— Очень хорошая свежая ветчина, — нахваливала Нонна, с жалостью поглядывая на меня. — Попробуй.

Я и без неё знала, что ветчина хорошая и свежая, но я только что съела её в таком объёме, что вкусной её назвать уже не могла.

— Нонн, я, правда, не хочу, — решительно отказалась я и собралась налить вторую чашку, но трое моих опекунов одновременно потянулись за чайником, чтобы избавить меня от непосильной работы. Ларс оказался в наиболее выгодном положении, потому что сидел рядом с чайником, и честь наполнить мою чашку не уступил никому.

— Когда вы мыли пол, у вас закружилась голова, — припомнил Ларс, которому следовало бы иметь память похуже. — Вы побледнели и присели на пылесос.

Пылесос? А я думала, что это тумбочка.

Горбун с трогательной заботой сверлил меня тёмными глазами, и я почувствовала скуку.

— Ларс, по-моему, вы приписываете мне свои ощущения.

Мой ответ заставил писателя густо покраснеть, а из горла Дружинина вырвался приглушённый смешок.

— Один — один, — засмеялась Нонна, с ласковым сочувствием глядя на мужа. — Но тебе, Жанночка, и в самом деле, надо прилечь.

Допив вторую чашку, я сомневалась, не будет ли просьба налить третью равнозначна крушению ореола женственности, которым меня неожиданно наделили, но теперь сомнения исчезли.

— Может, мне сначала позволят выпить чаю? — холодно спросила я.

Моя чашка была моментально наполнена, но взгляд, подаренный мне Ларсом, показал, что он считает моё намерение вместить в себя третью чашку безрассудным и вредным для здоровья упорством, служащим только для того, чтобы оттянуть время. Из деликатности я минуты две не притрагивалась к чашке, хотя у меня пересохло во рту и, останься я одна, я выпила бы сразу несколько чашек холодной воды, нисколько не заботясь об изяществе манер. Как всё-таки отношение окружающих обязывает к ожидаемому от тебя поведению!

Пока я тянула приличествующее обстановке время, моя жгучая жажда бесследно прошла, и даже крошечный глоток чая показался мне лишним, а Нонка в это время с начальственным видом смотрела на меня, готовая, по-моему, вступить в права медсестры. Когда угроза вмешательства с её стороны была уже отчётливо видна, я услышала шум.

— Кто-то пытается открыть входную дверь, — сказала я.

На меня недоверчиво покосились все, кроме горбуна, имевшего возможность убедиться в тонкости моего слуха.

— Кто бы это мог быть? — обидным для меня тоном воскликнула Нонка.

— Может, убийца? — напряжённо спросил Ларс, услышавший, наконец, лязгающие звуки. — Долго возится с замком. Должно быть, подбирает ключ.

— Не подберёт, — сказала я. — Я закрыла дверь на предохранитель. Может, открыть? Вдруг это свой?

— Мартин? — спросила Нонка.

— У него нет ключа, — ответил горбун.

— Разве должен зайти Мартин? — удивился Ларс.

— Не должен, но может, — неохотно пробормотал Дружинин.

— А вдруг это вернулся полицейский? — спросила я и почувствовала, что тёмные глаза испытующе уставились на меня.

— В любом случае надо узнать, кто пришёл, — сказала Нонна.

— Да, надо узнать, — согласился Ларс.

Все посмотрели на горбуна. Он едва заметно усмехнулся, встал и пошёл открывать. Я последовала за ним, чтобы помочь в случае опасности. Сзади остановились Ларс с Нонной. Горбун без колебаний звонко щёлкнул замком, отворил дверь и впустил в дом хозяйку. На мой взгляд, первоначальным намерением Иры было наброситься на меня с упрёками, что я заставила её ждать на улице, но, увидев нахмурившегося при её появлении горбуна, а затем остальных гостей, она замерла на месте.

— Всем привет, — сказала Ира, быстро овладев собой. — Что за собрание? Жанна, зачем ты закрыла дверь на предохранитель? Он сломан, и я никогда им не пользуюсь. Жаль, что на этот раз он сработал.

Дружинин молчал, остальные тоже не спешили заговаривать.

— Сейчас тебе всё объясню, — сказала я. — Пройдём сначала в гостиную.

Чувствовалось, что Ира устала, раздражена и расстроена.

— Меня весь день не было дома, — начала я рассказывать, когда все расселись по своим местам, а помрачневший, замкнувшийся в молчании горбун примостился на конце дивана подальше от всех. — Когда я пришла…

Я рассказала обо всём по порядку, упомянув про свой необъяснимый страх лишь слегка, поскольку только он мог оправдать присутствие здесь Нонны и, как следствие этого, её мужа.

Ира слушала молча, широко раскрыв глаза, а горбун исподлобья бросал то на неё, то на меня быстрые взгляды.

— Это настолько странно, что в голове не укладывается, — призналась Ира. — Нужно время, чтобы всё обдумать, а я сейчас очень устала.

Это послужило сигналом.

— Нам пора, — сказал Ларс, вставая. — Я на машине, Нонна.

Мне стало не по себе. Одна дело сидеть в компании и обсуждать убийство, а совсем другое — остаться вдвоём с Ирой, да ещё после подробного пересказа связанных и несвязанных с убийством обстоятельств. Очевидно, мои глаза выдали охватившее меня беспокойство, потому что его заметил горбун.

— Наверное, не надо оставлять девушек одних, — сказал он. — Вы, Ларс, поезжайте, а я перегоню машину к дому и в ней переночую.

Я бы не возражала против ночёвки Дружинина в доме, тем более, что была лишняя комната, и вопросительно посмотрела на Иру, но та или не поняла моего взгляда или не хотела оставлять горбуна у себя.

— Как знаете, — холодно бросила она.

Конечно, мне было обидно за человека, пошедшего ради нас на такие неудобства и в ответ не услышавшего даже доброго слова, поэтому я, как могла, исправила грубость своей подруги, сказав, что мы ему очень благодарны, но, признаюсь честно, мысли мои были слишком заняты красивым полицейским и для горбуна в них места почти не осталось.

Когда дверь за последним гостем закрылась, мы с Ирой переглянулись и с пятой попытки поставили замок на предохранитель. Было слышно, как заурчали обе машины, но одна из них затихла вдали, а вторая с мягким шуршанием подъехала почти к самому дому.

— Сторож на месте, — сказала я. — Пойдём, осмотрим место преступления. Я там ещё не была.

— Ты говоришь о месте преступления, а мне всё ещё не верится, что это случилось на самом деле, — призналась Ира.

— Мне самой не верится, но носилки с телом выносили, это точно.

Дверь комнаты, которую мне уже не хотелось называть своей, мы открывали осторожно, готовые тут же её захлопнуть, если что-нибудь покажется нам подозрительным, но помещение было точно таким же, как и до совершения преступления, только гораздо чище. Горбун и Нонна поработали на совесть, и если, и в самом деле, здесь всё было залито кровью, то теперь нельзя было отыскать и намёка на разыгравшуюся драму. Мы с Ирой заглянули в каждый уголок, осмотрели каждую вещь, но не нашли ни единой улики, которая позволила бы нам определить, что в доме был чужой. Вероятно, грабительница не успела обшарить комнату, потому что ничего не пропало и даже не было сдвинуто с места. Впоследствии мы давали показания следователю, где полностью подтвердили этот факт.

Ира оглядывалась с особой тщательностью не как хозяйка, но, главным образом, как человек, не заставший даже выноса тела. Я же, видя её усердие, ловила себя на мысли, что человек очень суетен и в любой, даже самой трагической ситуации, он не может сосредоточиться только на важном, а цепляется за какие-то мелочи, не имеющие никакого отношения к свершившемуся. Вот, например, я, вместо того, чтобы проникнуться ужасом перед убийством, представить предсмертные мучения жертвы или хотя бы испугаться за собственную жизнь, прежде всего оглядела комнату в поисках чего-то такого, что могло бы выставить меня в неприглядном свете. Ищите и обрящете. Я обнаружила, во-первых, брошенные как попало платья, которые рассчитывала убрать после возвращения с прогулки, но мне помешали субъективные и объективные причины в виде горбуна и трупа молодой девушки (говорила мне мама всегда держать вещи в порядке!), а во-вторых, рукопись. Разве могла я знать, оставляя на столе открытую тетрадь, что возникнут обстоятельства, когда до меня здесь перебывает масса народу, причём каждый вошедший сможет заглянуть в заманчиво-доступный текст. Стыд обжёг меня, когда я подумала о Дружинине. В моей повести уже выведен горбун, притом такой хитрый, жестокий и мстительный, так мастерски умеющий прикидываться сочувствующим чужому горю, что Дружинин, имеющий тот же физический недостаток, не мог не оскорбиться, если бы перелистал тетрадь.