Как-то так получилось, что среди моих знакомых не попадались люди с ярко выраженными физическими отклонениями от нормы, поэтому общаться с последними я умела лишь теоретически, насколько меня выучили в детстве (не смотреть пристально, но и не отворачиваться, чтобы не показалось, что тебе неприятно их видеть, говорить, если придётся, спокойно, как с самым обычным человеком, и всё в таком же духе). Я следовала всем вдолбленным в меня нормам поведения, когда в метро или на улице встречала калек и уродов, но никогда не общалась с ними напрямую, как мне предстояло сейчас. Мне всегда было жалко людей, сильно отличавшихся от толпы, потому что я хорошо представляла, каково им слышать жестокие насмешки, которые нет-нет, да и бросят им обозлённые собственными невзгодами прохожие, и я привыкла, что лица у несчастных замкнутые, неподвижные, а сами они готовы, казалось, молча перенести любое оскорбление, а следовательно, психика у них надломлена и характер от множества перенесённых несправедливостей злобный (недаром во всех книгах горбунов и уродов выставляют хитрыми человеконенавистниками, строящими всевозможные козни и не имеющими жалости). Возможно, если бы среди моих знакомых числился какой-нибудь горбун или урод, я бы переменила своё мнение, но в тот миг я мыслила именно так, как я изобразила, только обильнее, полнее и разнообразнее, поскольку человеческая мысль никогда не появляется обособленно, а цепляется за другие мысли, порой образуя в мозгах настоящую сумятицу. Так, глядя на горб, обезобразивший спину сидящего передо мной незнакомца, я подумала, между прочим, что этот человек шьёт одежду на заказ, а значит, ему повезло с местожительством. Живи он не в Дании, а в России, где не каждое ателье берётся обшивать нестандартные фигуры, ему пришлось бы туго, и так прилично он бы не выглядел, а имей он при этом обычную зарплату, то он бы не смог воспользоваться услугами даже тех ателье, которые согласятся на него шить.

— Вы, наверное, подруга Иры? — спросил невзрачный датчанин.

Я успокоилась, освободившись от подтачивавшей моё мужество мысли, что эти незваные гости опасны. Раз они сразу заговорили об Ире, то беспокоиться не стоит.

— Да, — ответила я с вежливой улыбкой и чуть ли не со вздохом облегчения. — Я подруга Иры. Из России.

Взгляд горбуна стал ещё пристальнее, и я не уловила в нём неуверенности, присущей людям, которым с детства тычут пальцем на их уродство. Не было в нём и неприятной надменности, этакой сверхъуверенности, служащей защитой, своеобразным психологическим заслоном против окружающих их обид. Горбун выглядел как человек, полностью удовлетворённый своей судьбой.

— Вы недавно приехали? — вежливо поинтересовался невзрачный датчанин.

— Недавно. Дня четыре назад, — охотно ответила я, чтобы поддержать разговор и побудить пришельцев хотя бы представиться.

Незнакомцы молчали, а меня так и подмывало спросить их, чего ради они пожаловали в чужой дом на ночь глядя, нежданные, незваные.

— Меня зовут Жанна, — представилась я довольно сухо.

— Меня зовут Мартин Лоу, — в тон мне ответил датчанин.

В моей голове мысли провернулись за рекордно короткий срок, потому что уже через минуту я вспомнила, что новая фамилия Иры — Лоу, а мужа её, вроде бы, зовут Мартин.

— Вы муж Иры? — спросила я и невольно рассмеялась. — А я гадаю, кто вы и почему здесь сидите.

Моя русская прямота явно покоробила датчанина, а по губам второго незнакомца пробежала улыбка.

— Очень приятно познакомиться, — произнёс горбун, словно угадывая грозящую затянуться паузу и стараясь её заполнить.

Голос у него был глубокий, звучный, довольно приятный и соответствовал мощному туловищу, возвышавшемуся на стуле. Вероятно, если бы не горб, этот человек был бы высок. Меня приятно удивила чистая русская речь, без акцента, но и без того налёта небрежности, с какой теперь говорят даже дикторы радио и телевидения.

— Леонид Николаевич Дружинин, — представился горбун, не давая времени на дальнейшие размышления.

От этого имени у меня в груди что-то тягуче заныло, потому что моего брата, умершего несколько лет назад, тоже звали Леонид Николаевич, и первое время после его смерти я не могла слышать без содрогания, когда кого-то называли Лёня.

Сделав над собой усилие, я примирилась с тем, что горбуна зовут так же, как моего красивого брата, и постаралась больше к этой мысли не возвращаться.

— Очень приятно, — вежливо улыбнулась я. — Вы из России или…

Я не закончила, поняв глупость своего вопроса. Человек, говорящий на таком чистом, словно законсервированном, русском языке, не мог приехать из России, где русский претерпел большие изменения не в лучшую сторону.

— Или, — кратко ответил горбун. Слабая улыбка, оживлявшая некрасивое, но запоминающееся лицо, сошла с его губ, сразу приобретших твёрдую застывшую форму.

Я уже забеспокоилась, не обидела ли я его невзначай. Может, его или его родителей когда-то выслали из страны и упоминание об этом для него мучительно.

— Я родился в Англии, — вновь заговорил горбун. — Мои предки уехали из России ещё до семнадцатого года, и революция застала их в Париже. Назад им вернуться не удалось.

"И слава Богу", — подумала я, вспомнив про сталинские лагеря. Впрочем, не всех же сажали в эти лагеря. Может, его родители или деды благополучно адаптировались бы в новой России.

— Вы прекрасно говорите по-русски, — сказала я, желая сделать ему приятное, причём душой я не кривила. — Мне стыдно за свою речь.

Горбун лишь кивнул, и осталось непонятным, понравился ли ему мой комплимент или он воспринял его как банальную вежливость.

Хозяин дома и его гость упорно молчали, и мне вновь стало не по себе.

— Ира сказала, что вы уехали, и я поселилась в вашей комнате, — с трудом выдавила я из себя. — Если бы я знала, что вы так быстро вернётесь…

— Не беспокойтесь, я скоро уйду, — прервал меня Мартин. — Я зашёл за своими вещами.

Наверное, мне бы следовало сразу сообразить, что между Ирой и её мужем произошёл разрыв, тем более что я совсем недавно увидела её с Ларсом, но мысли мои ещё не освободились от горбуна и моего неудачного комплимента, поэтому я не могла так быстро перестроиться на проблемы семейной жизни моей подруги.

— Нет, зачем же, — запротестовала я. — Вам совершенно незачем забирать вещи. Сегодня уже поздно, да и Иру надо дождаться, а завтра я перееду в отель.

Горбун поднял стакан и сосредоточенно рассматривал прозрачное пиво на гаснущий вечерний свет. Только тут я сообразила, что мы сидим в потёмках, и повернула выключатель. Теперь стало отчётливо видно, что гримаса на лице Мартина носит не слишком лестный для меня характер.

— Мы разошлись с Ириной, — проговорил датчанин с отвращением. — Я постепенно перевожу свои вещи на новую квартиру, поэтому время от времени сюда заезжаю. Очень сожалею, что не знал о вашем прибытии и обеспокоил вас.

Колкая речь Мартина была построена правильно и, если бы не акцент, звучала бы превосходно.

— Извините, не подозревала о вашем разрыве, — резко сказала я, раздражаясь от тона, какой допустил этот невзрачный человечек. — Ира меня не информировала в своих письмах о ваших отношениях и, если бы вы сами об этом не объявили, я бы ни о чём не заподозрила.

Горбун поставил стакан на стол и повернулся к нам всем своим громоздким корпусом.

— Извините, Жанна, что мы втянули вас в такую неприятную историю, — вмешался он. — Вы приехали отдохнуть, а не заниматься семейными дрязгами, но, рано или поздно, вы всё равно бы узнали об этом.

Слова его приятно сгладили резкость Мартина и побудили меня первой сделать шаг к примирению.

— Да, конечно, — согласилась я как можно приветливее, правда, я до сих пор уверена, что моя старательно изображённая улыбка больше походила на оскал. — Мне очень жаль.

Наверное, нужно иметь специальный талант, чтобы непринуждённо говорить при любых обстоятельствах, даже тех, которые застают тебя врасплох. У меня этого дара нет, поэтому я беспомощно умолкла, почему-то надеясь, что горбун догадается придти на помощь и нарушит гнетущее молчание. Я осторожно посмотрела на него и сразу же отвела глаза, потому что наши взгляды встретились, а я чувствовала себя слишком неловко, чтобы выдерживать его пронзительное внимание.