— Почему вы делаете замечания только мне и не делаете их обвинителю? Это же она первой произнесла слово «убийство», кроме того, она давит на свидетелей.

— Да, вы уж там уж, — примирительно сказал Виктор Викторович прокурорше. — Вопрос об оглашении показаний на предварительном следствии мы решим позднее.

— Но я все же должна продемонстрировать присяжным протокол этого допроса, — сказала прокурорша, хватая том дела и делая с ним движение к скамье присяжных.

— Ну, продемонстрируйте, — устало сказал судья.

— Итак, том шестнадцать, лист дела шестьдесят пять, я представляю вам документ для обозрения, — сказала прокурорша и пошла вдоль барьера присяжных, держа раскрытый том в вытянутых руках.

Хинди близоруко щурилась, пытаясь хоть что-то разглядеть, но в это время, дойдя до Ри, которая тоже всматривалась в страницу бессмысленным взглядом, прокурорша увидела на ней наушники плеера и запнулась от негодования. Тут наконец наушники заметил и судья:

— Присяжная Огурцова! — Ри его не слышала, механически постукивая в такт музыке ногой, и судья повысил голос: — Марина Эдуардовна!

Ри поняла, в чем дело, вспыхнула и вытащила наушники из ушей. Присяжные ухмылялись, смеялся подсудимый в клетке, а Хинди, сидевшая как раз позади Ри, а потому и без очков все видевшая, торжествующе прошипела в ухо своей сопернице так, что услышала и прокурорша: «Теннис-пенис, теннис-пенис!»

— Ну, присяжная Огурцова, ну вы уж прям уж… Ну так же нельзя, здесь же суд, а не дискотека, — Виктор Викторович крутил ус с видом снисходительной укоризны, — Ведь это же не просто так бумажка, которую вам показывает прокурор, это до-ка-за-тельство! Продолжайте, Эльвира Витальевна! Вы уже всем все показали?

— Да, ваша честь. И я продолжаю утверждать, что свидетель изменил показания.

— Да ничего я не менял, — сказал голубой толстяк и платком вытер пот со лба. — Они меня вызвали в Москву, мурыжили целый день в прокуратуре, расспрашивали, я уж не помню, что я им там наговорил. Как это они могли ввести нас в заблуждение? Кого, таможню? А мы что же, выходит, слепые? Мы же вскрывали контейнеры. Выборочно.

Лисичка озабоченно писала в своем блокнотике: «Таможенников вызывать по минимуму! Присяжные им не верят!!»

— Ясно, — сказал судья, — Оля, ты записала? Эльвира Витальевна, у вас пока все? Защита, у вас есть вопросы?

— Да, ваша честь, — сказала адвокатесса Кац, — Свидетель, в томе пятьдесят два, лист сорок четыре, есть постановление о прекращении в отношении вас уголовного дела за соучастие в уклонении от уплаты таможенных платежей. — Она взяла том и стала с ним танцевать между трибуной, за которой стоял свидетель, и скамьей присяжных.

— Ну, так это дело же прекращено, — насупился таможенник.

— Вас не затруднит сказать, по какому основанию оно прекращено?

— Что-то там… Не помню, — сказал свидетель. — Это уж год назад, наверное.

— Дело прекращено в связи с истечением срока привлечения к уголовной ответственности, — уточнила адвокатесса, показывая документ присяжным. — И я полностью согласна, что сроки по этой статье истекли. Но тогда надо прекратить дело и против моего подзащитного по этому эпизоду. Ведь он также, как явствует из показаний свидетелей, совершил, даже если согласиться с версией обвинения, которую оно, впрочем, сейчас уже не может нам даже и доказать в суде, всего лишь уклонение от уплаты таможенных платежей.

Заинтригованные присяжные следили за танцами адвоката. Лудов в стеклянной клетке открыл глаза, которые он прикрывал веками, как бы впадая в транс, а судья нахмурился и играл колпачком авторучки.

— Я протестую! — выходила из себя прокурорша. — Стадия ознакомления с доказательствами только началась, а защита уже формулирует выводы.

— Я делаю только то же, что и вы!

— Ну, товарищ адвокат, ну вы уж прям уж, — сказал судья, — Прокурор совершенно права, для выводов у вас будет время в прениях. Перерыв на обед.

Вторник, 27 июня, 13.15

Присяжные всякий раз дисциплинированно и молча уходили в свою комнату, но, едва переступив порог, оживлялись и начинали делиться впечатлениями.

— Во врет, таможня! — первой заговорила «Гурченко». — Как язык поворачивается!

— Так ведь и подсудимый тоже врет, — возразил Старшина.

— Конечно, — тут же согласилась «Гурченко», — Все они друг друга стоят. И прокурор тоже, и адвокат, все одним лыком шиты.

— Ну да, разница только в том, что один уже три года сидит в тюряге, а другой рассекает между Москвой и Владивостоком в генеральских погонах, — сказала фирмачка Роза, как всегда расставив интонации какими-то кочками по всей фразе.

— А я вот знаю одного человека, который один раз телевизор в детдоме украл, а теперь всю жизнь сидит, — сказал Старшина и осекся, поймав на себе внимательный взгляд Океанолога, но все-таки досказал свою мысль: — А тут вагонами…

— Так это всегда так, — двинув кадыком, сказал тощий, как будто всегда голодный, Шахматист. — Кому-то фартит, а кто-то пролетает, как фанера над Парижем.

— Ну что, пошли обедать? — спросила Роза.

— Я не пойду, — сказал Зябликов, полагая, что, если разговор как-то завязался, его лучше поддержать и понять, кто что думает из его подопечных, — Жара такая, а там сегодня только гороховый суп. Ты права, Роза, наверное, справедливо было бы их обоих посадить.

— А я с-считаю, что такие и погубили нашу элект-тронную про-промышленность, — неожиданно встрял слесарь шестого разряда. — Вот за это их и надо судить вместе с Чу-чубайсом и Е-ельциным!

— Ну, в общем, в этом тоже есть своя правда, — сказал Старшина. — Только насчет Ельцина, там по другой статье и вместе с министром обороны.

— Очень правильно! — сказал Журналист. — А что же все-таки насчет убийства? Нам же обещали про убийство, а пока все какая-то муть. Когда будет про убийство, Старшина?

— Откуда я знаю! — неприязненно сказал Зябликов. — Это вы, журналюги, всегда перескакиваете с пятого на десятое, а в суде порядок должен быть. Сначала с контрабандой надо разобраться, тебе же объяснил прокурор.

— А что с контрабандой? — опять вступила фирмачка Роза. — Ясное дело, что все телевизоры в Россию ввозили под видом запчастей, как и автомобили и вообще все, что ввозили. Все так делали. Если бы их растаможивали, как там было написано, они бы знаешь сколько стоили?

— А куда же таможня-то смотрела? — искренне удивилась «Гурченко».

— Куда она смотрела! — захохотала Роза, — Да капусту она рубила, таможня!

— Но это же коррупция, — сказал Старшина, — Это же самое страшное и есть.

— Да ну? — сказала Роза, — Самое страшное — это таможенные пошлины, товарищ генерал. Если бы мы их платили, ты бы уж давно зубы на полку положил.

— А мы и так не очень-то вкусно едим, — сказала приемщица, не отрываясь от вязанья. — Я вон горб гну с утра до вечера в химчистке, а на свою зарплату даже мобильный телефон сыну не могу купить.

— Но понимаете, Анна Петровна, нас же тут собрали из-за убийства, — сказала Ри. — Вон мой муж тоже что-то ввозил. Убийство — это одно, а телевизоры — это совсем другое…

Суждение Ри было совершенно обоснованным и даже вынесенным из опыта, но Анна Петровна, как и все остальные, продолжала смотреть на нее так, как будто она вообще непонятно как сюда попала. Только Журналиста она и интересовала, но тоже, наверное, не в смысле ее рассуждений об Уголовном кодексе.

— Всех не пересажаешь, — бодро сказал он, поглядев на Ри. — Раньше контрабанда делалась в Одессе, а теперь в Тудоеве. Только никакая это не контрабанда.

— Как же не контрабанда? — сказал Зябликов Журналисту, — Ты же сам снимал про арест партии этих телевизоров во Владивостоке.

Кузякин вздрогнул и посмотрел на Старшину:

— А откуда вы знаете, что я это снимал? Тем более что снимал не я.

— Запомнил сюжет по телевизору, — хмуро сказал Майор, понимая, что прокололся раньше времени. — Ладно, пошли покурим, желтая пресса. Тома, ручку дай!..