Но над этой беснующейся массой, чей продажный восторг перед победителем выплескивался с громкими криками, как грязные помои, на верхних террасах молчаливо возвышался другой народ, тихий и каменный: сотни и сотни греческих статуй. Эти изваяния богов были силой вырваны из мирных храмов, из Пальмиры и Коса, из Коринфа и Афин; их совлекли с триумфальных арок и колонн, обнаженных и светлых, какими они были в вечной белизне своего мрамора. Неуязвимые для преходящих страстей, навсегда погруженные в вечный сон своей красоты, стояли они, безмолвные, неподвижные и равнодушные к земной суете цирка. Их гордый взгляд поверх кровавых игр был устремлен в синюю даль, на чистые морские волны, катящиеся к Босфору.

Снова пронзительно и теперь совсем близко грянули фанфары, оповещая о том, что триумфальная процессия достигла ипподрома. Открылись ворота, и стихающий рев толпы снова раскатился громом восторга. Вот они, железные когорты Велизария, воздвигнувшие всемирную империю, победившие всех врагов! Пришло и для них время беззаботных игр! Еще круче, еще разнузданней взметнулась волна ликования, когда вслед за победителями на арене появились трофеи, сокровища Карфагена, и богатству их не было конца. Сначала гордо проехали триумфальные колесницы, некогда отобранные у римлян вандалами; за ними победители пронесли на высоких помостах тронные кресла, украшенные драгоценностями, и алтари неизвестных богов, и сверкающие статуи, изваянные безымянными мастерами во имя красоты, и наполненные до краев сундуки с золотом, и бокалами, и вазами, и шелковыми одеяниями. Все, что когда-то награбили грабители во всех концах света, теперь вернулось и принадлежало императору, империи, и при виде каждой драгоценности народ разражался приветственными криками, самозабвенно веруя, что все богатства и драгоценности земли отныне и навеки принадлежат ему.

Среди такого ослепительного великолепия внимания толпы не привлекли предметы, казавшиеся тусклыми и невзрачными по сравнению с прочей изысканной роскошью: узкий стол с золотой столешницей, два серебряных футляра и светильник на семь свечей. Они не вызвали очередного приступа восторга. Только где-то в верхнем ряду застонал старый человек и спрятал руку, левую руку, в ладонь своего спутника Иоакима: спустя восемьдесят лет старец увидел то, что видел некогда ребенком: священный светильник из дома Соломона, светильник, которого коснулась его детская рука и который навсегда размозжил эту руку.

Какое счастье видеть его, ведь это он, тот самый вечный светильник! Неподвластный вечному времени, он сделал еще один шаг к своему возвращению! Старик переживал радость встречи как внутреннюю бурю. Не в силах больше сдерживать безмерности своего ликования, он кричал: «Наш! Наш! Наш на все времена!»

Но никто, даже те, кто сидел рядом, не слышал этого одинокого возгласа. Ибо теперь в едином порыве взревела вся фанатичная масса: на арену выступил победитель Велизарий. Пропустив далеко вперед триумфальную колесницу, пропустив далеко вперед бесчисленные трофеи, он шествовал в простом одеянии своих воинов. Но народ знал и узнал своего героя и так громко славословил его имя, и только его имя, что Юстиниан ревниво закусил губу, когда полководец наконец склонился перед ним.

Потом снова воцарилась тишина, столь же полная и напряженная, каким только что был шум. Перед императором предстал король вандалов Гелимер. Издевательски облаченный в пурпурный плащ, он следовал за своим победителем Велизарием. Слуги сорвали с него плащ, и побежденный пал ниц. На мгновение тысячи и тысячи людей затаили дыхание. Все смотрели на руку басилевса. Казнит или помилует? Поднимет ли властелин свой перст или опустит вниз? И вот он поднял его вверх, даруя побежденному жизнь, и толпа разразилась громом восторга. И только один человек, потрясенный старец Вениамин, не смотрел на трибуну. Его взгляд был прикован к меноре, которую носильщики медленно уносили дальше по арене. Он смотрел только на нее, и, когда священная принадлежность исчезла вместе с процессией, в глазах у него потемнело.

— Уведи меня отсюда! — промолвил он.

Иоаким что-то недовольно буркнул в ответ. Блеск невиданного зрелища очаровал молодого парня. Но костлявая рука старца судорожно вцепилась в его плечо. «Уведи меня! Уведи меня прочь отсюда!» Потом он ощупью, как слепой, держась за руку своего помощника, пробирался через весь город, а перед его мысленным взором все еще стоял светильник. Едва сдерживая нетерпение, он торопил Иоакима как можно быстрее привести его в еврейскую общину. Теперь, когда начало и исход судьбы соприкоснулись, его вдруг охватил страх умереть раньше времени, так и не увидев спасения меноры.

А в молитвенном доме в Пере община уже много часов подряд ожидала прибытия почетного гостя. Если в Риме евреям дозволялось селиться только за Тибром, то в Византии их терпели только в Пере, на другом берегу Золотого Рога. Здесь, как и везде, их уделом была жизнь на обочине, но в этом и заключалась тайна их выживания во все времена.

В тесном душном помещении молитвенного дома было полно народа. Сюда собрались не только евреи Византии, но и приезжие из ближних и дальних мест. Из Никеи и Трапезунда, из Одессоса и Смирны, из Фракии, из всех еврейских общин прибыли депутации, чтобы держать совет и участвовать в событиях. Весть о том, что Велизарий разгромил главный оплот вандалов и вместе с прочими сокровищами захватил вечный светильник, распространилась по всем общинам морских побережий, не оставив равнодушным ни одного еврея в империи. Ибо хотя этот блуждающий народ был подобен плевелам на гумнах мира и разрознен многими языками, то, что касалось его святынь, было общей радостью и общим горем. Их сердца, очерствевшие и забывчивые по отношению друг к другу, сливались в братском единении при любой опасности. Гонения и притеснения неизменно обновляли стальные скрепы, поддерживающие расщепленный ствол их единства, чтобы он не прогнил и не упал наземь; и чем более жестокие удары судьбы обрушивались на отдельных людей, тем крепче срастались их души в единое целое. Вот и на этот раз слух о том, что менора снова освобождена из тайного плена, как некогда из Вавилона и Рима, что светильник храма, светоч народа, снова блуждает по морям и странам, потряс каждого еврея, словно речь шла о его собственной судьбе. Они оживленно обсуждали новость на улицах и в домах и вместе со своими учеными и мудрецами вновь и вновь исследовали Писание, дабы истолковать смысл события. Ибо что сулило им начало нового странствия святыни? Надежду или тяжкие испытания? Неужели их снова ждут преследования? Или гонения вскоре прекратятся? Неужели им снова придется стать пилигримами больших дорог, не знать покоя, коль скоро светильник отправился в путь? Или избавление светильника сулит и им избавление от бедствий, сборы в дорогу и возвращение на родину, и конец, конец, конец всем мытарствам? Все сердца охватило нетерпение. Во все города и веси были разосланы гонцы, чтобы выведать подробности о путешествии и назначении светильника. И к великому их ужасу, стало наконец известно, что последняя принадлежность Соломонова храма будет во время триумфа, как некогда в Риме, вывезена напоказ императору Юстиниану. Уже одно это известие потрясло души евреев. Но безумное возбуждение достигло апогея, когда пришло послание римской общины о том, что Вениамин Марнефеш, тот, кто был подвергнут суровому испытанию, кто ребенком видел похищение меноры вандалами, находится на пути в Византию. Сначала все были изумлены. Ибо евреям рассеяния давным-давно была известна история о том, как семилетний мальчуган пытался вырвать светильник у грабителей-вандалов и как светильник упал и раздробил ему руку. О подвиге Вениамина Марнефеша, мальчика, которого прибил Бог, матери рассказывали своим детям, а ученые — ученикам. Он давно стал легендой вроде тех, о которых говорится в Писании и которые положено знать всем. В еврейских домах ее пересказывали друг другу по вечерам, как одно из светлых и мрачных преданий о Руфи, или Самсоне, или Амане и Эсфири, о матерях и святых предках народа. И тут вдруг приходит невероятная, чудесная весть: этот ребенок еще жив. Больше того, может быть, он призван вернуть святыню на родину, а с ней и их самих. И чем больше они говорили об этом друг с другом, тем меньше сомневались в близком избавлении. Эта вера в избавителя, глубоко укорененная в крови отверженного народа, оживала при первом легком порыве теплого ветра надежды. Теперь она пышным цветом расцвела в их сердцах. Их соседи в городах и весях чужбины с изумлением глядели на иудеев: в их поведении за одну ночь произошла резкая перемена. Обычно они робко пробирались по улицам, сутулясь в постоянном ожидании брани или побоев, а теперь вдруг обрели танцующую походку, и в ней читалась веселость, чуть ли не экстаз. Крохоборы, экономившие каждый грош, покупали себе богатое платье; косноязычные, забитые мужчины вдруг вставали во весь рост и красноречиво пророчествовали о возвращении в Землю обетованную; беременные женщины таскались по базарам, рассказывая о своих вещих снах и видениях; дети надевали на голову венки и нацепляли пестрые флажки. Те, кто веровал наиболее истово, даже начали собираться в дорогу, спешно продавая движимое и недвижимое имущество, чтобы заранее иметь наготове мулов и повозки и не потерять ни дня, как только прозвучит призыв к возвращению. Ибо разве не настала пора странствий, если светильник странствует по свету? И разве не находится уже в пути посланник, который некогда ребенком сопровождал святыню? И разве являлось евреям во все дни их жизни знамение и чудо, подобное этому?