В ноябре, после того как выпал первый снег в долине Черного Иртыша, недалеко от границы, случился сильный оползень, чуть не половина сопки сползло в реку. Среди камней, проходившие там охотники за горными баранами обнаружили несколько раздавленных тел. Оповестили стоящий в Зайсане красный полк, охранявший границу. С большим трудом тела извлекли. Из них лишь одно не пострадало, тело юной рыжеволосой девушки с исхудавшим, иконописным лицом, если не считать небольшую ранку у виска. В ней опознали сестру милосердия из повстанческого отряда сотника Решетникова. Все кто ее видел, дивились необычайно спокойному, умиротворенному выражению ее лица, она встретила смерть, как бы совсем о ней не думая, занятая совсем другими мыслями. Она как будто глубоко спала и видела счастливые сны…

12

Перейдя на китайскую сторону, армия атамана Анненкова разоружилась. За сдачу оружия китайские власти обязались кормить интернированных белых. Возле местечка Юнли был разбит лагерь названный “Веселый” - юрты, палатки, шалаши, землянки. Анненковцы получали от китайцев по 800 граммов муки, и полтора килограмма дров в день на человека. Лошади перешли на подножный корм - наступило лето. Атаман больше не удерживал людей, позволяя им устраиваться, кто как может. Первыми ушли оренбургские казаки. После зверской гибели от рук атаманцев оренбургских офицеров, их жен и детей, они уже не доверяли Анненкову и потому предпочли перебраться на двести километров южнее, в Кульджу, в лагерь атамана Дутова. Потом ушла манчжурско-егерская бригада. Ее командир, тот самый, что предлагал атаману обменять женщин на хлеб, договорился о приеме его людей на службу в китайскую армию. Через два месяца стояния в “Веселом” у Анненкова осталось чуть более тысячи бойцов. Известия о Большенарымском восстании, неудачи белых в Забайкалье, распад самой Семиреченской Армии, все это ставило крест на возможности скорого возвращения домой.

Для своего командира и его жены казаки из сотни Ивана соорудили нечто среднее между шалашом и землянкой. На три штыка лопаты углубили землю, сделали дощатый настил, а сверху остроконечную покатую до земли крышу из кольев, крытых дерном. Внутреннее помещение получилось небольшим, но достаточным для оборудования двух маленьких комнаток: спальни в дальней части и кухни с буржуйкой у входа. В этом жилище Решетниковы прожили три месяца.

В один из последних июльских дней Иван пришел “домой” на обед сильно взволнованным.

- Что случилось, Ваня?- тревожно спросила Полина, ставя перед мужем на грубо сколоченный из досок стол тарелку с похлебкой.

- Да так… дело наше, кажется, совсем плохо. Вчера атаманцы опять напились и куда-то поехали, там с местными подрались, стрельба была. Боюсь, не станут нас здесь китайцы долго терпеть. Разоружились-то не все… Да, ладно бы, припрятал револьвер и сиди тихо, нет не могут без баловства, варначат.

Полина ничего не ответила, видя, как муж без аппетита поглощает малопитательную пищу, которую она смогла приготовить из положенного им скудного пайка. Не имея недостатка в деньгах, они могли бы питаться гораздо лучше, покупать мясо, овощи, фрукты… Но наличие у них определенного “золотого запаса” по-прежнему приходилось скрывать, а бумажные русские ассигнации здесь имели мало ценности. Потому супруги предпочитали жить как все, ни чем не выделяясь, чтобы не провоцировать местную холостяцкую вольницу, уже привыкшую жить за счет всевозможных конфискаций. При переходе границы казаки сдали китайцам орудия, пулеметы, винтовки, а револьверы в основном попрятали. Как, впрочем, сделали и Иван с Полиной. Иван, имевший два нагана и винтовку, один наган спрятал, оставила себе и Полина спасший ей жизнь дамский револьвер. Впрочем, женщин, с целью разоружения китайцы почти не досматривали. О том, что у анненковцев осталось на руках много огнестрельного оружия, свидетельствовала едва ли не каждая ночь в лагере “Веселом”: пальба возникала из-за ссор, или по поводу какого-нибудь памятного события. В конце-концов, не находящие приложения своих “навыков и умений” анненковцы начали задирать и китайцев.

Убрав посуду, Полина присела рядом с Иваном, удержав его, когда он хотел выйти, чтобы покурить. Эту привычку, он “подцепил” недавно, она помогала ему унять чрезмерное волнение.

- Подожди Вань… кури здесь… Я вот, что давно уже хотела тебе сказать. С атаманом нам больше оставаться нельзя. Сам видишь, у него уже не армия, а какой-то варначий сброд. В мирное время из него плохой командир. Как ты думаешь?

- Я-то?… Ну, а ты что думаешь, куда податься… к Дутову? У него в Кульдже порядка, вроде побольше, многие семейные туда хотят перебраться. У него там даже что-то вроде школы для казачьих детей собираются устраивать. Ты бы там могла учительствовать. Но, понимаешь, там оренбуржцы всем заправляют, и нас сибирцев, тем более анненковцев, они не больно привечают. Не думаю, что там нам лучше будет,- Иван сидел на постели с цигаркой в руке, которую так и не закурил - Полина не любила махорочного дыма.

- Я не о том Вань. Ты прав, Дутов для нас не выход. Нам надо пробираться туда, где можно спокойно, по-человечески жить и ждать пока эта советская власть сама по себе не рухнет. Мне кажется, власть эта чем-то на Анненкова похожа, сильная пока воюет, а в мирное время не сможет для людей нормальной жизни создать. Ты, понимаешь, о чем я говорю?

- Понимаю,- задумчиво отвечал Иван.- Я тоже думал об этом. Ведь ты о Харбине говоришь?

- Конечно… До Парижа нам не добраться, далеко, да и не нужны мы там никому. Туда ведь все больше князья да графы сбежали, мы там, рядом с ними, как быдло последнее будем. А в Харбине, я слышала, этой голубой крови почти нет, но культурных людей очень много, и казаков много, наших сибирских. Я в гимназии училась с девочкой, которая там с родителями жила. Она много про Харбин рассказывала. Это фактически русский город, построенный русскими. С нашими деньгами мы сможем там устроиться и ждать пока эти проклятые Советы сами по себе сдохнут. Бог даст не долго ждать придется, и твои и мои родители живы будут, нас дождутся, и заживем как всегда жили. Как думаешь?- Полина вопрошающе смотрела на мужа, параллельно находясь во власти вполне объяснимой мечты.

- Да я, не против. В общем-то, у нас и выхода иного нет. Харбин, это конечно хорошо, там и ты занятие себе найдешь, да может, и я на что сгожусь. Слава Богу, благодаря отцу твоему и Ипполиту Кузмичу, упокой Господь его душу…- Иван перекрестился,- благодаря им, нам с тобой Поля на первых порах и упираться-то особо не придется, деньги есть, а потом видно будет. Может действительно совдепия развалится, и мы домой вернемся. Все оно так, вот только одна заковыка есть. Ты представляешь, сколько отсюда до Харбина верст? Более трёх тысяч. Туда еще как-то добраться надо, добраться так, чтобы и жизнь, и здоровье, и деньги сохранить. В Китае ведь тоже порядка нет, и железных дорог немного, а на лошадях да пешком такое расстояние ох как тяжко будет покрыть,- Иван все же не выдержал и нервно закурил.

- Главное, Вань, стремление. Я с женщинами переговорила. Многие тоже туда ехать собираются. А расстояние… что ж, нет такого расстояния, которое нельзя преодолеть,- лицо Полины источало непоколебимую уверенность.

- Все это так, Поля. Но ты говоришь, почти так, как в куперовских романах, а здесь реальная жизнь, кругом бандиты, голод, нищета, идти нам предстоит через горы и пустыни. Одним нам, или даже если объединиться нескольким семейным… все одно не дойти. Да и из этого лагеря так просто не уйти. Надо ждать. Говорят, скоро нас отсюда будут убирать, подальше от границы. Большевики китайцам постоянно протесты заявляют насчет нас. Ждать надо, может, Бог даст, все устроится…

В августе 1920 года остатки армии Анненкова поэтапно перебазировались из “Веселого” в глубь китайской территории, в город Урумчи, административный центр провинции Синцзян, где и расположились в бывших казармах, которые до революции занимала охрана местного российского консульства. В городе имелась небольшая русская колония, в основном жители Семиречья, бежавшие от большевиков. У анненковцев отношения с местными русскими сразу не сложились. “Сторожилы”, наслышанные о буйном нраве лихих подчиненных атамана, не могли не отнестись к ним настороженно. Они оказались правы - анненковцы и здесь не стали обременять себя соблюдением этических норм поведения. В конце-концов китайские власти запретили им появляться в городе, во избежание стычек, как с китайцами, так и уже прижившимися здесь русскими беженцами. Но это не помогло, и чтобы не дезорганизовывать жизнь административного центра провинции, в октябре анненковцев перевели в город Тучан в восемнадцати верстах от Урумчи, и разместили по постоялым дворам и частным домам. Вся эта чехарда еще более нервировала бойцов, смыслом жизни которых стала война. Они тяготились вынужденным бездельем и мечтали пробраться в Манчжурию, Монголию, или русское Приморье, где еще продолжали воевать с большевиками. К тому же стремился и Анненков. Он сумел добиться согласия китайских властей на перемещение его людей дальше на Восток. По этому плану анненковцам предписывалось четырьмя колоннами проследовать до самого Пекина. Претворение этого плана в жизнь началось в феврале 1921 года. В первой колонне отправлялись атаманцы, во второй через несколько дней кирасирский полк, с которым следовали и немногочисленные офицерские семьи.