К счастью для меня, Галилей был прав: мир вращается вокруг Солнца. И, пытаясь не отставать от него, мы перемещаемся с места на место. Для наиболее умных учеников класса школа сменилась университетом — как день всегда следует за ночью (если, конечно, тебя не застрелят на рассвете). В моем случае это был Квинз Колледж, на границе областей Данди и Ангус [29], в древнем королевстве Шотландии.

Какое же здесь было ушное раздолье! Колледж обеспечивал огромнейшее поле для деятельности. Уши и ушки чуть подрагивали, когда я проходил мимо них по коридорам, подмигивали сережками в грязных студенческих барах, робко, украдкой глядели на меня поверх зимних шарфов в лекционных залах.

И, так же как Шерлок Холмс с его известным нар котиком, я расходовал себя слишком уж свободно. Другие окончили колледж с огромным багажом знаний и острым аналитическим умом; я вышел с ловким, вертким языком и серой, намертво въевшейся в средний палец. Кто-то, кажется Стендаль, однажды сказал, что воля к действию есть признак высшего существа, даже если она ведет к преступлению…

Уши, которые я трогал языком за время своего обучения в университете, по большей части тоже принадлежали католичкам. Это доставляло мне глубочайшее удовлетворение — и даже в двойном размере. Во-первых, я спасал свои жертвы от больших — скажем так — запросов мужчин, менее порядочных, нежели я сам. И во-вторых, это согласовалось с моими индивидуальными вкусами. Да, я понимаю, что выставляю себя эгоистом и даже эгоцентристом, но тут уж ничего не поделаешь. Мое тело должно подчинятся моей воле, иначе какой в нем смысл?

Очевидно, что суровые моральные принципы и строгое воспитание дочерей Римско-католической церкви как нельзя лучше подходили для моего маленького хобби. А горькая правда, ребята, состояла в том, что даже самые неопытные девочки ожидали от вас некоторого ухаживания. И даже в то время, если вы на каком-то этапе ваших отношений не предпринимали попыток сунуть руку в их трусики или воткнуться губами в их маленькие разукрашенные ротики, они запросто могли обидеться и двинуть вас прямо в… самое дорогое. Что делать! Отношения с женщинами никогда не даются легко.

Меня утешало лишь то, что все подобные отношения были естественны для католиков — ладно, для христиан — испокон веков, ибо имел место прецедент. Вы ведь понимаете, какой прецедент я имею и виду? Небезызвестную дамочку, которая однажды сообщила своему мужу Джо [30], что она девица.

— Тем не менее, — прибавляет эта милая леди, — я жду ребеночка.

Но даже старина Джо в курсе, откуда берутся дети. Также он знает, что живет слегка до Рождества Христова — иными словами: задолго до изобретения искусственного оплодотворения. Посему сообщение повергает его в некоторое недоумение.

— Какого хрена?! — говорит Джо. Нет, на самом деле он, конечно, так не говорит. Зато именно это сказал мой кузен Барри, когда жена огорошила его подобным заявлением. А бедняга Иосиф, живя в свою историческую эпоху, не имел возможности издать восклицание типа: «Господи Иисусе!» и «Гордон Беннетт!» [31]. Сдается мне, этот недалекий плотник просто тупо пялился на свою жену и чесал репу грязным ногтем. Возможно, он даже рискнул задать осторожный вопрос относительно «происхождения этого сомнительного плода», как выразился бы толстый адвокат.

И вот здесь-то Мария и стала сама собою. Пусть она никогда не читала историю о бедном оксфордском ученом [32], зато была беременна и имела хорошую соображаловку.

— Божественный дух принес мне эту весть, — заявила она мужу.

«Божественный дух сказал мне об этом»! Одна из лучших отмазок всех времен и народов.

— О, ну что ж, это другое дело, — пробормотал Иосиф, и история двинулась вперед своим чередом.

Но вы-то можете представить себе эту сцену, не так ли? Мужчина, облаченный в шерстяную тунику, так яростно лижет деву в углу стойл, что горячая сера вылетает у нее из противоположного уха.

— Ой-ой! Ты порвал ее! — визжит Мария, чье минимальное образование позволяет ей варить похлебку, но не включает сексуальную грамотность. — Теперь ты должен на мне жениться.

— Но ты уже замужем, — напоминает ей Гектор, или Хеймиш, или кто он там.

— Вот те на! А ведь и правда, — говорит опосредованный спаситель человечества. — Совсем запамятовала. Я же миссис И. из Назарета, не так ли?.. И что же я теперь скажу мистеру Деревянной Башке?

— А ты скажи ему, — вносит предложение Реб или Ангус, который, очевидно, уже бывал в подобных ситуациях, — что это сделал Святой Дух.

Так что, видите ли, для юных католичек, в определенном смысле, язык в ухе — все равно что гостия во рту: немаловажный религиозный опыт. Особенно же это актуально во время службы: облатка прописана, скажем так, опытным священнослужителем вроде меня.

А вот чего я добивался, по мнению судей и присяжных, — этого мне никогда не узнать. Может быть, они исходили их того факта, что в такие моменты я частенько кончал.

Сидя в летающей консервной банке, которая прорезает собою слои облаков, легко представить, что вы куда-то направляетесь. Верно? Что вы несетесь вперед, прогрессируете, что вы невероятно мобильны… даже если вы просто-напросто сидите в кресле. Вот и со мной то же самое. До того как я смирился со своей биологической судьбой, я не мог представить будущее без меня, мир, не населенный мною, вечность, в которой я не играю роли. Я думаю, вы тоже не смогли бы жить в месте, которое высасывает все ваше время, если бы не были хоть сколько-нибудь заинтересованы в происходящем вокруг вас. Я имею в виду настоящее, если до вас еще не дошло. Но отсюда следует простой логический вывод: время, в котором я не живу, имеет для меня очень мало практического смысла. Давайте смотреть правде в глаза: что потомство сделало для меня? (Небольшие философские рассуждения писателя, дабы разрядить обстановку.)

Однажды я читал книгу — можете ухмыляться, если хотите, — в которой было сказано, что если человек дотянул до шестидесяти лет, значит, он прожил всего шестьдесят сентябрей. Не так уж и много, если вдуматься. Каждый раз, когда я машу сентябрю на прощание, я спрашиваю себя, сколько их я оставил позади…

Но вернемся к нашим баранам. Как и вы, я полагал, что иду вперед. Жизнь имела цель, и целью этой был я! Ничего удивительного, что меня заперли в этой тюряге.

Болезненные размышления о недостаче личных сентябрей всегда возвращают меня к мыслям о Патси. Думаю, мы вполне могли встретиться в сентябре, но я не намерен подробно останавливаться на этом эпизоде своей жизни. Да, память, память, от нее никуда не денешься. Но Патси — неприятное воспоминание. Я слышу, вы спрашиваете: почему? Что ж, я вам скажу. Эта сука лишила меня девственности.

Самое драгоценное сокровище мальчика — сексуальная чистота его пениса. И я содержал свой в чистоте — в смысле секса, по крайней мере. Я никогда не связывался с женским телом. По крайней мере, с той его частью, которая располагается ниже талии. И что еще более важно, ни одна женщина не манипулировала моим пенисом.

О, разумеется, бывали случаи, когда я терял контроль над собой и отдавался во власть глубинных порывов моего естества. Я подвергался нападениям этой закоренелой шлюхи — мисс Похоти. Излишне говорить, что я часто оказывался в подобных обстоятельствах, но это всегда было исключительно личным делом — моим и моего черенка. И ничьим больше, ни в малейшей степени. Я категорически опровергаю предположение, будто девственность является сугубо физиологическим понятием. Даже если это издержки моего испорченного католицизмом воображения — как провозгласила Патси.

Послушайте, я не люблю обращаться к этим дурацким наукам, но давайте проанализируем. Если X — это мальчик, Y — девочка, a Z — девственник, то как может X не быть Z, если он не спал с Y? Просто как дважды два.