Ему никогда не приходило в голову, что не играй он на скачках, то давно бы скопил деньги, чтобы переехать в район получше. Он и не подозревал, что даже при столь благополучном раскладе его маленькая хорошенькая дочка с озорными глазками выросла бы точно такой же, — не важно, в какую школу она бы ходила и с какими парнями встречалась.

Усталый, со слипающимися от бессонной ночи глазами, он обнял Мэри и похлопал ее по плечу.

— Ладно, не унывай, мать. Сейчас пока рассказать ничего не могу, но скоро все будет по-другому. Совсем по-другому, и очень скоро.

Она посмотрела на него, и ее лицо приняло то давнее выражение доброты и преданности, знакомое ему с самого начала их совместной жизни.

— Думаешь, сегодня тебе повезет на скачках, Майк? — спросила она, улыбнувшись.

— Дело не в лошадях, — ответил Майк. — Тут совсем другая история: наша жизнь скоро изменится. Только не вешай нос и наберись терпения. Скоро все изменится к лучшему.

Он наклонился к ней и коснулся губами ее щеки.

— К ужину не жди. Вернусь поздно. У меня важная встреча, буду около двенадцати. Ложись спать и не волнуйся.

Захлопнув за собой дверь, Майк вышел из дома. Он снова подумал о дочке и приободрился. По сути своей Пэтти хорошая девочка, а это все — наносное. Она ведь все-таки его кровь и плоть. Просто ей нужны условия.

Часы над хозяйственным магазином показывали десять тридцать. Что ж, через шесть часов случится нечто такое, что создаст условия Пэтти и решит все проблемы Майка. Он спокойно улыбнулся, и, несмотря на бессонную ночь и вполне объяснимую нервозность, ему полегчало. Возбужденное состояние не прошло — наоборот, он чувствовал его все сильнее, но на душе у Майка было легко.

Он знал, что́ ему предстоит сделать, и был готов к этому. Он был спокоен. Мандражит его теперь или нет — придет время, и он сделает все, что от него требуется.

Впервые за много лет — он и припомнить не мог сколько — Майк не остановился у газетного киоска на углу и не купил программу скачек.

Выйдя из метро у Пенсильванского вокзала, он не стал спускаться к перрону, откуда отходили поезда на Лонг-Айленд, а вместо этого направился в главный вестибюль. Там, в точности как и сказал Джонни, он обнаружил ряд стальных шкафчиков.

Он нашел ячейку под номером 809. Осторожно огляделся — вокруг сновали незнакомые люди.

Майк достал ключ, вставил его в замочную скважину и повернул. Дверца открылась.

В шкафчике лежала коробка из-под цветов, длиной три фута, шириной двенадцать дюймов и восемь дюймов высотой. Она была красиво завернута и перевязана широкой красной лентой. Насторожить могло только одно: необычная тяжесть цветочной коробки — она весила около двадцати пяти фунтов.

По пути к поезду Майк встретил нескольких знакомых. Среди них были служащие ипподрома и завсегдатаи скачек. Кому-то он просто кивнул, с кем-то поздоровался. Он старался вести себя непринужденно.

В поезде до Лонг-Айленда он нашел местечко у окна в конце второго вагона и отрешенно уткнулся в стекло. Тысячу раз, даже несколько тысяч раз он проделывал этот путь и всякий раз проклинал опостылевшую дорогу. Но сегодня его ничто не раздражало. Как ни странно, несмотря на нетерпеливое волнение, он даже поймал себя на мысли, что каждый миг созерцания происходящего вокруг доставляет ему удовольствие.

Незадолго до того как часы пробили двенадцать, Майк сошел с поезда и зашагал к воротам ипподрома. Вместе с ним шли несколько сотен здешних служащих. Попалась ему на глаза и горстка матерых лошадников-завсегдатаев, которые приезжали на ипподром задолго до начала скачек.

Раздевалка для служащих находилась в западном крыле, на третьем этаже здания клуба, между главным офисом и длинным узким помещением, поделенным на небольшие комнатки, где сидели кассиры. Вход в раздевалку был со стороны вестибюля и представлял собой глухую дверь без наружной ручки.

Дверь всегда открывалась изнутри служащим, который, отперев ключом соседний офис, проходил через него в раздевалку и снимал внутренний замок с предохранителя. Третья дверь вела из раздевалки к длинному проходу за клетушками кассиров. Входная дверь была глухой из соображений безопасности: проникнуть к кассирам из вестибюля, минуя главный бизнес-офис, было невозможно.

Когда Майк зашел в раздевалку, там уже собралось человек десять. Он сразу же прошел к своему шкафчику рядом с умывальниками, открыл дверцу и задвинул подальше коробку из-под цветов. Она едва поместилась. Он снял шляпу, машинально стряхнув с нее пыль, повесил пиджак и надел нарукавные резинки. Потом достал свежевыстриранную белую барменскую куртку.

О коробке его никто не спросил.

— День-то какой сегодня выдался, Майкл, — глядя на него, сказал Вилли Хэрриган, разносивший напитки на трибунах. — Народищу будет!

Большой Майк кивнул головой.

— Ну что, старина, на кого ставим? — спросил он. Это было традиционное начало словесного гамбита, но Майку даже не пришло в голову, что сегодня он впервые за много лет не поставил ни на одну лошадь.

— Я бы поставил на фаворита в большой скачке, — сказал Вилли. — Но уж больно маленький призовой процент, а к началу скачек он вообще будет мизерным. Эту лошадь никто не обойдет. Никто.

Майк снова кивнул.

— Ты прав, старина, — сказал он. — Черную Молнию никто не опередит.

— Да, но выигрыш никудышный, — сказал Вилли. — Не хочу бросать деньги на ветер. Я ставлю на Палящее Солнце.

Майк одобрительно кивнул.

— Умно, Вилли, — сказал он. — Черную Молнию ему вряд ли обойти, но чем черт не шутит. Нет смысла ставить на лошадь, если выигрываешь меньше, чем потратил.

— Вот и я так рассудил.

Возившийся с галстуком-бабочкой Фрэнк Рэймонд, кассир из бара, где работал Майк, засмеялся.

— Вы меня, ребята, уморили, — сказал он — Знаете, какая лошадь выиграет, а ставите на другую! Какая разница, что за выигрыш принесет лошадка, если все равно она придет первой.

— Да выигрыш тут меньше, чем ставка, — возразил Майк.

— По мне лучше получить два с половиной доллара за два, чем вообще потерять два.

— Так ты никогда не разбогатеешь.

— Когда играешь в эти игры, вообще никогда не разбогатеешь.

— Вот тут вы абсолютно правы, мистер, — сказал Майк.

Он незаметно усмехнулся и вышел из раздевалки. Никто из них не разбогатеет, думал он, никто, кроме него, Большого Майка. И разбогатеет он уже сегодня. В успехе налета Майк не сомневался.

За стойкой бара, расставляя бутылки и посуду, он чувствовал себя как огурчик, хотя ночью почти не сомкнул глаз. Теперь он был абсолютно спокоен, в состоянии боевой готовности и терпеливого ожидания. Майк полностью владел собой.

Странно, но в первый раз за многие годы работы на ипподроме он не испытывал того необычайного возбуждения, которое всегда одолевало его перед началом скачек. И сегодня, в самый важный день в его жизни, у него не было привычно острого ощущения особой, напряженной атмосферы ипподрома.

Сегодня Майк знал, что выиграет.

Главного он ей так и не сказал. Несмотря на все ее хитрости и уловки, Джордж не сообщил ей главного. Он рассказал ей о другом — кто в деле, как они собираются брать кассу. Но ни дня, ни часа он ей не назвал.

Но еще за несколько часов до рассвета, когда солнце стало пробиваться через окно спальни, Шерри Питти уже знала все. Она знала, что все произойдет сегодня. Ведь она нашла револьвер, а это лучшее подтверждение ее догадки.

В пятницу вечером Джордж куда-то ушел, сказав ей, что ждать его не надо: вернется поздно. Но когда он появился около двенадцати, она еще не ложилась и сразу заметила, что ведет он себя как-то скрытно. Он попросил приготовить ему выпить, что само по себе случалось крайне редко. Ни о чем его не спрашивая, она сразу же пошла на кухню, а он отправился в спальню. Выждав пару минут, Шерри последовала за ним. Когда она вошла в комнату, стоявший у туалетного столика Джордж мгновенно обернулся. В руках у него был револьвер. Очевидно, он собирался спрятать его в верхний ящик, где у него хранились рубашки.