Магоцци кивнул.

– Ты уже подключил Эспинозу?

– Ага. Мы перекинули ему все копии, он ввел их в программу «Манкиренч», но еще много чего надо просматривать.

– Как всегда.

Джонни Макларен наконец оставил в покое телефон и уставился на них красными воспаленными глазами. Ходили слухи, что этот огненно-рыжий детектив каждый уик-энд, начиная с вечера пятницы, на сорок восемь часов закатывает кутеж, и, глядя на него в субботу, Магоцци начинал в это верить.

– Кое-что я разузнал. Может, это что-то даст, а может, и нет. Тот последний вечер Томми Дитон и Тоби Майерсон провели вместе. Оба они – фанатики лыжных прогулок; в последний вечер не могли дождаться утра и пошли прокладывать лыжню.

Джино кивнул:

– Да, это нам и жена Дитона рассказала. Понимаете, едва только я посмотрел на того первого снеговика, то подумал: какой-то свихнувшийся серийный убийца выставил свой трофей. Затем мы нашли второго, и я подумал: мать твою, этот серийный убийца устроил тут зимнюю Олимпиаду. А когда выяснили, что оба погибших – наши, стали думать, что это дело рук какого-то засранца, имеющего зуб на копов. Теперь, когда мы выяснили, что ребята были вместе, мы должны посмотреть на ситуацию под каким-то личным углом зрения. Может, целью был только один из них, а другой просто подвернулся под руку.

Тинкеру эта мысль понравилась.

– А может быть, тот факт, что они были копами, вообще ни при чем.

– Об этом можно только мечтать.

– Такой подход мне нравится куда больше, чем серийный убийца, стреляющий в случайных людей или в копов в особенности, – сказал Магоцци.

– Как и нам всем. Но это не значит, что так оно и было.

Они подняли глаза на цокот каблучков Глории и увидели, как она, вся в розовом, приближается к ним по проходу между столами.

– Я собираюсь пойти перекусить до приезда шефа. А вы подготовьте для него все донесения, идет?

Тощий рыжеволосый Макларен посмотрел на нее и ухмыльнулся, забыв на секунду и о двух убитых копах, и о предстоящем им тяжелом деле, и о ночи впереди.

– А ты мне расскажешь, как ты ухитряешься так растягивать на себе эту юбку.

Глория не обратила на него внимания.

– Посматривайте за коммутатором, пока я не вернусь. Сегодня дежурит Эвелин, так что помогите ей. В последний раз она переключила на председателя городского совета какого-то психа, который сообщил, что в его гостиной ЦРУ планирует государственный переворот. Шеф ее чуть не уволил.

– Не могу осуждать эту женщину, – сказал Джино. – Глава городского совета или идиот-параноик – все едино. И тот и другой друг друга стоят.

Ухмыльнувшись, она развернулась на каблуках, но в последний момент повернулась и в упор уставилась на Макларена.

– Кринолин, – сказала она и исчезла в дверях.

– Что за кринолин? – удивленно прошептал Макларен.

Джино посмотрел на него:

– В моде ты понимаешь не больше, чем зародыш. В платья вставляются этакие жесткие штуки. Пластиковые обручи, которые распирают юбку. Вошли в моду в пятидесятых годах. Должно быть, так и выглядели в старину свадебные платья. Не могу представить, что она его раздобыла и даже использовала.

Макларен продолжал смотреть на то место, где только что была Глория.

Уже не менее часа стояла полная темнота, но Грейс продолжала и за стенами дома слышать скрежет лопат по асфальту. В этом рабочем районе не принято было иметь снегоуборочные машины, и лопаты трудились весь день, убирая с тротуаров и дорожек следы вчерашнего снегопада. Кое-где им занимались решительные юнцы, которые ходили от дома к дому, предлагая за небольшую плату взять на себя тяжелую работу. Но в эти дни встречалось не так много юных предпринимателей; большая часть ребят предпочитала сидеть перед телевизорами или игровыми приставками, получая содержание только за то, что они существовали на свете. А те немногие, которые обслуживали маленькие старые дома на Эшланд-авеню в Сент-Поле, никогда не пытались постучать в дверь Грейс Макбрайд.

Она пользовалась последним достижением техники – нагревательными элементами, встроенными в ее тротуар шесть лет назад, когда она покупала этот дом, и при любом снегопаде тут можно было кататься на роликах. Не то что Грейс чуралась физической работы, но в эти дни она пряталась от многих людей и ни в коем случае не хотела показаться на воздухе с лопатой в руках в противостоянии с миннесотской зимой. Скорее всего, никто больше не собирался покушаться на нее, но давать кому-то такую возможность было бы откровенной глупостью.

В этот вечер, укрывшись за стенами уютного маленького домика, который стал ее крепостью, Грейс позволила себе распуститься.

Никто никогда не видел Грейс в таком одеянии, кроме Чарли, конечно, но, поскольку человеческая речь была единственным фокусом, которым пес не владел, он промолчал. Фланелевая пижама была подарком от Родраннера; мягкая, теплая и, да благословит Бог внимательного мужчину, черная. Конечно, покупка эта была сделана продуманно – брюки были достаточно широкие, чтобы обеспечить легкий доступ к «дерринджеру», который она держала примотанным к лодыжке, когда работала дома. Но казалось, что мягкость легкой фланели таила в себе опасность. Грейс любила, чтобы между ней и окружающим миром была плотная тяжелая ткань.

Будь это кто другой, а не Магоцци, она не открыла бы входную дверь. Он скорчил глупую ухмылку, увидев ее в таком облачении.

– Никак ты в пижаме. Меня это очень вдохновляет.

– Ты рано явился, Магоцци.

– Я подумал, что смогу помочь тебе готовить.

– Ужин уже на плите. Я как раз собиралась одеться.

– И с этим я могу помочь.

Грейс отступила в сторону, пока Магоцци вешал пальто и здоровался с Чарли. В эти дни он бывал так часто, что пес больше не кидался к нему со всех ног. Он, как и раньше, проявлял радость при его визитах, но она была чуть сдержаннее, уважительнее, словно Чарли своим щенячьим мозгом понимал, что Магоцци находится в переходной стадии от товарища по играм к хозяину. Сама Грейс не знала, как к этому относиться.

– Для копа, которому преподнесли два свежих убийства, ты в очень хорошем настроении.

Магоцци даже не поднял глаз, продолжая гладить собаку.

– Ты уже слышала?

– Звонили Харлей и Родраннер, сказали включить телевизор.

Он выпрямился и мрачно посмотрел на нее:

– Они были копами, Грейс. Оба.

За те полтора года, что Магоцци знал ее, он практически не видел, чтобы Грейс внешне выражала какие-то эмоции. Она приближалась к тридцати пяти, но на лице ее не было и морщинки, в углах рта – следов улыбок, а между бровями – намеков на хмурые складки. Словно смотришь на чистое лицо ребенка до того, как беды и радости жизни оставят на нем свои неизгладимые следы, отчего Магоцци постоянно испытывал легкую печаль. Но иногда, вплотную присматриваясь к Грейс, он видел в ее глазах то, о чем она никогда не говорила.

– Сочувствую, Магоцци, – сказала она, и он почувствовал, как закрылась дверь, за которой остались и окружающий мир, и все те ужасные вещи, что в нем творились.

Она взяла его за руку и провела на кухню, проверила то, что варилось на плите, налила два стакана вина и села напротив него за кухонный стол.

– Расскажи мне об этом, – попросила она, и Магоцци пришло в голову, что эта женщина никогда раньше не говорила ему таких слов. Они звучали как магическое заклинание.

«Это то, что у Джино с Анджелой, – подумал он. – Ты приходишь домой измотанный и злой, и тут тебя встречает восхитительная женщина, которая в самом деле хочет знать, как у тебя прошел день». А это отнюдь не мало. Это не просто вместе проводить время; она хочет делить с тобой и то время, что вы проводите врозь, и, насколько Магоцци был убежден, это вызывает желание провести и жизнь вместе. Он подумал, понимает ли Грейс смысл своих действий.

– Чему ты улыбаешься, Магоцци?

Магоцци начинал ненавидеть собственный дом. Он был темен, пуст, и, что хуже всего, в нем не было ни женщины, ни собаки. Было невероятно трудно сегодня вечером оставлять Грейс, но его ждал ранний звонок и огромная куча накопившихся донесений, с которыми надо было справиться к утру, а если бы рядом с ним сидела Грейс в своей фланелевой пижаме, об этом не могло быть и речи.