— Мне уже три раза удавалось его убедить, — гордо ответила я, — но он так же легко переубеждается заказчиком плитки.

— А вы откажитесь её делать.

— Не могу, у нас безработица. Кроме того, уже отпечатали паспорт на это уродство, так что недалёк тот день, когда мой монстр выйдёт на мировой рынок.

— Если этот ужас неизбежен, то стоит ли заниматься им в отпуске? — осведомился горбун.

Пока мы обсуждали нелепую плитку, в моей голове сама собой стала прорабатываться конструкция зажима. А взлёт вдохновения меняет отношение даже к монстрам, вызываемым к жизни потугами начинающих советских предпринимателей, взращенных системой ВПК.

— Что же делать, если ко мне пришла такая замечательная мысль, — миролюбиво сказала я. — Очень славный зажим. И вообще я сделаю эту плитку такой удобной и симпатичный, что, если заказчик поменяет нагревательный элемент, она будет работать и очень даже надёжно.

— Зачем нужна такая крошка? — трезво спросил горбун.

— Первоначально считалось, что её будут брать с собой в командировку. Положат в карман и поедут.

— А это возможно?

— Сложный вопрос, — призналась я. — Видите ли, прессматериал, из которой её хотят изготовлять, очень тяжёлый, но если ткань кармана прочная, то положить её туда можно.

— А нельзя заменить прессматериал?

— Это не от меня зависит, — с сожалением сказала я. — От меня зависит конструкция, а за неё я ручаюсь.

— В это я могу поверить, если вы даже в отпуске думаете о работе.

Если бы это была Ира, я бы могла ей объяснить, что на работе думать о работе сложно, так как там все обсуждают события в стране, а я к тому же пишу свои повести, отвечая, если кто спросит, что пишу письма многочисленным тётушкам.

— Так что с вашей плиткой в особо прочном кармане я…

Слишком уж оптимистично он был настроен.

— … и с проводом через плечо, — добавила я.

— С каким проводом?

— Чтобы включать плитку. Толщина миллиметров шесть, а длина стандартная, то есть полтора метра. К тому же не забудьте регулятор нагрева, а он больше самой плитки. Регулятор и вмонтированный провод — это не моя затея.

Мне было смешно, но нервы горбуна были не такими крепкими, как мои.

— Где же вы работаете? — удивился он.

— Не там, где вы подумали, — внесла я ясность. — Хотя, если иметь дело с нашим начальством, то можно подумать самое худшее.

— Вы любите свою работу? — спросил Дружинин.

— Ничего. Если бы ещё получать нормальные задания, то было бы совсем хорошо.

— А вы оставайтесь здесь, — предложил горбун. — Вашему старанию нашлось бы применение.

— Ну что вы, Леонид, — возразила я. — У нас и без того много говорят об утечке мозгов. Если и мои утекут, то промышленность совсем встанет.

Слово было произнесено, и мы заговорили о советской промышленности и экономике, сравнивая их с западными. Как выяснилось, Дружинин кое-как понимал сущность нашей реформы, а для меня после его разъяснений её смысл стал ещё туманнее, потому что его мнение противоречило всему тому разнообразию мнений, какие высказывали советские и зарубежные экономисты.

— Я не могу понять реформу, — честно призналась я. — Одни говорят, что она не двигается, другие — что идёт полным ходом. Кто-то очень аргументировано доказывает, что действовать надо именно так, другой — что совсем иначе, причём тоже приводит неоспоримые доказательства. А что из всего этого выйдет, никто не берётся предсказывать. Говорят, что этого не знает сам господь Бог. Как же все любят ссылаться на Бога, когда не хватает аргументов! Я не экономист и сужу как средний обыватель: если производство падает, а цены стремительно растут, то это очень плохо. И я не вижу выгоды для государства от свободных цен.

Последовавшие разъяснения горбуна были бы очень правильными, если бы относились не к нашей действительности.

— Всё равно не понимаю, как можно в государственных магазинах разрешать устанавливать произвольные, нигде не зафиксированные цены, прибыль-то идёт в карман продавцу, а не государству. Даже в книжных магазинах только договорные цены, так что книгу стоимостью три рубля покупаешь за шестьдесят.

— Я думал, основная проблема русских — как не умереть от голода, — сказал горбун.

— Цены на продукты питания — слишком тяжёлая тема, так что о них лучше не думать. Гораздо приятнее возмущаться ценами на книги.

— А, так вы выбираете целью своего возмущения только приятные предметы? — догадался Дружинин, смеясь.

— Конечно. Всегда надо совмещать приятное с необходимым.

Вслед за этим горбун стал очень подробно выспрашивать, какие книги продаются сейчас в советских магазинах, в чём я могла дать ему полный отчёт.

— А с детскими книгами плохо, — заключила я. — Для племянника мне в основном приходится покупать книги у спекулянтов, да и тех мало. То есть, мало книг, а не спекулянтов.

— У вас есть племянник? — заинтересовался горбун.

— У меня всё есть, — ответила я.

Посыпавшиеся вопросы Дружинина о системе образования в нашей стране ставили меня в тупик, потому что я решительно не знала, какое преимущество даёт обучение в там называемых лицеях.

— Я знаю, что в некоторых лицеях программы до конца не разработаны и нет учебников, так что обучение идёт или по вузовским учебникам или как-то ещё. В лицеях с гуманитарным уклоном большое внимание уделяется языкам. Моя юная родственница учится в одном из таких лицеев, но, судя по всему, свободно говорить не будет ни на английском, ни на немецком. К счастью, латынь им ещё не успели ввести, потому что нет учебников.

— А почему бы и вам не выучить английский? — ни с того ни с сего спросил горбун.

— Голос, вроде бы, ваш, а слова моей мамы, — с досадой сказала я. — Где я буду говорить по-английски? У себя на работе? "Лёня, give me your pencil, because my pencil is on my chief's table". Я имею в виду моего сотрудника, Леонид, он ваш тёзка.

— Этот ваш сотрудник владеет английским?

— Нет, конечно.

— Он молодой?

— Мой ровесник.

— Вместе бы и изучали язык, — после некоторого молчания посоветовал горбун.

— Он слишком ленив, — возразила я. — Учить английский его не заставишь, ему интересен только молодёжный жаргон, поэтому понять, что он говорит, иногда очень трудно.

— Наверное, у вас много друзей. Неужели никто не хочет заняться этим делом?

— Никто не хочет, — заверила я его. — Он всем надоел ещё в школе.

— А, так вы изучали английский? — обрадовался горбун.

— Но я его не знаю, — сразу же сказала я. — Это было давно, даже очень давно, так что я не помню ни единого слова.

— Это я как-нибудь проверю, Жанна, — пообещал горбун.

— Пожалуйста. Если бы я сказала, что знаю английский, я бы боялась проверки, но моё незнание можете проверять сколько хотите.

— Вы не будете возражать, если для проверки я загляну к вам завтра?

— Не буду, если вы скажете, во сколько вы придёте, — предупредила я, потому что сидеть целый день дома в ожидании его предполагаемого визита мне не хотелось.

— Вы куда-нибудь уходите? — догадался горбун.

— Просто хочу погулять, — объяснила я.

— Одна?

— Конечно.

— Вам не скучно?

Мне было очень скучно ходить по городу в одиночестве, настолько скучно, что это лишало прогулки всякой прелести.

— Бывает, — сдержанно призналась я.

— Можно составить вам компанию? — осторожно спросил Дружинин.

Мне было приятно, что у нас восстановились хорошие отношения и горбун не думает больше о злосчастном рисунке, так его обидевшем. К тому же скуки в его обществе можно было не опасаться, поэтому я ответила без малейших колебаний.

— Можно.

— Когда за вами заехать?

Я тоже всегда предпочитаю назначить срок, чтобы не томиться в ожидании.

— Утром, конечно, — сказала я.

— С зарёй в шестом часу?

— Шутить изволите? — испугалась я.

Горбун рассмеялся.

— Часов в восемь не будет поздно? — спросил он.

— Лучше в девять, — попросила я.