…

Их гендиректор и председатель совета директоров только что вернулся из Англии и привез оттуда пакет новых программ.

И именно этот приезд с новыми программами, именно смена формата и связанный с этим передел сетки вещания – они и стали тем формальным поводом, из-за которого Совет решил снять Мигунова.

Де, прежний главред не потянет…

Новая идеология канала нуждается в новых мозгах.

Да…

Плохо быть наемным спецом, когда дело тебе не принадлежит, и когда с чужих саней среди грязи долой!

И еще плохо, когда весь твой общественный вес последних лет формировался лишь одним – принадлежностью к звучному имени определенной фирмы.

Главный редактор "Норма Ти-Ви"…

Круто!

Большой человек, однако.

А отняли от тебя должность, перестал ты быть главным редактором – и вдруг стал маленьким!

Как же это?

Поэтому хорошо быть…

Хорошо быть вот тем большим художником, что подарил их каналу тот самый пейзаж.

Этот художник сам по себе – у него не отнимешь кресло, кабинет или должность.

Он всегда будет большим человеком.

Всегда…

Хорошо быть кисою, хорошо собакою.

It"s good to be a cat, it"s nice to be a dog – you can piss wherever you want!

Да!

Слишком невоздержан порою был ты на язык, господин Мигунов!

Кто тебя тянул за язык говорить, что риэлити шоу типа "Под стеклом" вызывают в тебе органическое отвращение?

То-то они там в Англии, когда решили менять формат канала, припомнили наверняка эти слова.

Да что слова?

Целое интервью, которое Мигунов по неосторожности дал одной журналисточке. Не этой, с незастегнутыми пуговичками, а другой – из "Литературки"…

Интервью тогда вышло скандальное.

Была у Мигунова слабость.

Любил он женщин.

И если в недрах Лубянки было на него досье, то в досье этом в графе "на чем можно подловить да подвести под монастырь" следовало бы написать: слаб в отношении женского пола.

Да, понравилась ему журналисточка эта, и выпил он тогда виски сверх положенной меры – вот и потерял контроль да наговорил лишнего. Расхрабрился, храбрый портняжка, пораспустил свой павлиний хвост, желая впечатление на бабёнку произвести, а вышло – боком.

Забыл Мигунов непреложное правило самосохранения: нельзя заигрывать со змеями и устраивать танцы на минах. Увидал расстегнутую пуговичку, разомлел и позабыл.

А когда появилась интервью, от которого у коллег скулы свело, уже поздно было пенять да судиться с "Литературной газетой".

Интервью Мигунова кто-то даже вырезал и повесил в лифте.

Но его и без того все в Останкино читали.

Читали и цитировали.

"В застеколье происходит шевеление организмов".

Это было цитатой всей следовавшей за публикацией недели.

Да что там недели – месяца!

Мигунова вызывали на два высоких ковра.

Вызвали и предупредили.

Предупредили, что людей, совершающих критические в отношении идеологии ошибки, они терпеть на редакторских постах не намерены.

И Мигунов тогда впервые понял, что он не вечен как главный редактор.