— Наверное, она любила своего племянника? — спросил Гонкур сочувственно. — Мигелина сказала, что госпожа Васар очень бледна.

— Она его никогда не видела и никакой любви к нему не питала, — развеял старик его предположения и пояснил. — Нормальным людям трудно понять моих родных, но для них каждая смерть, даже самого дальнего и незнакомого представителя нашего рода, вызывает ужас и ожидание последующих несчастий. Всё связано с Нигейросом. Этот подлец выделил в своём проклятии один весьма интересный пункт, согласно которому после одной смерти неизбежно следуют ещё четыре, так что в общей сумме получается пять смертей. Каково?.. Так что когда нас извещают, что кто-то умер, все пугаются и принимаются мрачно ждать следующих жертв легенды. Сам понимаешь, какая атмосфера при этом царит в доме и как это может сказаться на детях. А уж если у нас гостит Верфина, то дышать свободно и вовсе становится невозможно. А теперь Верфина ждёт особенных несчастий, она прямо-таки предрекает немыслимые беды, потому что при известии о первой смерти в наличии имеется буря и в доме присутствуют гости, а эти факторы, по легенде, должны усиливать несчастье.

— Твоя сестра тоже верит в неизбежность несчастья?

— Конечно. И не было бы бед, так накликает.

— Госпожа Васар не взяла Чораду с собой? — спросил Гонкур.

Старик покачал головой и горько произнёс:

— По-своему, Верфина обеспокоена состоянием своей дочери, поэтому не взяла её на похороны, но это не мешает ей портить нервы несчастной девочки рассказами и слухами.

Гонкур был слишком мало знаком с Чорадой, чтобы самому судить о состоянии её нервов, но, вспоминая её тихую, застенчивую и тревожную манеру держаться, он готов был согласиться с другом.

— У Клодии тоже испорчены нервы? — спросил он, чтобы выяснить обстановку в целом на случай, если его моральная поддержка, действительно, понадобится.

— У всех в этом доме нервы более или менее испорчены, — вдумчиво ответил господин Вандесарос, — но по-настоящему тревожно только за Чораду. Клодия тоже убеждена в существовании Нигейроса, но, слава Богу, видит его слишком часто, ну… чуть-чуть пореже Витаса.

— Что же в этом хорошего? То, что это неправда? — улыбнулся Гонкур, предчувствуя очередную теорию господина Вандесароса.

— Ну, разумеется! — воскликнул старик. — А если Клодия так часто выдумывает свои встречи с Чёрным кавалером, то это означает, что она не так уж боится его проклятий и шатающейся по всему дому фигуры с гитарой или без неё. Вот Витас, например, видит Чёрного кавалера каждую ночь и всем это рассказывает. Объясняет во всех подробностях, как он одет, какие мелодии ему играет, о чём рассказывает. Он не отрицает существования Нигейроса, даже верит в него, но пока он для него лишь игрушка, которой можно приятно пугать других, но лично к нему относящаяся хорошо. Пожалуй, в своей фантазии он давно преобразил нравственный облик этого негодяя и сделал его если не добродетельным, то, во всяком случае, вполне безобидным. Клодия пытается соревноваться с Витасом, но воображения у неё не хватает и перещеголять его она не в силах. Получаются повторения, и Витас безжалостно высмеивает её скучного Чёрного кавалера. Так что, посуди сам, можно ли всерьёз беспокоиться за этих детей, если они играют в самого страшного для их взрослых родственников призрака?

— А Чорада?

— О, она убеждена в том, что не имеющий жалости и снисхождения Чёрный кавалер везде её подстерегает, с ужасом ждёт его появления, а один раз он ей, и правда, привиделся. Во всём виновата её мать. Это она вбивает ей в голову неизбежность проклятия.

— Твоя сестра в этом отношении умнее? — спросил Гонкур, сразу же почувствовал двусмысленность, грубость и бестактность такой формулировки вопроса и пожалел, что задал его.

В глазах старика мелькнула улыбка, но лицо осталось серьёзным.

— Да, в этом отношении немного умнее. Сама-то она верит в проклятие и боится малейшей приметы, подходящей для условий его действия, но, хоть она и рассказывает легенду детям, всё-таки не внушает им, что судьба их предопределена и полностью зависит от прихоти их несуразного предка. Детям предоставляется право выбора: верить, а значит, бояться, или не верить и жить спокойно.

— Она очень умна, — одобрил её тактику молодой человек.

— По-настоящему умна она была бы только в том случае, если бы вообще не рассказывала предание и не разглагольствовала при детях о проклятии и случаях его проявления, — сухо ответил господин Вандесарос.

— А портрет? — вкрадчиво спросил Гонкур.

— При чём здесь портрет? — насторожился старик.

— Единственный шедевр, оставленный мастером и поэтому поражающий воображение людей, — напыщенно произнёс молодой археолог. — Что же тогда делать с портретом?

— Этот портрет надо было или уничтожить, чтобы не ломал человеческие судьбы, или подарить какому-нибудь музею, и Нигейрос висел бы себе чинно и мирно среди порядочных портретов, а если уж ему вздумается, то бродил бы по пустым залам, никого не пугая, под надёжной охраной ко всему привычного сторожа. Тогда и некоторые Гонкуры с Медасами не разгуливали бы по ночам в поисках сильных ощущений.

— Ладно, дед, не вспоминай об этом. Не у тебя одного бессонница, — осторожно сказал Гонкур, помня, что и эту ночь, если будет возможность, он проведёт в поисках если не сильных ощущений, то истины.

— У тебя бывает бессонница?! — шутливо возмутился старик. — Рановато ей быть. Сколько же тебе лет: двадцать девять или семьдесят два?

— Аж тридцать!

— Так что в следующий раз на бессонницу не ссылайся, — подытожил господин Вандесарос. — А если скажешь нечто подобное ещё раз, то напишу твоему начальнику, чтобы не брал такого слабонервного в экспедиции, так и знай.

— Умолкаю! — с притворным ужасом закричал Гонкур.

— Сейчас разберу бумаги, — сказал старик, начиная складывать разложенные по всей комнате листы поаккуратнее, — а то сестра меня ругает и говорит, что служанка не может у меня стереть пыль, поэтому грозит уходом. А ты пока посиди, что-нибудь почитай. Заодно можешь заглянуть в тот шкаф.

Гонкур открыл дверцу упомянутого шкафа и отдал должное разложенным в образцовом порядке конфетам, ванильным сухарям, ароматному, тающему во рту печенью и прочим чудесам кулинарного искусства, с удовольствием поглядел на банки с абрикосовым джемом и вишнёвым вареньем, прихватил с собой горсть засахаренных орехов, сел на диван, углубился было в какие-то проповеди, которые нашёл на столе, но вскоре задремал и проспал до появления Мигелины, приглашавшей их к столу.

Пообедали в полном молчании, но взгляды собравшихся красноречивее слов указывали на общее напряжение. Госпожа Васар отсутствовала, и, возможно, подавленное состояние её дочери объяснялось именно этим. Гонкур с начала обеда внимательно наблюдал за девочкой и был вынужден согласиться, что тревога старика имеет основание. Хотя на первый взгляд Чорада казалась молчаливой, сдержанной и застенчивой, но в её глазах то и дело прорывался затаённый страх и чувствовалось чрезвычайное нервное напряжение. За завтраком и сейчас, за обедом, он несколько раз пытался с ней заговорить, но она лишь отвечала на вопросы, не поддерживая разговор, стыдливо потупившись и не решаясь открыто взглянуть ему в лицо. Гонкуру она казалась такой болезненно-хрупкой, что он чувствовал к ней жалость и сострадание. Будучи старше Клодии и Витаса, она выглядела намного моложе их, так что молодому археологу с большим трудом удавалось одёргивать себя и говорить с ней не как с ребёнком, а как с почти взрослым человеком. Чтобы сгладить возможные промахи, он с самого начала решил обращаться к ней на вы, чем, по-видимому, чрезвычайно льстил её незрелому ещё самолюбию.

Чорада боялась посмотреть на Гонкура открыто, но часто поглядывала на него, думая, что этого никто не видит. Молодой человек заметил это ещё вчера, но не придал значения, отнеся к застенчивости девочки, заинтересованной его приключениями, ярко расписанными дедом Вандесаросом. А сейчас, к величайшему своему беспокойству, он заметил, что на него стала точно так же посматривать не смущавшаяся до сих пор Клодия. Посматривать, да ещё что-то показывать знаками Чораде, после чего та краснела, сердилась на подругу и осторожно проверяла глазами, не заметил ли этого гость. Может быть, Гонкура не встревожил бы робкий интерес девочки, если бы Рената не подошла к нему перед самым обедом и, сверкнув красивыми выразительными глазами, не шепнула: "А ведь вы опытный дамский угодник", — чем привела его в смятение.