— Для публикации, — эхом отозвался Кант.

— От вас требуется, — продолжал Витгенштейн, — снабдить нас основными фактами. А мы приведем их в порядок и придадим должный вид, необходимый для письменного текста.

— Приведем в порядок, — подтвердил Кант.

— Это то, что в бизнесе называется «черновое издание», — ухмыльнулся Витгенштейн, вероятно имея в виду, что они наймут переписчика, дабы сгладить ложные проблемы, порожденные двусмысленностью моего языка. — Вы изложите для нас факты на бумаге, а мы сделаем из них вразумительную прозу.

Какое хамство! Даже Кант перестал работать эхом.

— Люди вроде вас, — продолжал Витгенштейн, — в большинстве своем либо безграмотны, либо не идут на контакт, либо… ну… откровенно говоря…

— Невменяемые безумцы? — предположил я. — Нет. Меня можно описать многими разными эпитетами, джентльмены, но только не термином «безумец».

Моя маленькая шутка достигла своей цели (помните то подхалимское предварительное анонсирование, которое было дано вам ранее?), и напряжение заметно спало — как оно обычно бывает, если сделать хорошую мину.

— Только не «безумец»! — рассмеялся Кант. Казалось, он только что сформулировал универсальное правило.

— Вы, мистер Адамсон, интеллигентный человек, — сказал Витгенштейн. Интересно, откуда он получил эти сведения? — И мы полагаем, что публике было бы интересно узнать, почему вы… зачем вы… делали то, что вы делали.

Робкий издатель! Лишь много позже я осознал, какая это редкая птица.

Однако же я начинал понимать, куда дует ветер, и потому задал вопрос, любимый всеми шотландцами. Вопрос, который мы формулируем еще в утробе матери.

— Сколько?

— Э… — невнятно пролепетал Витгенштейн. Но я еще не закончил.

— …Учитывая, — прибавил я, — что у меня есть и другие предложения.

Разумеется, я солгал, но я только вам говорю, что солгал, — а Витгенштейну и Канту не следовало этого знать. В любви и издательском деле все средства хороши, поверьте мне, друзья. Я коротко познакомился и с тем, и с другим.

Кант сглотнул. Если б он являлся настоящим Кантом, все человечество после этого вынуждено было бы сглатывать таким же образом.

— Другие предложения? — выдавил он, в кои-то веки не просто повторяя сказанное Витгенштейном. На сей раз он повторил сказанное мной.

— Другие предложения, — подтвердил я. — Относительно моих мемуаров — будущего бестселлера. — Я задумался, не сплавить ли им образчик моего словесного мастерства. Они бы душу за него продали. — Полагаю, я назову его «Отдай уши и умри».

Кант и Витгенштейн застонали в унисон (прелестная была бы картинка, кабы это делали их прототипы), но я тут же грозно нахмурился и провел языком по губам. Оба мгновенно сделали шаг назад и расплылись в угодливых улыбках. Точно Галилей, которому наконец-то показали пыточные инструменты во всей красе.

— Разумеется, мы обсудим детали… Позже. — Витгенштейн говорил обворожительно, но несколько двусмысленно. Он произвел росчерк авторучкой. Я имел в виду — подписался. Надеюсь, что я не разучусь читать — в довершение всех прочих моих бед…

Кант, мгновенно понявший намек (надо думать, это было отрепетировано неоднократно), извлек бланк контракта, несомненно изобиловавший универсальными формулами. Он передал его мне для ознакомления, но я интересовался лишь одной-единственной графой, касающейся гонорара. Увидев сумму, я моргнул пару раз и, более не колеблясь, подмахнул этот контракт на продажу души. В скором времени я смогу купить золотую пишущую машинку — артефакт, которого не было даже у Креза…

…А также все прочее, как пишут в романах. Надеюсь, редакторы возьмут на себя труд выправить мои орфографические ошибки.

Роберт Бернс написал стихотворение, в котором говориться что-то насчет лодки, качающейся на волнах возле мола и ожидающей, покуда он взойдет на борт, — в то время как он кутит в кабаке и требует пинту вина в серебряном кубке, дабы выпить за девушку, которую он оставил… Какую-то шлюшку по имени Мэри. Обычные Бернсовы штучки. Люби их и покидай их, трахай их и выкидывай на свалку — извечный девиз старины Робби. И кто я такой, чтобы противоречить шотландскому барду? Если желаете знать мое мнение, Роб С. Бернс был величайшим рифмоплетом с тех пор, как мистер Гомер оприходовал Трою.

Я попросил таксиста высадить меня возле «Пьяного Дома» — название говорит само за себя и не нуждается в комментариях — на углу Шантитаун-роуд и Вебегон Винд. Мой недавний пикник в местном филиале гестапо вверг меня в настроение послеоперационной немецкой отваги, и я знал, что в «Пьяном Доме» подают датский лагер, экспортируемый в Данди с Кипра ливанским предпринимателем, чья мать была шотландкой.

Назовите меня пресытившимся комиком, если хотите, но я ничего не могу с собой поделать, кроме как мысленно улыбнуться окружавшим меня отбросам человечества, кои и не подозревали, что находятся в обществе знаменитого Пронзателя. Большинство этих несчастных существ, бродящих по опилкам, выглядели так, будто имели по шесть пальцев на каждой ноге. У одного человека из переносицы рос спиральный рог единорога, а другой был мутантом с живыми ящерицами, торчащими из ноздрей… Добро пожаловать в Вэлли Форж!

Наполненный греко-датско-немецкой отвагой и головокружительным чувством собственного особого предназначения, я вплыл в Вебегон Винд. Я разыскивал знаменитых местных проституток — девушек, которые не только предлагали это, не только торговали этим вразнос и выставляли это напоказ, не только играли этим, и подделывали это, и продавали это, и унижали это, но также ожидали, что вы ухмыльнетесь, и разденете это, и войдете в это, и заплатите за это, и не понимали, что в финале вы убиваете их. Суммы имеют для них больше значения, чем собственные органы, — это универсальный закон.

Если я чем-то и горжусь, так это тем фактом, что девушка, оказавшись со мной, остается моей навеки. Я разъясняю подружке, что мне от нее требуется, она соглашается, пробует мой метод и после этого уже никогда не сможет получать удовольствие с другим мужчиной. Ни одна из моих дам не смогла — что есть убедительное доказательство моих слов. Я был квинтэссенцией их сексуального опыта, но поди объясни это прокурору, судье или присяжным. Они-то ведь не ощущали этого на себе, а потому не в состоянии понять — обычная человеческая проблема; я не могу винить их, хотя именно это и делаю. После того как я спал с Джейн Остин и был освобожден… берегитесь, судья и присяжные!

Ах, прости, Дебби, я снова отвлекся от сути. Ты ведь просила рассказать, как оно все происходило. Ладно, малышка, ты сама хотела знать. Послушай, как это было с Карен.

Карен… Я называл ее Клеопатрой, поскольку она походила на Элизабет Тейлор, игравшую в этом фильме. А конкретно — она была крашена хной, растрепана, с густыми тенями на веках, очень соблазнительна на вид и… ну, не то чтобы это имело большое значение, но она была единственной египтянкой в окрестностях. Единственная похожая на Элизабет Тейлор крашенная хной шлюха в Данди была египетской шотландкой по имени Клеопатра, известная своим родителям как Карен.

Она оказалась идеальной проституткой, торгующей собой. Никакого вам «принеси мне «Шивас Ригал», и мы обсудим цены». Только не Клео. Она не теряла драгоценного времени, разъясняя, как именно намеревается обобрать вас за разнообразие своих услуг. Нет, сэр. Клео продавала себя от макушки до самых пяток. Покупая ее, вы получали полный пакет (и, будем надеяться, ничего сверх этого). Клео была сексуальным пластилином, делай с ней что хочешь. Гни меня, лепи меня — любым способом, каким пожелаешь… Я так и вижу ехидную ухмылку Дебби.

— Привет, здоровяк! — таков был вводный гамбит Клео, когда я шагнул из «Пьяного Дома». Навряд ли ей светит Нобелевская премия за литературное приветствие, я понимаю, но — хей! — эта девочка была всего лишь маленькой шлюхой. Не судите ее строго.

Возможно, следует объяснить, почему я сказал: «шагнул из «Пьяного Дома»». Дело обстояло не совсем так. Должно быть, я потакал себе в том, что называется ретроспективной дистилляцией… На самом же деле случилось вот что: покинув «Пьяный Дом», я направился вверх по Вебегон Винд. То была узкая меандрическая аллейка, известная автохтонам как некая помесь дороги любовников и финансового центра. Здесь можно отыскать любовь, но за нее придется заплатить. «Пристенный футбол», в который играли в тенях Вебегона, не вызвал бы одобрения в Итоне. Вступив в аллею, я ощутил легкий страх, я ощутил легкое дрожание страха, а ведь я был закаленным в сражениях бойцом ушного фронта!