Кликнув вахтенного, адмирал велел передать приказ Морисону скорее покончить с пиратами и сниматься с якоря.

— Пойдем обратным курсом. Сюда, — добавил он и ткнул ногтем в обозначенный на карте размером с зернышко риса, остров.

Пятиэтажный жилой дом по улице Чехова был стар, еще сталинской постройки. Если бы он мог говорить, то, наверное, поведал бы многое из истории Москвы, частью которой он стал. Он помнил начало тридцатых, когда на голом пустыре строители возводили его стены, когда в квартирах пьяняще пахло свежей краской, и на всю округу разлетался звонкий дробный стук — кровельщики застилали крышу. Он помнил и первых своих жильцов, полуторку, забитую баулами и чемоданами, с фырчаньем заехавшую во двор, грузчиков, заносивших в подъезд неподъемно-тяжелый рояль, крик мамаши из распахнутого настежь окна, зовущей сынишку, заигравшегося в песочнике, к обеду. И цвела сирень, и была весна, и все только начиналось.

О, если бы он мог проронить хоть слово! На его памяти и тревожные ночи сорок первого, перекрещенные лучи прожекторов, нашаривающие в московском небе прорвавшихся к столице немецких бомбардировщиков, надрывный вой сирены и магниевые брызги зажигательных бомб, с грохотом катившихся по крыше; опустевшие улицы, обрывки бумаг, гонимые ветром по асфальту, отряды ополчения, уходившие под молчаливыми взглядами горожан за окраину, туда, где решалась судьба столицы. Но были на его памяти и более светлые времена, был и рассыпающийся над Красной площадью каскад победного салюта, великое ликование людей… Город вокруг рос и развивался. Дом же старел, как старели и его жильцы. И уже осыпалась сама по себе штукатурка, несмотря на недавний ремонт, обнажая кирпичную кладку, в подъезде стоял специфический старческий запах, каким обычно пахнет от очень старых людей. Широкая парадная лестница его обветшала, ступени крошились, торчали ржавые прутья арматуры…

19 июля 2001 года, по полудню, по лестнице поднимались двое в милицейской форме. Шедший впереди — в фуражке с двуглавым орлом на тулье, и погонами капитана на безрукавной голубой рубашке придерживался за хлябающие перила. Поспевавший следом был одет в серую полевую форму с кепи, нахлобученной на самые уши.

Поднявшись на четвертый этаж, парочка остановилась перед дверью с медной прикрученной табличкой:

Капитан нажал звонок, в квартире раздалась звонкая мелодичная трель. Ждать пришлось недолго. За дверью послышались шаги, старческий голос спросил:

— Кто там?

— Милиция, — ответил капитан и полез в карман рубашки за удостоверением.

Он лихо развернул и тут же закрыл перед глазком красное удостоверение. В квартире замялись.

— А что вам угодно?

— Владислав Георгиевич, необходима ваша помощь как специалиста. Будьте добры, откройте, не на пороге же разговаривать.

Защелкал замок, дверь слегка приоткрылась, удерживаемая цепочкой. В образовавшуюся щель выглянул старик лет шестидесяти, с венчиком седых волос, облегающих глянцевую плешь. Взирая сквозь толстые линзы очков на визитеров, он еще секунд двадцать внимательно изучал их.

Сняв, наконец, цепочку, пригласил войти.

— Понимаете, Владислав Георгиевич, на таможне аэропорта «Шереметьево» задержали американца, пытавшегося вывезти из страны несколько старинных картин. Справкато у него имеется, что они художественной ценности не представляют. Но… сами знаете… в наше время… Когда все покупается, и все продается… Мы вас надолго не оторвем, машина ждет у подъезда.

Старик выслушал капитана, слегка наклонив голову.

— Что ж, я, конечно, не большой специалист, но, как говорится… чем смогу, помогу…

— Деда, кто пришел? — спросили из дальней комнаты.

Обернувшись, старик сказал громче:

— Не беспокойся, Сашенька. Товарищи из органов. Я с ними… ненадолго, — и пояснил капитану. — Внучка моя, болеет… А вы, пожалуйста, — попросил он сотрудника в серой униформе, — закройте дверь.

— Пожалуйста, пожалуйста, — заулыбался тот, захлопывая ее.

На лестничной клетке вновь установилась тишина.

От глазка в квартире напротив отошла наблюдавшая за сценой соседка, сняла с телефона трубку и набрала номер.

— Алло, это милиция? — уточнила она, выждав, когда прекратятся длинные гудки. — Мне кажется, на квартиру коллекционера Меркурьева совершено нападение… Да!.. Записывайте адрес.

— «Двадцатый, Диксону», — выдав тональный писк, захрипела рация.

Сержант патрульно-постовой службы Нефедьев поднял с колен переносную «Мотороллу», выждал мгновение и отозвался.

— Заявочка. Чехова, дом двадцать шесть. Квартира двенадцать. Якобы, ворвались посторонние.

— Принял.

Сделав запись в бортовом журнале, сержант повернулся к водителю Прохорову.

— Полетели.

Патрульная машина с визгом сорвалась с места, вспыхнули проблесковые маячки, монотонный гул магистрали нарушили протяжные завывания сирены. Влившись в поток машин и проигнорировав светофор на метро «Пушкинская», распугивая пешеходов требовательным сигналом клаксона, они свернули на Чехова. Сержант Нефедьев смотрел на таблички минуемых домов, отыскивая нужный номер.

«Двадцать шесть», — вскинулся он, потирая вспотевшие вдруг ладони. — Приехали!

Водитель крутанул баранку, въезжая в зеленый, засаженный многолетними тополями, двор. Стоявший возле дальнего подъезда «жигуленок» шестой модели в тот же самым момент тронулся — в заднем стекле сержант успел разглядеть профиль мужчины в милицейской фуражке, — и, объехав пристройку дворницкой, скрылся за углом.

«Николай, три пятерки, Ольга, Максим», — машинально запомнил госномер Нефедьев, подхватил с полика короткоствольный автомат и выбрался из машины.

В неудобном, мешающем ходьбе бронежилете он взбежал на четвертый этаж, сунулся в незапертую дверь двенадцатой квартиры, и, почти сразу выскочив на площадку, огромными прыжками понесся вниз. Прыгнув на сиденье, приказал водителю:

— Гони за той «шестеркой»! Живо!

Тот понял все по интонации, врубил скорость и направил машину к выезду.

— «Диксон», двадцатому»! — волнуясь, крикнул сержант в рацию. — Срочно группу и скорую помощь на адрес.

— Что там?

— Похоже на ограбление или убийство. Хозяин лежит на полу… в крови. Преследую подозреваемых. Ориентируйте патрули на красный Ваз — 2106, государственный номер Н 555 ОМ, семьдесят седьмой регион.

— Вот они! — водитель возбужденно кивнул головой на «шестерку», маячившую впереди, у перекрестка.

— Хозяин живой или нет?! Объясни толком? — допытывался дежурный.

— Я его не разглядывал, — оправдываясь, скороговоркой ответил Нефедьев. — Машина идет по Новослободской. Организуйте перехват.

Волнительная дрожь охватила его. Автопатруль, нарушая все ведомые и неведомые правила дорожного движения, выписывая рискованные пируэты, нагонял скрывающиеся жигули. Напарник умудрялся в этой гонке не зацепить другой машины — последствий потом не оберешься, — рыскал из ряда в ряд, матеря сквозь зубы лихачей, которые не только не торопились уступить дорогу, а того хлеще, то и дело норовили подрезать.

На «шестерке» заметили преследователей и увеличили скорость.

— На Дмитровское шоссе метят, — сжимая баранку, произнес Прохоров. — Да где же наши?! Где гаишники?

Как назло в таких случаях, впереди зажегся красный сигнал светофора. Жигули мотнулись вправо, на пешеходный тротуар, народ возле остановки шарахнулся врассыпную. Запоздавшуюся женщину подбросило на капот, ударившись о лобовое стекло, она тряпичной куклой отлетела к фонарю.

— Ты смотри, что гад делает?! — не сдержал возгласа сержант.

Автопатруль вылетел на разделительную полосу и мчался по ней, вновь настигая беглеца.

— «Диксон, двадцатому». Дорожное на Тимирязевской. Скорую туда…

Убрав рацию, Нефедьев передернул затвор автомата и опустил боковое стекло.