15

Иван и Полина, родившиеся и росшие в Усть-Бухтарме, потом учившиеся, он в Омске и Оренбурге, она в Семипалатинске… Они, по большому счету, никогда не жили в по настоящему больших городах, хотя и ему стотысячные Омск и Оренбург и ей пятидесятитысячный Семипалатинск казались в сравнении с родной станицей очень большими городами. Но когда они оказались в Харбине, городе насчитывавшем свыше трехсот пятидесяти тысяч жителей, половина из которых были русскими…

Харбин, город в северо-восточном Китае, в Маньчжурии на берегу реки Сунганри, спроектированный и построенный русскими на рубеже 19-го и 20-го веков, во время строительства КВЖД. В двадцатых годах он представлял из себя в основном русский город, и вся жизнь здесь шла по “регламенту”, имевшему место в дореволюционной России. Постоянное русское население, рабочие и служащие КВЖД, а так же те граждане России, осевшие здесь по коммерческим и прочим надобностям еще до революции, сейчас составляли не более трети всего русского населения. Остальные две трети - спасшиеся от большевиков беженцы. Здесь они нашли относительно безопасный осколок старой России, где можно было остановиться, отойти от пережитых страхов, от голода и болезней. Но все это при условии, если вы убежали из родного дома не налегке, а вывезли какие-нибудь драгоценности, или запрятали в нижнем белье определенную сумму в золоте и серебре, ибо бумажные ассигнации Российской империи здесь, как и везде ценились недорого. Увы, у подавляющего большинства беженцев: чинов белой армии, всевозможных интеллигентов, членов их семей, таких денег и ценностей либо не имелось вовсе, либо имелось крайне мало, либо они обесценелись. Из бумажных денег здесь ценилась только иностранная валюта.

У Ивана и Полины не было валюты, но у них имелось золото и серебро, ну и конечно завещание, скрепленное подписью и печатью купца Хардина. Но с “обналичиванием” завещания в Русско-Азиатском банке, несомненно, возникло бы много вопросов, и вообще надо было сначала осмотреться и обустроиться в городе. Они всем своим сознанием, даже не отдавая себе в том отчета, более всего жаждали отойти от пережитого, пожить спокойной мирной жизнью, наконец, вдоволь наесться и отоспаться, никуда при этом не спеша, не стремясь. Ну и, конечно, пожить жизнью большого города, о которой всегда мечтали, но которой фактически им еще не приходилось жить: кинематограф, театры, рестораны, встречи и разговоры по интересам со старыми и новыми знакомыми. Война, жестокость, зверство, кровь, грязь, тиф… и все прочие мерзости остались там, позади, и уже не касались их непосредственно. Но прибывавшие в город новые беженцы из России не давали забыться, также как и заголовки местных русских газет. В городе имелось сибирское казачье землячество, что выжило при отступлении колчаковских войск вдоль Транссиба до Забайкалья. Ивана как аннековского офицера активно агитировали идти в Приморье и продолжить вооруженную борьбу с большевиками. Большинство вместе с ним приехавших анненковцев именно так и поступили. Но Иван на этот раз подавил уже не очень громкий приступ совестливости и предпочел остаться в Харбине, перейти к мирной жизни, благо здесь имелось много как чисто русских коммерческих фирм, организаций, предприятий, так и со смешанным капиталом.

Супруги сняли довольно хорошее жилье, и если для Полины жизнь с удобствами не была внове, она у Хардиных так жила, то Иван впервые жил в квартире с центральным отоплением и ванной. С электрическим освещением они оба уже жили, он в опять же в Омске и Оренбурге, она в Семипалатинске, но в Усть-Бухтарме такового не было. То есть, впервые у них было свое электрофицированное жилье. После того, как с конца 1920 года в Харбин нахлынула волна белых, отступавших из Забайкалья, большая часть сдаваемого внаем жилья оказалось занято, но это в основном коснулась только относительно дешевых квартир без удобств и канализации. Что же касается дорогостоящих квартир, которые в свое время строились для руководящего и инженерного состава КВЖД, они оказались по карману весьма немногим беженцам, в основном всевозможным купцам и чинам интендантских служб белой армии, сумевших в своей тыловой деятельности “сделать” определенный капитал. Потому, когда Решетниковы, вдруг, сняли хоть и небольшую, но благоустроенную квартиру в престижном районе, так называемой Пристани, на фешенебельной Китайской улице, это вызвало у прибывших вместе с ними анненковцев немалое удивление. Ведь те в основном осели в дощатых хибарках Зеленого базара, прибежище всевозможной нищеты, или в лучшем случае нашли пристанище в частных домах поселка Модягоу, где жили железнодорожные служащие среднего звена.

То что Полина не сразу пошла в Русско-Азиатский банк и не предъявила завещание Ипполита Кузмича… Это объяснялось рядом причин. Все-таки идти с завещанием на такую крупную сумму ей, до того никогда не сталкивавшейся с банковскими операциями, все равно, что лезть в воду, не зная броду. Где-то только месяца через полтора, немного обжившись и чуть привыкнув, Иван с Полиной решились, наконец, что-то делать в этом направлении. Здесь большое значение имела личность Петра Петровича Дуганова, ведь к нему перед своей смертью советовал обратиться за помощью и советом Ипполит Кузмич. Именно от него в значительной степени зависело возможность признания завещания банком и объявление Полины наследницей вложенных в банк капиталов купца Хардина. Жив ли Дуганов, живет ли в Харбине и по-прежнему служит ли в банке?

На этот раз судьба благоволила Ивану и Полине. Дуганов по-прежнему жил в Харбине и служил в Русско-Азиатском банке. Был он там, правда, не бог весть какой шишкой, рядовой служащий, но супруги очень обрадовались… Иван окольными путями выяснил, где живет Дуганов, и в один из воскресных дней июля 1921 года, Полина, одев новое, недавно купленное платье пошла по указанному адресу. Иван ее сопровождал, но она оставила его на улице перед домом…

Дугановы, сорокатрехлетний глава семейства, его жена и сын, учащийся харбинского коммерческого училища, представляли из себя семью русских харбинцев среднего достатка. Они снимали трехкомнатную квартиру в так называемом “Новом городе”. Петр Петрович, конечно, не узнал Полину, ведь он помнил ее девочкой-гимназисткой. Впрочем, и она вряд ли бы признала в этом обрюзгшем с устало-одутловатом лицом господине, того моложавого с ловкими движениями, услужливого приказчика Ипполита Кузмича, некогда вызывавшего живейший интерес не только у семипалатинских дам, но и многих молоденьких барышень. Нечто вроде недоумения возникло, когда Петр Петрович открыл дверь, а Полина смотрела на него и, не узнавая, спросила, может ли она видеть господина Дуганова…

- Я, Дуганов,- отвечает Петр Петрович, в домашней пижаме, шлепанцах, с пенсне на мясистом носу.

На лице Полины непроизвольно нарисовалось такое удивление, что в ответ Петр Петрович даже несколько растерялся, стал себя оглядывать, все ли у него в порядке с внешним видом, не видна ли “из под пятницы суббота”, но так и не понял, чем он вызвал такое изумление этой молодой видной дамы. Неловкую сцену разрешила жена Дуганова. В своей семипалатинской жизни она частенько с мужем удостаивалась быть приглашенной к Ипполиту Кузмичу на всевозможные семейные торжества и праздники и там…:

- Господи, Петя, ты что же не узнаешь, кто это!? Это же Поля, подруга Лизы Хардиной. Помнишь, она жила у них в доме, когда в гимназии училась? Как вырасла-то, какая стала! Проходите, проходите пожалуйста! Петя, что же ты стоишь, возьми у Полины шляпку,- женская память на внешность, как правило, более изощренная и жене Дуганова не составило труда в образе нынешней Полины узнать девочку-гимназистку, которую она в последний раз видела восемь лет назад…

- Ну, что ж поделаешь… такова судьба… Да жалко Ипполита Кузмича и семейство его… хорошие были люди. Надо бы службу за упокой заказать. Я ведь ему очень многим обязан, и здесь в Харбине я благодаря его рекомендации оказался…- качал сокрушенно головой и вытирал выступившие слезы Петр Петрович.