Усть-бухтарминское трёхклассное высшее начальное училище, в отличие от большинства прочих начальных школ в Бухтарминском крае продолжало бесперебойно функционировать, независимо от того, какая власть была в губернии и уезде. Впрочем, в станице власть всегда была одна - атаман Фокин и станичный Сбор. Теперь уже законно занимались по старым ещё дореволюционным учебникам, согласно инструкциям, спущенным в те же времена войсковыми и отдельским инспекторами казачьих учебных заведений. Заведующий Прокофий Савельич по-прежнему не терпел ни малейших изменений. Полина после памятного спора касательно приема в училище детей новосёлов, старалась избегать конфликтов со старым учителем. Тем более что заведующий позволял ей то, что никогда бы не позволил другим учителям. С другой стороны, молодая учительница вполне справлялась со своими обязанностями, у нее хватало воли и такта, чтобы крепко "держать в руках" учеников, даже самые шкодливые и хулиганистые казачата из старшего класса не смели ей перечить. Ну, а то, что ученики до замужества Полины имели возможность наблюдать свою учительницу в весьма фривольных для станицы одеяниях, про то у них смелости хватало разве что перешептываться. Иной раз втихую, она всё же вносила изменения в старую программу. Например, в уроки по словесности включила стихи Блока, которых в старой программе просто не могло быть, а она его очень любила. Заведующему, конечно, это не могло нравиться, но он терпел, делал вид, что не замечает этого "вопиющего" нарушения, как не замечал раньше и ее излишне "партикулярной" манеры одеваться. Впрочем, после замужества Полина Тихоновна явно остепенилась, разве что платья продолжала носить в обтяг, но уже только сверху, как и большинство молодых казачек в станице.

  Как всегда к школьной елке начали готовиться загодя, почти за месяц. Специально послали сани в горы, в тайгу, чтобы срубить большую, но строго по размеру елку, которая должна была встать "во главе" актового зала. За неделю начали ее наряжать, дети оставались после уроков и под руководством Полины вешали, как принесенные из дома покупные игрушки, так и сделанные здесь же в школе своими руками всевозможные клееные бамбоньерки, вырезанных из картона петушков, птичек, зверушек. За день заготовили специальные кульки с подарками, в которые клали закупленные за счет средств станичного правления золоченые орехи, конфеты, пряники, леденцы. На школьный праздник, состоявшийся как обычно днем 31-го декабря, пришло полно гостей, станичное правление, отец благочинный, все родители первоклассников и приглашенные "уважаемые" люди. Ученики со сцены читали стихи, разыгрывали сценки из любительских спектаклей... В общем, все организовали, как и год и два назад, и казалось, все будет точно также и в будущем году, и в тех, что придут вслед за ним...

  Несмотря ни на что, жизнь в Усть-Бухтарме текла по "пробитому" руслу, наполненная бытовыми житейскими перипетиями, будто буря, свирепствующая над Россией, все эти смерти, разор и насилия где-то очень-очень далеко. Даже жуткие известия о событиях в Шемонаихе и Славгороде, не нарушили размеренного бытия станицы. Здесь куда больший интерес вызвало сватовство какого-нибудь Никифора к некой Настене, или обсуждение размеров гигантского осетра выловленного в Иртыше, а среди казачек "перемывание костей" той же Полине, или ее матери, "атаманихе", какие из своих бесчисленных платьев, шуб, платков, шапок, ботинок... одели они вчера, чтобы идти в церковь. Тихон Никитич как никто в станице понимал хрупкость этой "аквариумной" жизни. Он не сомневался, что зерна славгородских зверств неминуемо дадут "всходы", и то что новосёлы из окрестных деревень все более открыто начинут проявлять враждебность к казакам. А из Усть-Каменогорска тем временем телеграфировали распоряжение, с помощью станичной милиции начинать изъятие продналога у крестьян, проживающих на территории бухтарминской волости. Тихон Никитич знал, что в некоторых волостях уезда такие попытки провоцировали взрывы неповиновения. Он "тянул" как мог и с мобилизацией, и с продналогом...

  Правительство Колчака, добывая средства для подготовки в новом 1919 году решительного наступления на большевиков, возобновило сбор податей, в первую очередь земских платежей, которые никто не платил уже полтора года. Причём требовали заплатить сразу за весь этот срок. К тому же, в связи с инфляцией их размер значительно увеличился. Одновременно пытались проводить реквизицию оружия, сбор шинелей и теплых вещей, конфискацию телег, бричек, лошадей, сбруи, борьбу с самогоноварением. Всё это не могло не вызвать недовольства в первую очередь у крестьян-новосёлов, самого бесправного и бедного, лишенной льгот и привилегий сословия, не считая, конечно, рудничных рабочих, но с тех-то чего возьмёшь. Сбор всевозможных недоимок, не говоря уж о конфискациях, старались возложить не на земские структуры, как это было до революции, а на реальные вооружённые формирования, дислоцирующиеся в той или иной волости, в первую очередь на казаков. Тихон Никитич попытался отговориться несовершенной административной границей между областями, существовавшей с дореволюционных времен. Эта граница между Семипалатинской и Томской областями делила Бухтарминский край так безалаберно, что формально атаман Усть-Бухтарминской станицы не имел права вмешиваться во внутренние дела многих расположенных в считанных вёрстах от станицы новосельских деревнях, ибо они находились не на войсковых землях, более того даже не в Семипалатинской, а в Томской области. Таким образом, собирать недоимки там должны были власти из Змеиногорска, где фактически почти не имелось соответствующих воинских формирований, даже милиция была крайне малочисленна. Такая "чересполосица" имела место даже в окрестностях Усть-Каменогорска, который являлся уездным центром Семипалатинской области, а примыкавшая к городу деревня Верхняя пристань принадлежала уже Томской. Вот этим и объяснял Тихон Никитич, почему он не посылает свою станичную милицию в помощь эмиссарам, прибывшим собирать подати и недоимки в самые большие села Бухтарминского края, также как и офицерским командам, осуществлявшим мобилизацию на правом берегу Иртыша, ибо они административно относились к Змеиногорскому уезду Томской области. Ну, а для своей волости, расположенной в основном на противоположном левом берегу, он придумывал другие отговорки, которые достаточно успешно проходили до прихода к власти Колчака. Но и в ноябре он "успешно" телеграфировал, что не может послать отряд милиции на левый берег из-за того, что не возможно переправиться через до конца не замёрзшую реку. Так атаман Фокин тянул и с платежами, и с мобилизацией до Нового года... пока на Иртыше не встал прочный лёд. Дальше тянуть стало уже опасно.

  Вся большая семья хуторян Дмитриевых собралась на семейный совет. Причиной послужило то, что прискакал милицейский разъезд, казаки из Усть-Бухтармы. Они довели до семейства, что Верховный правитель России адмирал Колчак объявил о введении единого продналога для всех сельских хозяев, а так же объявляет мобилизацию в Армию всех мужчин в возрасте от 19 до 35 лет. Урядник, который с эстафетой объезжал все немногие деревни на правом берегу, что входили в Семипалатинскую область, был старым знакомым Силантия. Он согласился отобедать на хуторе. Выпив и слегка захмелев, он под великим секретом поведал: если сдать без лишних разговоров продовольствия в два раза больше, чем положено по продналогу, то станичный атаман может посодействовать, чтобы сыновей Силантия не мобилизовывали. Прижимистый старик потом на чём свет стоит костерил этот, вдруг навалившийся на них после полутора лет вольготного безвластия, адмиральский хомут. В конце концов, он всё же решил сделать, как советовал урядник, сдать двойной налог хлебом и фуражом, пусть подавятся, тем более, что и зерна собрали немало, и сена запасли впрок. Но старшие сыновья вдруг заартачились: