— Я вижу, вам нравится Софья, — заметил он.

— Не могу сказать, что я от неё в восторге, — возразила я, — но мне нравится, что в ней нет расчета и она благородна.

— В чём же, хотелось бы знать, её благородство?

— Молчалина она полюбила не за деньги и не за звание. Она слишком молода, чтобы распознать его истинную натуру, а когда случайно подслушала его разговор с Лизой, то всю вину взяла на себя, а его не выдала своему отцу, несмотря на разочарование. Разве это не благородство?

— Интересно, какие отметки вам ставили в школе за такие суждения?

— Никаких не ставили, потому что наши учителя не выносили, когда кто-то смел своё суждение иметь. У доски я страстно доказывала то, в чём убеждали нас учебники. У нас лишь одна учительница ни с того, ни с сего вдруг потребовала выразить только свои мысли об образе Базарова из "Отцов и детей" и даже обещала ставить отметки исключительно за грамматику. В результате весь класс дружно доказывал ей, что Базаров нам отвратителен. Она с тихой грустью прочитала наши сочинения, сказала, что постарается нас переубедить, долго переубеждала, но не переубедила и потребовала, чтобы следующее сочинение было написано, как положено. Так что с собственными мыслями было покончено.

Горбун слушал с интересом и не перебивал, но мне показалось, что он надо мной потешается.

— А что, Леонид, вы думаете о Базарове, Софье, Чацком?

— Примерно то же, что и вы. Здесь наши мнения сходятся. Жанна, я вижу, вы любите читать и говорить предпочитаете о литературе, а не о своих конструкциях. Почему вы выбрали профессию инженера?

— Во-первых, откуда вы знаете, что я конструктор, а не инженер-электрик?

Горбун чуть отвернул голову и посмотрел в сад.

— Я сказал первое, что пришло на ум, — сказал он. — А что, во-вторых?

— То, что я бы с удовольствием поговорила о своей работе, но эта тема слишком специфична и мало кому интересна.

— Мне очень интересна, — запротестовал Дружинин. — Я всегда мечтал поговорить с конструктором. Но вы не ответили на мой вопрос.

Я пожала плечами.

— Везде такие конкурсы, что у меня не было шансов поступить туда, куда меня тянуло.

— А куда вас тянуло? — с любопытством спросил горбун.

— В три места сразу, а пошла в четвёртое.

Дружинин понял, что мне не хочется говорить о своих былых увлечениях, и не настаивал на более вразумительном ответе.

— Вы учились с Ириной и Нонной в одной школе?

— Даже в одном классе.

— Три близкие подруги и такие разные.

— Люди не должны быть одинаковыми, иначе было бы скучно жить.

— Ирины нет дома? — неожиданно спросил Дружинин.

— Нет.

— И долго её не будет?

— Не знаю. Забыла спросить.

Горбун нахмурился.

— Вы не хотите переехать в отель? — резковато спросил он.

Я покосилась на своего мучителя. Разве возможно ему объяснить, что денег у меня осталось слишком мало для оплаты номера? Если бы я сразу поселилась в отеле, я бы кое-как перебилась, урезывая себя в питании, но Ире я не хотела показывать своё безденежье и тратила деньги с умом, но не скупо, поэтому их осталось слишком мало для пропитания и оплаты номера.

— Зачем мне переезжать в отель?

— Чтобы не оставаться одной в доме, где произошло убийство.

Очень справедливые слова, но денег в моём кошельке от них больше не стало.

— Я очень люблю оставаться одна в доме, где произошло убийство, — терпеливо объяснила я.

— Но я же знаю, что вы боитесь, — говорил мой заботливый гость.

— Даже если я боюсь, я свой страх никому не показываю, — возразила я. — В советской женщине мужества не меньше, чем в Надежде Дуровой.

Горбун как-то невесело рассмеялся, и мы заговорили о кавалерист-девице, причём я предпочитала больше слушать, потому что снова ощутила, до чего поверхностно моё образование и беден язык. Дружинин много и увлекательно рассказывал, приводя сравнения и вдаваясь в историю, которая для меня, как и для огромного большинства советских людей, была обширным белым пятном.

— Ларс идёт, — прервал он сам себя.

Меня словно спустили на землю, до того будничным и скучным было общество писателя после увлекательной беседы с горбуном. Кроме того, я вправе была и удивиться, потому что знала о его свидании с Ирой.

— Добрый день, — поздоровался Ларс. — Здравствуйте, Леонид. Жанна, можно вас на минуточку?

Зачем только люди заводят секреты, из-за которых другим людям приходится выбираться из шезлонга? Я встала и отошла вместе с Ларсом на приличное расстояние, а горбун с мрачной подозрительностью глядел нам вслед.

— Что случилось? — спросила я.

— Мне не хотелось говорить при посторонних, — прошептал Ларс, — а вам теперь всё известно про нас с Ириной, вот я и отозвал вас в сторону. Ирина ещё здесь или уехала?

— Уехала, — ответила я.

— Какая досада! — вздохнул Ларс. — А я спешил, думал, что успею. У меня сегодня столько дел, что выехать из города я смогу только к вечеру. Хотел предупредить Ирину.

— Могли бы позвонить, — резонно заметила я.

Ларс развёл руками.

— Не догадался. Представляете, забегался и совсем забыл про телефон!

— Иногда бывает и такое, — согласилась я.

— Новостей никаких?

— Каких новостей?

— О той девушке, которую убили, — понизил голос Ларс.

— Никаких.

Я хорошо понимала, что Ларс не может о ней забыть ни на минуту. Сначала я тоже усердно обдумывала мотивы преступления, но, убедившись, что детектив из меня неважный, пришла к благотворному решению поберечь нервы и по возможности отгонять от себя все мысли о таинственном убийстве. Днём мне это в разумных пределах удавалось, но ночью в мозгу упорно прокручивались все подробности, которые на моё счастье и благодаря горбуну были известны мне только по рассказам.

— Мне почему-то очень тревожно за вас, — признался Ларс. — Вы не чувствуете страха?

Если сейчас, при дневном свете, я его не чувствовала, то после его слов почувствовала.

— Н-нет, — с запинкой сказала я.

— Может, вы проведёте несколько дней у моей родственницы? — предложил Ларс. — Она глухая, почти слепая и очень нелюбопытная.

— О, большое спасибо, Ларс, но я лучше останусь здесь, — поблагодарила я. — Уверена, что мне ничего не грозит.

Разумеется, я кривила душой. Мне очень захотелось куда-нибудь уехать. Однако жить у какой-то незнакомой датчанки, которая не только не владеет русским, но к тому же глухая и почти слепая, было бы ещё неприятнее, чем оставаться здесь.

— Как хотите, Жанна, — сказал Ларс. — Я тоже уверен, что вам не грозит опасность, но, знаете ли, мало ли что…

— Спасибо, Ларс, вы очень добры.

На лице писателя лежала печать заботы, он вздыхал и силился что-то произнести, но не решался.

— Жанна, я хотел спросить вас о Леониде, — пробормотал он в невероятном смущении. — Вы приглашали его сегодня?

— Нет.

Я была удивлена.

— А он знал, что Ирины нет дома?

— Откуда же он мог об этом узнать?

Ларс нахмурился.

— Почему вы об этом спрашиваете? — насторожилась я.

Ларс вздрогнул.

— Только не подумайте ничего плохого, Жанна. У меня и в мыслях не было вас пугать. — Вдруг у него прорвался неуклюже-игривый тон. — А вам не кажется, Жанна, что наш общий знакомый готов бросить все свои дела, чтобы поговорить с вами?

— Ему, наверное, хотелось послушать про Россию, а мы говорили о книгах, — высказала я свои соображения.

— О каких книгах вы говорили?

— О "Горе от ума", "Записках кавалерист-девицы" и прочих в том же духе. Иногда разговор заходит о самых неожиданных вещах.

— Вы лучше расскажите ему о том, как живёт сейчас ваш народ, — посоветовал Ларс. — Леонид всегда очень занят. Раз уж от бросил свою работу и посетил вас, надо, чтобы у него не осталось чувства потерянного времени. Послушайтесь моего совета и говорите о том, ради чего он приехал и что ему интересно, а то он станет поддерживать разговор из вежливости, а сам будет думать чёрт знает о чём. Больше говорите сами, потому что, в отличие от большинства людей, он любит слушать в надежде узнать что-то новое, а не говорить о том, что ему досконально известно. А теперь я пошёл. Леонид! — закричал он. — До свидания!