— Ах да, Игорь Петрович, я же ручку принес! — спохватился фотолюбитель Рыбкин, доставая из портфеля и протягивая Старшине какой-то предмет, аккуратно завернутый в газету и перевязанный веревочкой.

— Какую ручку? — не понял Старшина.

Все присяжные, только что рассевшиеся за столом, заинтригованно разглядывали этот предмет в руках Рыбкина. Фотолюбитель хозяйственно развязал бантик, развернул газету и достал вычищенную наждаком старую ручку от оконной рамы.

— Вот! А то тут душно, — объяснил он, встал, подошел к окну, открыл и опять закрыл его своей ручкой. — Только в раме ее оставлять нельзя, а то унесут и не отдадут.

— Молодец! — поддержал Зябликов, — Присваиваю досрочно звание ефрейтора. Принадлежность сдайте старосте. Хинди, примешь ручку под расписку. Окно пока открыть, а когда пойдем в зал, закроешь, чтобы не залез иностранный шпион.

Медсестра пошла и открыла окно, в которое с улицы ворвался запах лета и шум трамвая. Тут щелкнула кнопка вскипевшего чайника, и, сунув ручку в задний карман джинсов привычным движением, Хинди отправилась заваривать чай в большом чайнике с надписью суриком на белом фарфоровом боку: «каб. 326». Все это так складно у нее выходило, что Старшина залюбовался, стал вспоминать каких-то еще других медсестер, которых встречал он по бесчисленным госпиталям, но тут заметил, что и Журналист интересуется Хинди, и помрачнел. Пока он думал, что бы такое ему сказать, Кузякина тронул за плечо присяжный Ивакин:

— Вы в шахматы не играете?

— Нет, в шахматы плохо, — отозвался Журналист, — Мы на студии в нарды…

— У меня с той стороны доски нарды тоже есть, — согласился Ивакин.

Они пошли к угловому диванчику, а из Розиной сумки громко зазвонил токкатой Баха телефон, и Старшина посмотрел грозно, но не успел ничего сказать.

— Ну, я же его с собой в зал не беру, — сказала Роза, роясь в сумке, — Не могу я его совсем выключить, товарищ Старшина. Я же и сама хотела в суде отдохнуть, так не дают!

Она нашла наконец телефон и заговорила в трубку: «Алло!.. Сколько-сколько?.. По двести! По двести я сказала за метр!.. Там шестнадцать окон, разные, да… Возьмите там „Газель“ и аккуратненько везите; если треснет — убью!..»

Ри пыталась читать комментарий к Уголовному кодексу, который принесла с собой, но ничего не могла понять и, в общем, была рада на что-нибудь отвлечься.

Журналист уже проиграл первую партию Ивакину и полез в кошелек.

— Ну, зачем сразу, — с плохо скрываемым удовлетворением сказал запасной присяжный, — Давай записывать. У тебя ручка есть?

Хинди подошла и поставила перед ними чай, выбрав для Журналиста самую красивую, по ее представлениям, чашку с розами. Вернулась к стенке, ловко подцепила маленькой рукой еще четыре чашки, понесла к столу, поставила перед Старшиной и остановилась с чашкой перед Ри, усердно делавшей вид, что читает Уголовный кодекс.

— Ух ты, умная какая! — скала Хинди, со стуком ставя чашку на стол рядом с кодексом, — Тебе напрягаться вредно, а то к нам в клинику неврозов попадешь.

— Очки-то сними, — не полезла за словом в карман Ри. — Если ты думаешь, что они из Италии, так это Китай. И вообще, очки не всем девочкам идут, только умным.

— Ну точно, тебе в клинику надо! Успокаивающее, массаж головы…

Ри обернулась к остальным за поддержкой, но поняла по лицам, что почему-то все сочувствуют не ей, а конопатой медсестре, которая первая задиралась.

— Да отстань ты от меня! — в сердцах сказала Ри, сунула кодекс в сумку и, вдруг обнаружив там плеер с маленькими наушниками, с независимым видом сунула их в уши, включила плеер и стала в такт неслышной мелодии постукивать ногой.

— А что это вы там слушаете, дитя мое? — спросила Актриса, — Что это там у вас за «тыц-тыц-тыц»? Алла, это, случайно, не «Пиковая дама»? — И она подмигнула.

Среда, 21 июня, 12.00

— Свидетель, уточните порядок сдачи вами таможенных деклараций, — вела допрос прокурорша, буравя глазами парня провинциального вида, который переминался за трибункой для свидетелей и, чтобы чувствовать себя увереннее, старался отвечать не своими словами, а как бы текстами инструкций, которые он помнил смутно.

— Я заполнял декларации в соответствии с грузовой накладной, которая следовала при автофургоне или железнодорожном вагоне, и сдавал ее на таможенном посту. После этого дежурные сотрудники таможни сверяли наличие груза с декларацией.

— Как это происходило? Они снимали пломбы и пересчитывали коробки?

— Ну да, разумеется.

— Открывали коробки?

— М-м-м… Выборочно.

— А чем бы отличались готовые укомплектованные телевизоры в коробках от деталей к телевизорам, если бы они были положены в такие же коробки?

— Я никогда не декларировал телевизоры, при мне оформляли только детали, — не дал себя сбить свидетель. — Ну, кинескопы там, отдельно — панели, платы…

— Давайте еще раз, — продолжала наступление прокурорша, и Зябликову ее бюст сейчас представлялся чем-то вроде носа подводной лодки, вынырнувшей из штормовой волны для нанесения ракетного удара, — То есть при вас не было случая, чтобы, допустим, на таможне открыли коробку с деталями, а там вдруг оказался телевизор?

— Ну, только в последний раз, когда арестовали эту партию, — сказал свидетель.

— А с таможенниками вы были лично знакомы?

— Конечно, я им десятки этих деклараций заполнял, сутками сидел там.

— Еще раз уточняю вопрос для протокола, — сказала прокурорша, — Каждый вагон осматривался и разгружался на посту таможенного осмотра, да?

— Ну, что значит «разгружался»? — подумав, сказал свидетель, — Зачем им было каждый-то разгружать? Посмотрят, прикинут, сколько коробок, запишут…

— Еще раз уточняю вопрос для протокола: сколько коробок открывали и досматривали? Ну, скажем, четыре из десяти или пять из ста? Из первого ряда или из глубины вагона тоже? Как они, кстати, могли досмотреть коробки в глубине, если не разгружали вагоны?

— Ну, иногда и разгружали, иногда открывали, когда как, — сказал свидетель.

Большинство присяжных старалось следить за допросом, пытаясь понять во всем этом собственную роль. По их лицам было видно, что свидетелю они не верят, о чем Лисичка, как ее теперь все стали называть с легкой руки Актрисы, делала записи в своем блокнотике. Например, Актриса не верила свидетелю скорее как актеру, он ее не убеждал, а Журналисту случалось снимать сюжеты о таможне, так что он знал, что там и почем. Роза явно хорошо представляла себе процесс таможенного досмотра и тихо потешалась над картиной, какую пытался представить свидетель. С таким же точно выражением лица сидела, как ни странно, и преподавательница сольфеджио под номером пять. Лисичка поставила у себя в блокноте знак вопроса, и Океанолог заметил, что сегодня у нее ногти перламутровые.

— Итак, я подчеркиваю, — тут прокурорша развернула нос подводной лодки в сторону присяжных, как бы нацеливаясь пушкой, — обратите внимание, присяжные, что там была такая практика, такое как бы соглашение между представителем фирмы Лудова и таможней, что досматриваться будет далеко не вся масса товара…

Присяжный под номером 13 углубленно решал шахматную задачу. Фирмачка Роза беззвучно приняла по телефону sms и тут же ответила: «200!»

— Я прошу прощения, это к кому вопрос? — с места уточнила адвокатесса. — Это как-то неконкретно. И это вообще вопрос или это утверждение?

— Не сбивайте свидетеля, пожалуйста! — Пушка коротко развернулась в сторону адвокатессы, а присяжные на скамье чуть оживились и переглянулись.

— Свидетель, отвечайте на вопрос, — строго сказал Виктор Викторович.

— Ну, в каждую коробку же нельзя залезть, их там миллион, некоторые открывали, а соглашения никакого не было, просто я декларацию сдавал, они сверяли…

— Так, Оля, пиши в протокол, — пока еще терпеливо резюмировал судья: — «Товар проверялся выборочно». Так, товарищ государственный обвинитель?

Прокурорша кивнула с достоинством. Кивнул и Старшина.