Илья выбрал очень ненадежную профессию: он перешел на работу в юмористический журнал «Синдетикон», в котором печатал свои первые стихи под женским псевдонимом! В это же время юноша познакомился с группой молодых одесских поэтов и писателей «Коллектив поэтов», куда входили Э. Багрицкий, Ю. Олеша, В. Катаев. Это был своего рода литературный клуб, где молодые литераторы читали свои стихи, спорили, мечтали о Москве… Ю. Олеша вспоминал: «Однажды у нас появился Ильф. Он пришел с презрительным выражением на лице, но глаза его смеялись, и ясно было, что презрительность эта наиграна. Он как бы говорил нам: я очень уважаю вас, но не думайте, что я пришел к вам не как равный к равным…» Илья Файнзильберг посещал литературные сборы, как правило, он не вступал в разговоры и бурные поэтические дискуссии, а просто сидел и слушал. Но стоило кому-нибудь прочесть плохие стихи, как стихоплета останавливало точное едкое замечание Ильфа. Молодого писателя побаивались и вместе с этим уважали за острый язык и умную колкую язвительность. Многие из членов литературного клуба не знали, что же пишет сам Илья Файнзильберг – стихи или прозу, – но его абсолютный слух к стихам и нетерпимость к пошлости и ложному пафосу признавались безоговорочно.

Вскоре состоялся авторский дебют Ильи Файнзильберга. В это же время молодой писатель придумал свой литературный псевдоним, состоящий из начальных букв его имени и фамилии – Ильф. Он прочел перед своими коллегами по писательскому цеху стихи, в которых не было ни рифм, ни размера. Ю. Олеша так рассказывал о дебюте своего друга: «Я не помню содержания стихов, но помню, что оно состояло из мотивов города и чувствовалось, что автор увлечен французской живописью и что какие-то литературные настроения Запада, неизвестные нам, ему известны…»

Действительно, Илья Файнзильберг был книгочеем. Именно он познакомил своих друзей-поэтов с творчеством Стерна и Рабле, Франсуа Вийона и Артюра Рембо, Саади и Омара Хайяма… Великолепный рассказчик, Ильф приносил на собрания литературного клуба старые номера «Вестника иностранной литературы», читал и пересказывал лучшие статьи.

В 1920-е годы Илья Файнзильберг увлекался тремя писателями: Лесковым, Рабле и Маяковским. Свое первое восхищение поэзией Маяковского писатель пронес через всю жизнь. Лев Славин писал: «От Маяковского он (Ильф) усвоил, главным образом, сатирический пафос, направленный против мерзостей старого мира и призывающий к подвигу строительства новой жизни. В сущности, это осталось темой Ильфа на всю жизнь…»

Ильф обладал даром видеть жизнь с особой стороны. Он очень любил прогулки и всегда, возвратившись домой, приносил необычные, яркие рассказы о том, что видел, с кем разговаривал, о чем думал. Сам себя молодой писатель шутливо называл зевакой. Но его рассказы были полны воображения, яркости и мастерства. Ильф не был простым зевакой. Он делал выводы из всего, что видел и слышал. Все старался объяснить, облекая в четкую формулировку каждую мысль, пронизанную чувством…

Илья Файнзильберг всегда стремился воздерживаться от выступлений, но были случаи, когда он показывал свои артистические способности. Он принимал участие в постановках пьес, затеянных группой молодых литераторов. Роли Ильф вел, как настоящий актер, но быстро утомлялся. В то время еще никто не догадывался о том, что Илья смертельно болен. Не догадывался об этом и он сам…

Илья Ильф очень редко раскрывался перед кем-либо и трудно сходился с людьми. С ним очень трудно было подружиться. Каждый, кто претендовал на это, должен был пройти множество испытаний. Ильф экзаменовал своих знакомых язвительными замечаниями, насмешливыми вопросами, проверял их чувство юмора, умение дружить. Все это испытание могло закончиться вопросом: «Я не обидел вас?» Илья Арнольдович не был затворником. Он имел дар слушать и слышать. Всем своим существом юноша вникал в собеседника. Лев Славин говорил о том, что молодой писатель имел почти безупречное чувство формы, способность эмоционально воспламеняться, проницательность и особую глубину суждений, тонкое понимание людей… Многие из молодых поэтов и писателей пророчили ему славу крупного, широко известного писателя.

В начале 1920-х годов многие друзья Ильфа уезжали в Москву, поэтому, ощутив духовную пустоту, молодой писатель тоже начал готовиться к отъезду. В 1923 году он приехал в столицу. Поскольку найти жилье было очень трудно, Ильф поселился вместе с Ю. Олешей в его комнатушке. По соседству с ними жил какой-то энтузиаст-механик, строивший из всевозможного металлического лома, купленного на Сухаревском рынке, мотоциклетку. Жалкая перегородка комнатки все время сотрясалась от оглушительного грохота и лязга.

Вскоре Илья Файнзильберг поступил на работу в редакцию газеты «Гудок» и получил комнату в общежитии типографии, расположенной в Чернышевском переулке. Помещение это было очень мало и ограничивалось половинкой окна да тремя фанерными перегородками. Все убранство комнаты составлял матрац, лежащий на четырех кирпичах, и стул. После того как Ильф женился, в комнатке появился еще один стул и примус. Спустя еще четыре года эта «квартира» была описана в романе «12 стульев» в главе «Общежитие имени монаха Бертольда Шварца». Интересное зрелище представляла и редакционная комната, в которой работали Ильф, Олеша, Гехт; она носила странное название «Четвертая полоса». Одну из стен комнаты украшала стенгазета с красноречивым названием «Сопли и вопли».

Ильф и его товарищи из «Могучей когорты», как они сами себя называли, занимали должность «правщиков». В их обязанности входило готовить к печати письма читателей, превращая их в небольшие рассказы с емкими, ядовитыми названиями: «Шайкой по черепу!», «И осел ушами шевелит», «Станция Мерв – портит нерв». Именно на этой работе Илья Ильф проявил свое оригинальное дарование. В каждой заметке сверкал юмор и чувствовалось своеобразие стиля. Е. Петров в своих воспоминаниях писал: «Он (Ильф) сидел, вытянув перед собой ноги в остроносых красных башмаках, и быстро писал…» Именно эти башмаки представляли особую гордость молодого журналиста. Ильф был щеголем и любил одеваться. Несмотря на то что в то время придерживаться моды было очень трудно, среди своих друзей Илья выглядел европейцем. «Когда на нем появлялся пестрый шарф и особенно башмаки, – он становился многозначительным…» – вспоминал Ю. Олеша.

В 1925 году Илья Файнзильберг по заданию редакции отправился в Среднюю Азию, в результате чего появилась серия очерков «Москва– Азия». Эта поездка превратилась в большое путешествие, о котором писатель всегда вспоминал с огромным удовольствием. Свои впечатления о поездке журналист записал в одной из множества своих записных книжек. Однажды Ильфу подарили огромную бухгалтерскую книгу. Эта книга очень понравилась ему. «Здесь должно быть записано все. Книга жизни», – восхищенно говорил писатель. Вскоре увлечение Ильфа книгой прошло и на страницах появились «небрежные и резкие рисунки».

Именно в «Гудке» произошла встреча Ильи Файнзильберга и Евгения Катаева (Петрова), переросшая в многолетнюю дружбу и соавторство. В железнодорожной газете Евгений Петров появился в 1926 году, вернувшись из Красной Армии, и тоже работал правщиком. У него не было своей комнаты, и он ночевал у брата – Валентина Катаева. Именно Катаев-старший, уже опытный литератор, подкинул друзьям идею написать роман о стульях. «Я хочу стать Дюма-отцом, – шутливо заявил он, – уже давно пора открыть мастерскую советского романа, вы будете моими неграми. Я вам (Петрову и Ильфу) буду давать темы, вы будете писать романы, а я их потом буду править… Соглашайтесь. Один роман пусть пишет Илья, а другой Женя… Молодые писатели, посовещавшись, решили, что им лучше будет писать вместе. Каждый день Ильф и Петров оставались в редакции газеты, чтобы работать над рукописью, потому что жилищные условия этого не позволяли. Первую фразу к роману «12 стульев» придумал Илья Ильф: «Давайте начнем просто и старомодно – “В уездном городе N”. В конце концов, не важно, как начать, лишь бы начать», – твердо произнес он. О работе над первой главой романа Е. Петров писал так: «Мы никогда не представляли себе, как трудно писать роман. Мы уходили из Дворца Труда в 2 или 3 часа ночи, ошеломленные, почти задохшиеся от папиросного дыма. Мы возвращались домой… не в состоянии произнести ни слова». Прочитав первую главу, В. Катаев решил, что им не нужна «рука мастера»: «Не прибедняйтесь, Илюша. Обойдетесь и без Дюма-пера. Продолжайте писать сами…»