Понедельник, 19 июня, 16.00
Судья углубился в список и в задумчивости потер усы. Он знал, что с Зябликовым работают оперативники, и про себя такие методы не одобрял. Вычеркнули бы они его, у него и совесть была бы чиста, и перед председателем Марией Петровной позиция была бы неуязвима: дескать, а я-то что мог сделать? Но фамилия Зябликова была на месте.
Виктор Викторович положил перед собой список и посмотрел в зал.
— Все отводы сделаны, теперь я назову четырнадцать фамилий, оставшихся в случайном, — он выделил интонацией это слово, — списке. Все, кого я называю, проходят в комнату для присяжных, вон в ту дверь. Помните, что теперь вы — федеральные судьи. Все, что здесь будет происходить, вы должны обсуждать только между собой и ни с кем больше. Судьи обязаны соблюдать тайну совещательной комнаты! — Он сбавил тон и повернулся к секретарше: — Оля, проводи, покажи, как там. Когда вы все там соберетесь, вам надо будет выбрать старшину…
Судья уткнулся в список и стал читать:
— Петрищев Федор Петрович…
Медведь стал пробираться между коленок будущих коллег.
— Швед Клавдия Ивановна…
Со скамьи встала сильно накрашенная женщина лет пятидесяти, похожая на актрису Гурченко из какой-то смутно вспоминаемой комедии.
— Звездина Елена Викторовна…
Зал необыкновенно легкой для своих лет походкой пересекла женщина с лицом немного обезьяним, но приятным, испещренным морщинками у глаз и возле губ.
Виктория Эммануиловна занесла над блокнотом золотой карандашик и застыла в задумчивости: где-то она ее точно видела, лицо такое знакомое, но где?
— Огурцова Марина Эдуардовна…
Бедра присяжной Огурцовой четко обозначилась в проеме двери, и подсудимый ухмыльнулся, заметив завистливый взгляд, которым проводила ее прокурорша. А представительница потерпевшего вспомнила: ну конечно! Вот что значит купила дом за городом, в театр теперь дай бог хотя бы раз в месяц выбраться. Да и фильмов хороших тоже нет, а эта актриса — ну да, Звездина — она играла, кажется, в каком-то хорошем старом фильме, может быть, даже и про чекистов.
— Кузякин Даниил Олегович, — продолжал судья чтение.
Журналист пересек зал разболтанной походкой, и Зябликов посмотрел на его хвостик, перетянутый красной резинкой, с неприязнью кадрового военного.
— Кудинова Роза Равильевна…
Женщина лет сорока в джинсовом костюме, придерживая болтающийся на шнурке у нее на шее какой-то особенный, здоровенный мобильный телефон, деловито пересекла пространство зала и скрылась за дверью.
«Уточнить характер бизнеса, — сверилась со своим блокнотом представитель потерпевшего и дописала: — И номер мобильного телефона».
— Мобильный там, в комнате для присяжных, отключайте, пожалуйста, — сказал судья вслед Кудиновой и, вздохнув, вызвал последнего присяжного: — Зябликов Игорь Петрович!
Майор, делая негнущейся ногой, которая при этом еще и скрипела, движения, как циркулем, но с четкостью кадрового военного пересек зал и вошел в комнату для присяжных. Одиннадцать стульев за овальным столом были заняты, двое запасных сидели чуть в стороне на диване, причем запасная тетка уже успела достать вязанье, а все остальные глядели на него.
Понедельник, 19 июня, 16.15
— Ну что ж, обсудим кандидатуру старшины? — спросил Майор, садясь на двенадцатый стул. — Если других желающих нет, я готов послужить родине снова. Человек я военный…
— Но старшина — это, наверное, для вас понижение, — сказал Журналист, не питавший, как видно, любви к военным, — Вы Рязанское десантное училище, случайно, не кончали? У вас такой выговор характерный.
— Не все ли равно, раз человек сам вызвался? — сказала преподавательница сольфеджио, — По крайней мере, военный — это человек дисциплины.
Остальные согласно закивали.
В это время у Журналиста зазвонил мобильный телефон.
— Судья сказал, что в совещательной комнате телефоны надо отключать. — Новоиспеченный старшина смотрел на Журналиста, как старослужащий на салагу.
— Ну, процесс же еще не начался, — сказал Кузякин, — Я сейчас, только отвечу.
Он отошел к окну, на ходу взглянул на дисплей продолжавшего звонить телефона, где высветилась надпись: «Шкулев». Кузякин нажал на прием.
— Алло, — сказал голос Шкулева. — Кузя, ты где?
— Я в суде.
— Что ты там делаешь? Мы вроде сейчас ни с кем не судимся.
— А кто это «мы»? Я же вроде больше у тебя не работаю.
— Ну ладно, ладно, — примирительно сказал голос в трубке, — Мы же все равно все связаны по жизни. Так что ты там делаешь?
— Меня выбрали в присяжные.
— О! — сказал Шкулев с фальшивым энтузиазмом. — Сделаешь репортаж?
— Ты не понял: я присяжный, — сказал Кузякин, — До окончания процесса я не имею права тебе даже ничего об этом рассказывать.
— А… — разочарованно сказал Шкулев. — Но вечером-то ты сможешь заехать? Мне с тобой надо насчет одной халтурки потолковать, слышь, присяжный.
— Хорошо, — сказал Кузякин, — Заеду, когда смогу.
В комнате присяжных было душно, потому что солнце било сюда как раз к вечеру, и Кузякин хотел отворить окно, но у рамы не оказалось ручки, только квадратный шпенек. Подошел еще один присяжный, который некоторое время наблюдал за его манипуляциями, потом тоже пощупал шпенек.
— Меня зовут Арнольд, — представился этот подошедший. — Арнольд Рыбкин, такое у меня имя. Вас там Старшина просит вернуться.
— Значит, так, — рубил ладонью воздух Зябликов. — Курим в туалете, «Мэ» и «Жо» там вместе, чайник без различия полов, кружки кому не нравятся, можно принести из дому, на пряники и чай мы скинемся в общий котел. По сто рублей пока хватит?
— Да вы что — по сто? — испуганно сказала запасная с вязаньем, — Я у себя в химчистке как раз почти столько и получаю в день. Я лучше с собой принесу.
— С подсудимого взыщем! — сказал Зябликов тоном балагура, не очень вязавшимся с его малоподвижным и обгоревшим лицом, — Мы бы каждый день тут и чай с коньяком пили, и пирожные ели. У него денег — лом.
— Я думаю, деньги в чужом кармане пока рановато считать, — неожиданно сказал до сих пор молчавший седой, хотя и не старый еще мужчина в очках.
— А я кофе пью, принесу с собой растворимый, — сказал присяжный Рыбкин. — Мне чаю вообще не надо. Я пятьдесят сдам на печенье, ладно?
— Ладно, решим, — сказал Зябликов, понимая, что с такой разношерстной публикой у него могут быть проблемы, — Выберем старосту, он же казначей. Есть желающие?
— Ну, я могу, — вызвалась Тома, действительно похожая на старосту школьного класса в своих нелепых очках, — Я вообще-то медсестра, я у нас в клинике всегда чаем заведую. Так по сколько сбрасываемся?
Этот вопрос произвел некоторое замешательство в рядах присяжных.
— У нас всегда, кто сколько сможет, кидают, в экспедициях, — сказал седой в очках и вдруг улыбнулся примиряющее и уютно, — Вот тут коробка из-под сахара, нам от предшественников, видимо, досталась. Кладем и отходим.
Он первым положил в коробку сотню и деликатно отошел. Зябликов тоже положил сто рублей, еще по сотне кинули Журналист, Ри и Кудинова с телефоном на шее. Остальные вертелись у стола, стараясь не подглядывать, кто сколько сунет в коробку. Алла подумала и положила пятьдесят, Рыбкин поколебался, пошуршал в кошельке и все-таки тоже аккуратно сунул полтинник.
— Я еще ручку завтра принесу, — пообещал он неизвестно кому.
Никто не понял, о какой ручке речь, но присяжная с лицом обезьянки вежливо кивнула. Как только Рыбкин отошел от стола, она вдруг подмигнула седому в очках и так точно скопировала жест, с которым Рыбкин сунул в коробку свою денежку, что седой радостно изумился и заулыбался.
Понедельник, 19 июня, 20.00
В фитнес-клубе из динамиков бормотал бодрый рэп, под который размахивали руками и ногами девушки и тетки разных возрастов и размеров, а в другом углу Ри поднимала рукоятки тренажера.