Эмма отчаянно замотала головой. Что за глупости он говорит?

Он хрипло, с горечью рассмеялся. Неприятный смех резанул ей сердце.

— Несчастный романтик… — ругнулся он на себя, с ненавистью вспоминая наивную сцену у ручья. — Знаешь ли ты вообще, что такое честность? Но не волнуйся, даже если твой ребенок родится «шестимесячным», я не обвиню тебя в измене и не назову его ублюдком. Счастливо оставаться, леди Эшли.

— Я не беременна! — крикнула она сквозь слезы. Плотина была прорвана, и слова полились из нее безудержным потоком. — За последние четыре года у меня не было мужчин кроме тебя! Я не изменяла тебе.

— Позвольте вам не поверить, миледи, — холодно сказал он. Он держался за ручку двери и в любую минуту мог уйти.

— Это правда, — ее тихий голос дрожал. — А сегодня… дело не в тебе. Ты самый хороший из всех мужчин. Я просто ненавижу «это». Изображать удовольствие — просто привычка. Я знаю, мужчинам нравится думать, что женщина тоже получила удовольствие.

— Миледи, — медленно сказал он, будто разговаривал со слабоумной. — Любовников заводят ради наслаждения. Или вы хотите сказать, что у вас и любовников не было и все это просто сплетни?

— Любовники были, — со стыдом признала Эмма. Она с мольбой посмотрела ему в глаза. — Но наслаждения не было. Я холодная, Теодор. Я не могу получить удовольствие.

Она сделала паузу, набрала полную грудь воздуха и добавила:

— И забеременеть не могу. За десять лет ни разу даже подозрения на беременность не было, — с горечью выговорила она.

Теодор наконец отпустил дверную ручку. Эмма с облегчением выдохнула.

— Если ты не получала наслаждения, то зачем заводила любовников?

Эмме было стыдно отвечать на этот вопрос, но она заставила себя ответить.

— Наверное, потому что так принято. Граф Ренвик не раз повторял, что нельзя унижать мужчину отказом. Проще поддаться, тогда он будет удовлетворен и его интерес ко мне быстро пропадет.

— Значит, стоило кому-то начать приставать к тебе — и ты уже не смела отказать?

— Да.

Теодор почувствовал жалость. Если только эта женщина не сочинила искусную ложь, то жизнь ее была весьма незавидна. Он не знал, чему верить.

— И ты никогда не получала удовольствия ни с одним мужчиной?

— Никогда, — ни капли не сомневаясь сказала она. Потом вдруг поняла, что соврала, и поправилась. — Только с тобой.

— Спасибо за лесть, миледи.

— Это не лесть, это правда. Ты единственный мужчина, которого мне хотелось когда-нибудь соблазнить.

— Но ты не слишком старалась, — отметил Теодор. — Для женщины, желающей соблазнить, ты быстро сдавалась.

— Никто не учил меня соблазнять, — горько усмехнулась Эмма. — Меня учили только уступать. Обычно я имела дело с мужчинами, которые страстно хотели меня. А ты не хотел. Я не знала, что можно и нужно сделать в такой ситуации. Я только понимала, что ты не хочешь меня, а я хочу, чтобы хотел. Наверное, это уязвленное женское самолюбие, — пробормотала она, снова уткнувшись в одеяло.

Теодор довольно долго молчал. Потом пошел к креслу.

— Итак, — сказал он, устроившись. — Ты утверждаешь, что у тебя вот уже четыре года нет любовников, кроме меня.

— Да, — кивнула Эмма. Она уже вполне успокоилась, и лицо ее теперь скрылось за неподвижной маской Холодной Леди.

— Тогда, может, ты объяснишь мне, что происходит между тобой и герцогом Клермонтом? Три года назад вы считались любовниками. И в этом году он приезжал в Дербери несколько раз.

— Три года назад он разыгрывал свою герцогиню, а я — тебя. Мы с ним троюродные брат и сестра, но росли вместе, поэтому нам сложно воспринимать друг друга, как любовников. К тому времени, я наконец-то поняла, что отказывать мужчинам не только можно, но и нужно. И это не грозит какой-то неведомой карой, если все обставить по-умному.

— А в этом году?

— Он только помогал мне добывать деньги.

Теодор тяжело вздохнул. Эмма видела, что он хотел верить ей — и не мог. Она не могла винить его за это.

— И ты никогда не получала удовольствия.

— Да.

— Даже со своим мужем?

Эмма грустно усмехнулась.

— Это он заставил меня притворяться.

— Заставил? Взял ремень в руки и приказал изобразить наслаждение?

— Почти, — ответила Эмма и увидела, как нахмурился Теодор. Он-то подшучивал над ней, хоть и недобро, а оказался не так уж далек от правды.

— Расскажи мне, — попросил он.

Эмме очень не хотелось вспоминать об этом.

— Если хочешь, — добавил Теодор. После этого Эмма не сомневалась.

— Мне было семнадцать, когда меня впервые вывезли в свет. Я была дочерью графа, за мной давали большое приданое. Меня ограждали от всяких охотников за приданым, да я и не горела желанием иметь с ними дело. Я знала, что выйду за богатого и титулованного джентльмена, глубоко порядочного, любящего, ответственного и так далее. Граф Ренвик и герцог Клермонт почти сразу начали ухаживать за мной. Но герцога я знала давно и понимала, что он ухаживает за мной, чтобы «набить цену», как он сам выражался. Я, правда, очень удивлялась, куда уж больше, но… К сожалению, граф воспринял его как серьезного соперника и решил предпринять некоторые действия. Совершенно излишние, кстати. Я уж и так решила выйти за него и ни за кого другого.

— И что он сделал? — спросил Теодор, когда Эмма замолчала, сомневаясь, рассказывать ли дальше.

— Он… завлек меня в комнату на каком-то приеме и изнасиловал. Я сначала не сопротивлялась, в конце концов, целоваться он умел. Потом испугалась, ведь предложения он мне еще не сделал, да все это было внове для меня. Тогда он связал меня.

Она помолчала. Теодор тоже не сказал ни слова.

— После этого я решила, что ни за что на свете не выйду за него замуж, и заявила ему об этом, едва накинув сорочку. Это была ошибка. Он снова набросился на меня, но оказалось, что далеко заходить не собирался. Через несколько минут в комнату заглянули какие-то люди, увидели нас — и все. Я была безнадежно скомпрометирована. На следующий день я все еще отказывалась выйти за него. Отец страшно ругался. Мама слегла со страшной мигренью. Мне было все равно. Лишь через несколько дней я поняла, в каком ужасном положении оказалась. Со мной перестали разговаривать, дамы переводили своих дочерей — моих подруг — на другую сторону улицы. Мужчины, которых раньше я считала порядочными джентльменами, начали делать непристойные предложения, едва встречали меня на улице. Презрительные взгляды, вечный шепот, всеобщая отверженность. Я решилась принять предложение на один бал, которое пришло еще за неделю до… до того, но хозяйка встречавшая гостей, громко, чтобы все слышали, объявила меня шлюхой и указала на двери.

— А где был Ренвик все это время?

— Не знаю. Он на несколько дней уехал из города, предоставив мне ощутить все ужасы моего нынешнего положения. И это сломило меня. А ведь я не была виновата ни в чем, кроме девичьего легкомыслия. Но мне не дали даже объяснить… Через неделю граф вернулся и сначала поговорил с моим отцом. Отец с радостью дал согласие, зная, что из-за этого человека я опозорена. Но граф заявил, что я должна дать согласие.

Она горько усмехнулась.

— И я его дала. За две недели устроили пышную свадьбу. Конечно, теперь весь свет словно забыл, как отвергал меня, словно ничего не было.

— Так что насчет удовольствия? — спросил Теодор.

— Я решила, что мой долг — покоряться мужу, но быть с ним холодной, как и со всеми. Но после первой брачной ночи он заявил, что ни одному мужчине не понравится мертвая рыба в постели, и если я не буду кричать от удовольствия, он заставит меня кричать от боли. Ему все равно. Я решила, что ни за что не закричу. Тогда на вторую ночь, поняв мое намерение, он …побил меня. Меня никогда раньше не… Я не подозревала, что так быстро сдамся. А утром граф подарил мне бриллиантовый гарнитур в знак того, что очень мною доволен. Я решила, что такова участь всех жен, и смирилась со своей новой жизнью. Через некоторое время мне уже не приходилось особо напрягаться, чтобы изобразить восторг, — это вошло в привычку. Я научилась делать вид, что млею от его прикосновений, что обожаю ложиться с ним в постель.