По злой иронии судьбы оказалось, что в новом доме из их ровесников девочками были только Ира с Ларисой. Остальные — мальчишки. Чуть постарше, чуть помладше, одногодки — мальчишек было много. С одной стороны — красота, море потенциальных женихов. С другой — выбора не было. Подсунула судьба Ларису — дружи с Ларисой. Не хочешь с Ларисой? Тогда сиди в песочнице одна, лепи куличи, и сама же ими любуйся.

Но одной было скучно. А с мальчишками не получалось. Тем бы камнями побросаться. Или песку в глаза насыпать. Игрушки забрать, поломать, и выбросить. Не складывалось у Ирочки с мальчишками.

Пока девочки были маленькими, мамы никуда из родного двора не выпускали: гулять можно было только под окнами и только вместе. Ссорились девчонки частенько, но только на короткое время: не к кому было пристать, не было других подружек. Как ссорились, так и мирились.

Позже пошли в одну школу, и опять же сработал извечный закон подлости: попали в один класс. Там бы, в школе, и поискать Иришке новых подруг. Но ревнивая Ларочка всегда была настороже: не дай Бог Ира на переменке шла с другой девочкой в столовую — устраивала такую истерику, что слышно было в соседнем классе. Доходило до смешного: Ира в одиночестве не могла сходить даже в туалет — следом обязательно плелась Лариска.

О ее нездоровой ревности очень скоро узнали все одноклассники и даже учителя. Устраивать скандалы с истерическим визгом, непременным царапаньем и даже вырыванием волос из головы соперницы Лариса не только умела, но и любила. Из-за этого ее пристрастия одноклассники старались обходить ее десятой дорогой. А заодно с ревнивицей и Ирочка оказалась в полной изоляции.

Так и случилось, что, прожив в Москве всю жизнь, Ирине не удалось обзавестись нормальными подругами. Приятельницы — да, были, но настоящей подруги, с которой можно было бы поделиться наболевшим, не оказалось. А рассказывать что-либо Ларисе было ох как чревато…

***

Боль снова вернулась в горло. А страх никуда и не уходил. Как только они, такие необъятные, умещались в узком горле?

Дышать стало труднее. Ира пыталась проглотить их, но тщетно: страх сидел на своем законном месте — ему и положено быть в горле во время полета. А боль… Ирина сама виновата — зачем травить израненную душу? Зачем снова ворошить прошлое? Все равно ничего не изменишь. Ее финишная ленточка — вон она, совсем-совсем близко. Так близко, что колышется от Ириного затрудненного страхом и болью дыхания. Слишком поздно…

Пытаясь справиться с волнением и тревогой, она зажмурилась. До упора вдавила пальцы в подлокотники кресла. Мимоходом заметила: хорошо, что ногти подпилила совсем коротко, иначе обязательно поломала бы.

Почему, ну почему мама не научила ее говорить 'нет'?! Сколько жизненных проблем ей удалось бы избежать! Прежде всего — главной проблемы. По имени Лариса.

***

Ларочка Трегубович росла чересчур избалованной девочкой. Больше баловать родителям было некого: других детей Бог не дал. Даже Лариса, по их словам, родилась у них скорее 'вопреки', нежели 'благодаря'. Несколько беременностей закончились у Ларочкиной мамы неудачно: первый раз она родила тоже девочку, но малышка не прожила и трех часов. Потом были подряд три выкидыша, и лишь спустя долгие годы судьба, наконец, улыбнулась чете Трегубович: на белый свет появился крошечный недоношенный младенец, который невероятными усилиями врачей удалось вернуть к жизни.

Почти до пяти лет Софья Исааковна в буквальном смысле не позволяла пылинке упасть на ребенка. Гуляла Ларочка исключительно на маминых руках: ходить самостоятельно ей разрешалось только дома, и только на расстеленном поверх ковра ватном одеяле, оберегающем ребенка от ушибов при неизбежных падениях. Дабы оградить дитя от зловредных микробов, дважды в день одеяло подвергалось температурной обработке: любящая мамаша ползала по нему на коленях с утюгом, обеззараживая детский полигон.

На игровой площадке во дворе Ларочка только с высоты маминого роста могла наблюдать за процессом появления из-под ловких Ирочкиных рук песочных пасочек, куличиков и неказистых замков. Самой прикасаться к песку было запрещено строго-настрого: в нем же миллиарды микробов!

Лишь на пятом году Софья Исааковна стала иногда милостиво позволять дочери пройтись по дороге собственными ножками. Но только по асфальту и только цепко держа при этом за руку маму, готовую в любую минуту поддержать падающую дочь.

Очень медленно, по чайной ложке в год, Ларочке давалась некоторая свобода действий, однако обо всех своих движениях или перемещениях она непременно обязана была докладывать маме. Для ребенка это было в порядке вещей, и она делала это автоматически: собирались чуть повзрослевшие подружки перейти из беседки на скамейку, Ларочка тут же извещала всю округу визгливым криком: 'Мам, я буду вон на той лавочке!' Для нее было удивительно: как же Ирочка может передвигаться по двору, не докладывая матери о каждом своем шаге?

Зависимость от родителей, несамостоятельность не могли не отразиться на характере. Лариса выросла замкнутой, болезненно реагирующей на любые замечания в свой адрес, и патологически ревнивой и мнительной.

При этих весьма сомнительных достоинствах Ларочка обладала более чем скромной внешностью: маленькая, худенькая сверх меры, какая-то скукоженная. На длинном узком лице выдавались широкие скулы, а любопытный нос хищно торчал вперед, вынюхивая чужие секреты. Единственное, на что не поскупилась природа, так это волосы: Ларочкину головку венчала копна восхитительно-кудрявых бледно-рыжих волос. Однако цвет ее не устраивал, с ним Лариса начала баловаться лет в пятнадцать, испробовав все оттенки фиолетовой, красной и коричневой палитры. Побывала и брюнеткой, и даже чуть-чуть блондинкой — но как черный, так и светло-русый цвета подчеркивали уродливый нос, выдававшийся вперед кривоватой сливой. В конце концов она остановилась на огненно-рыжем оттенке.

Впрочем, даже великолепная рыжая шевелюра не красила Ларочку — волосы были слишком длинны и слишком пышны для ее маленького хрупкого тельца, отчего голова казалась непропорционально большой. Сколько раз Ира советовала ей сменить объемную прическу на стрижку, да результат был один — Лариса дико обижалась на подругу, горячо убежденная в том, что та готовит ей откровенную подлость. Разве можно состричь такую красоту? То, что эта красота вкупе с остальными 'прелестями' еще больше уродует фигуру, Лара наотрез отказывалась воспринимать — глупости, красивые волосы не могут испортить внешности. И точка.

Школу Лариса закончила с золотой медалью, и без проблем поступила в университет на факультет журналистики: спасибо папиному троюродному брату, иначе на ее золотую медаль без публикаций там бы даже не взглянули.

Ира училась хуже, но отнюдь не по причине слабо развитых мозгов — исключительно из-за отсутствия интереса. Учиться ей было скучно до зевоты. В двойках она не погрязла только благодаря великолепной от рождения памяти.

У Ларочки же, напротив, память время от времени сбоила. Да что там — никудышняя у нее память. А потому уроки она заучивала наизусть, не особенно вникая в смысл вызубренного материала.

После окончания школы подружки пошли в разные стороны: мечтающая о карьере журналиста-международника Лара подалась на журфак. Ирина же, ничего особенного не желая, не проявив к семнадцати годам определенных склонностей, направила стопы в более приземленный аграрно-экономический институт изучать особенности поведения дебетов-кредитов и сальдо-бульдовых конфликтов в период составления балансового отчета.

Расставшись со школой, Ира надеялась оставить в прошлом и дружбу с Ларочкой. Раз и навсегда рвать отношения не планировала, да и сложновато было бы это сделать, учитывая проживание в одном доме. Но так хотелось свежих впечатлений, нормальных, без истерик, дружеских отношений. Однако и в институте ее чаяниям не суждено было исполниться: Ларочка, не сумев ни с кем подружиться в университете, по-прежнему таскалась за Ирой, будто приклеенная. Отдохнуть от привязчивой подруги можно было только на лекциях.