— Теодор, — преодолевая неловкость и чувство стыда начала Эмма за ужином.

— Да?

— Я ездила не в Дербери.

Теодор молчал и внимательно смотрел на нее, ожидая продолжения.

— Я не собиралась тебя обманывать и скрывать, куда я ездила, просто я… — Эмма коротко вздохнула, скомкала салфетку и бросила ее на стол. — Я ездила к твоей невестке, к Кейт.

— Зачем?

— Я хотела, чтобы она помирилась с Джонасом.

Теодор приподнял бровь.

— И не хотела, чтобы она потом страдала по потерянному времени, как я, — закончила Эмма. — Мне очень неловко, что я сразу тебе не сказала, куда еду.

— И у тебя получилось?

— Да, хотя я не уверена, чего будет больше от моей помощи — вреда или пользы. Твой брат…

Теодор усмехнулся.

— Балбес, да, я знаю.

Эмма тревожно смотрела на него.

— Не беспокойся. В любом случае ты не могла сделать хуже, чем уже есть, — Теодор ободряюще улыбнулся.

Кейт последовала его совету и заказала траурное платье, сшитое по последней моде, с удивлением обнаружив, что черный цвет подчеркивает ее яркую красоту. Ей не хотелось больше видеть отвращение в глазах мужа. Или равнодушия. Даже Эмма, убеждавшая ее вернуть Джонаса домой, не была до конца уверена, что дело не закончится разбитым сердцем, а уж Кейт и подавно сомневалась, что сможет надолго удержать Джонаса. Стоят ли несколько месяцев, или даже недель, счастья того горя, которым может все закончиться?

Джонас каждую ночь спал с ней в одной постели, занимался с ней любовью раз или два за ночь, и Кейт не могла не думать о той неотвратимо приближавшейся неделе, когда они не смогут быть вместе. Что он тогда будет делать? К кому пойдет?

Еще она заметила, что Джонас просто боится приближаться к собственной дочери, а Клер, очевидно, ожидавшая каких-то слов или действий с его стороны, обижалась на него еще сильнее. Поговорив с девочкой, Кейт пришла в ужас: Клер, оказывается, прямо в лицо Джонасу сказала, что ненавидит его. Неудивительно, что он уехал.

Только Бог знает, сколько усилий прилагал Джонас, чтобы полностью удовлетворить в постели свою жену, чтобы не давать ей задумываться — и вместе с тем не испугать. И он видел, чувствовал, что Кейт абсолютно не испытывает потребности приласкать его в ответ. Не мог же он, в самом деле, заставить ее гладить его, целовать его, ласкать его.

Прошло всего лишь чуть больше недели с того дня, как Кейт просила его вернуться, когда он вновь почувствовал, что она отвергает его. Утром он подошел к ней сзади, обнял, — а она вздрогнула и отодвинулась. Он поцеловал ей руку — а она вся словно окаменела и сделала вид, что ничего не произошло. Он пригласил ее погулять — а она опустила взор и принялась выдумывать несусветные причины, чтобы не ходить с ним.

Когда Джонас принял приглашение Кейт и вернулся в ее постель, в ее жизнь, он сознательно отказался думать о том, как и когда может закончиться его везение. Слишком быстро.

Кейт отказалась идти с ним, и, опустошенный и несчастный, Джонас побрел к кладбищу. Осенний день выдался холодным, и мужчина промерз до костей, стоя над могилой сына, которого уже почти не помнил. Ему не хотелось возвращаться домой и вновь сталкиваться с ненавистью жены.

Он услышал шаги, обернулся. К нему шла Клер, левой рукой она прижимала к сердцу свою старую куклу, правой небрежно держала безжизненно повисшего Пьеро.

— Здравствуй, — сдержанно поздоровался Джонас. Девочка, не поднимая на него глаз, встала рядом и посмотрела на могильный камень.

— А я не могу навестить маму, — сказала она.

— Мы съездим во Францию следующей весной, если хочешь.

— Спасибо.

Джонас кивнул. Он мучительно искал слова. Сегодня Клер впервые подошла к нему сама, и он не хотел все испортить, но не мог подобрать слов.

Из горла Клер вырвался судорожный всхлип, она подняла правую руку.

— Видишь, — голосок ее дрожал, — я играю с ним. Я не выбросила его.

Это был даже не шаг вперед, со стороны Клер это был просто подвиг, хотя Джонас мог бы покляться, что она не играла с Пьеро и секунды.

— О, Клер… — Джонас встал на одно колено и очень осторожно обнял дочь, готовый отказаться от своего намерения в любой момент, но девочка не стала отстраняться. Не обняла в ответ, но склонила голову на его плечо.

— Я не могу называть тебя папой, — пробормотала она, — но я не ненавижу тебя, правда.

— Этого достаточно, милая.

— Холодно, — спустя несколько секунд сказал она.

— Пойдем домой.

Теперь у него в душе появилось нечто, что придавало душевных сил для разговора с женой.

Едва он переступил порог, раздался обеспокоенный голос Кейт:

— Где ты был?

На очень короткое мгновение в комнате повисла тишина.

— Я нашла его на кладбище, — ответила Клер.

Джонас мог бы ответить и сам, но ему было неприятно оправдываться. В самом деле, что можно делать на кладбище несколько часов подряд в сырой промозглый день? Какая разница, что он скажет, если Кейт все равно додумает за него все остальное?

— Да, — через силу выдавил он, — на кладбище.

— Там холодно, я хочу горячего чаю, Мэй, — Клер произнесла это по-английски. Джонас подумал, что опять все пропустил.

— Иди ко мне, золотце, я помогу тебе раздеться, — Мэй увела девочку на кухню. Кейт и Джонас с одинаковым чувством неловкости проследили, как немедленно забытый Пьеро приземлился на пол. Кейт приблизилась к мужу и подняла игрушку, не зная, что сказать, но тут из кухни прибежала девочка.

— Я нечаянно уронила, — она бросила застенчивый взгляд на отца, забрала Пьеро у своей приемной матери и опять ускакала на кухню. Своим появлением девочка разрушила невидимые цепи, сковавшие взрослых, и Джонас нашел в себе силы повернуться к Кейт спиной и подняться в свою комнату. Кейт, закусив губу, смотрела ему вслед.

Прислонившись к двери своей комнаты изнутри, Джонас внимательно прислушивался к шуму и голосам в коридоре. Наконец все стихло.

Без стука он вошел к жене — в комнату, целую неделю бывшую их общей спальней. Кейт вздрогнула и стиснула одеяло на груди. Джонас не стал приближаться к ней. Он остался у двери.

— Скажи мне, в чем я провинился на этот раз? — спросил он.

Нечленораздельный звук, долетевший с кровати, никоим образом нельзя было принять за ответ.

— Ну, давай, Кейт, хотя бы «да» или «нет». С тех пор, как я вернулся, я чем-то обидел тебя?

— Нет, — очень тихо ответила она. Джонас позволил себе медленно выдохнуть: хоть какой-то ответ.

— Ты припомнила мне какие-то старые обиды?

— Нет.

— Я в чем-то виноват перед тобой?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

Молчание. Очевидно, игра в «да» и «нет» более перспективна.

— Ты в чем-то виновата передо мной?

Молчание затянулось. И она не сказала «нет».

— Кейт, ты меня слышишь?

— Да…

— Значит, дело в тебе?

Он услышал, как она тяжело сглотнула, прежде чем ответить:

— Почти…

«Дьявол, в чем же дело?» — гадал он.

— Кейт, ради Бога, скажи мне, что случилось. (Пауза.) Что бы это ни было, пытка неизвестностью гораздо хуже. (Пауза.) Прошу тебя…

— Я не могу.

Он даже не был вполне уверен, что услышал это.

— Чего не можешь? — настивал он, подходя к кровати.

— Не могу… сегодня.

Секунда размышлений.

— Не можешь сегодня… быть со мной?

— Да.

— Почему?

— Потому что… я… у меня…

— У тебя что-то болит?

— Живот…

Джонас медленно выдохнул.

— Подожди… Так у тебя наступили женские дни?

— Да.

— Так все это, — то, как ты вела себя сегодня, как отворачивалась от меня, — только из-за того, что у тебя наступило месячное женское недомогание?

— Да…

Он лег на кровать, сгреб ее в объятия вместе с одеялом и уткнулся носом в ее плечо.

— Господи, Кейт, не пугай меня так больше. Если не можешь говорить об этом, придумай себе какую-нибудь специальную рубашку. Наденешь ее — и я сразу все пойму. Только, ради всего святого, не надо меня больше так пугать.