Он слишком долго стоял на месте, и сквозь лыжный костюм начал проникать холод. Он было открыл рот, чтобы окликнуть Тоби, но наконец услышал шуршание его лыж. Он послушал еще секунду и нахмурился, потому что звук шел не из-за спины, а приближался с боковой лыжни, которая вилась между деревьями. И тут он заметил слабые лучи света от наголовных фонариков лыжников, мелькающие между стволами.

Томми выдохнул клуб пара. Он испытывал раздражение оттого, что через несколько секунд окажется на лыжне в чьей-то компании, и беспричинно разозлился – теперь он не самый лучший, сильный и быстрый лыжник в парке. Спуск по лыжне по свежему снегу примерно в фут толщиной требует немало сил и выносливости – больше, чем у него было, – а ничто не могло унизить Томми сильнее, чем стать в лучшем случае вторым.

Он подумал, что, может, стоит рвануть по лыжне, пока еще у него сохранялось небольшое преимущество, и представил себе, какое унижение испытают лыжники, уверенно нагонявшие его. Он ни в коем случае не уступит. «Я просто жду приятеля», – небрежно скажет он им, когда они пробегут мимо, давая понять, что стоит ему только захотеть, и он сделает их всех.

Томми сошел с лыжни, чтобы дать им место, и посмотрел, как они приближаются. В свете его фонарика мелькнули черные костюмы и лыжные маски, неотступно приближающиеся к нему. Может, они и сильные, но глупые, подумал он, – носить маски, когда лицо залито потом.

В двадцати футах сзади Тоби тащился по лыжне. Отталкиваясь палками, он старался держаться на лыжне Томми, чтобы было легче двигаться. Этой зимой он не качал ноги для лыж, и после долгого подъема среди деревьев бедренные мышцы у него ослабли и дрожали от напряжения.

Он несколько удивился, когда заметил перед собой не один, а несколько отсветов фонариков на снегу, тем более что никуда не отклонялся от проложенного следа. Еще несколько футов – и он догнал Томми, небрежно и расслабленно стоящего рядом с лыжней, глядя, как из леса приближаются другие лыжники. Он покачал головой при виде этих полных идиотов, которые ночью решили испробовать лыжню, воткнул в снег палки и, оттолкнувшись в последний раз, заскользил в их сторону. На полпути он увидел, как первый лыжник, вылетевший из леса, приблизился к Томми, навел пистолет ему в голову и нажал на спусковой крючок.

Тоби Майерсон то выныривал, то снова погружался в сладкий сон, и каждый раз, когда приоткрывал глаза, пейзаж менялся, словно кто-то быстро прокручивал киноленту.

Сначала широкий пологий санный склон за полем был галдящим детским царством, состоящим из сотен ярких миниатюрных комбинезонов, и воздух дрожал от восторженных криков детворы. Блаженная музыка, которая грела его душу.

Тоби с удовольствием наблюдал за маленькими существами, которые скатывались по снежному склону, сталкиваясь в самом низу своими тарелочками, санками и тобоганами. Они кувыркались, как мячики, и снова лезли наверх, как разноцветные насекомые; они были такие неутомимые, веселые и живые. Время от времени он посматривал на одного мальчишку, который казался чуть выше и собраннее, чем другие, и всем сердцем хотел, чтобы мальчик пересек открытое пространство и поднялся к нему. Тут он начинал как-то странно чувствовать себя и опасался, не испугается ли ребенок. Дети так легко пугаются и убегают, и Тоби думал, что в таком случае он просто умрет, потому что он должен кому-то сказать… о чем-то… о чем-то плохом. Но он не мог вспомнить, о чем именно.

Когда он снова открыл глаза, ему показалось, что вокруг стало темнее. Сначала он подумал, что в парке выключили освещение, но этого не могло быть, потому что, подняв глаза, видел яркие точки, словно свет не мог выйти из ламп.

Странно. Теперь на горке оставались лишь несколько смутно различимых одиноких фигур, и единственными звуками, которые до него доносились, были призывы последних родителей, которые звали детей домой, потому что парк закрывался.

Не уходите. Пожалуйста, не уходите.

И тут Тоби осознал, что ему страшно холодно. Он слишком долго не двигался, глядя на детей. Может, несколько часов. Боже мой, о чем он думал? Он должен двигаться. Надо разогнать кровь, добраться до дому и согреться.

Забавно, что, как бы далеко он ни отошел, ландшафт оставался тем же самым. Самым смешным было то, что в уме он фиксировал каждое движение рук и ног, но тем не менее не чувствовал, как под лыжами скользит снег, как напрягаются трицепсы.

Это потому, что ты не движешься, Тоби.

О боже мой.

Он почувствовал краткий прилив тепла, когда тело пыталось найти еще немного адреналина и послать его в сердце, он напрягся, стараясь не моргать, изо всех сил окликая последнего ребенка, уже почти взобравшегося на склон – о боже мой, он уже наверху, – надо кричать и кричать, раскалывая тишину воплями ярости и страха, потому что теперь-то он понимал, что умирает, не может шевельнуться… Почему этот ребенок не оглядывается?

Добравшись до верхушки горки, последний ребенок улыбнулся отцу, и они вдвоем повернулись посмотреть на совершенно пустой и молчаливый парк.

Движение по бульвару Теодора Уэрта было неподдельным ужасом – двенадцать дюймов вчерашнего свежего снега успели превратиться в предательскую кашу, прежде чем до них добрались утомленные колонны снегоуборочных машин, а когда ночью температура резко упала, дорога покрылась ледяной коркой, мгновенно став бобслейной трассой. Магоцци давно уже перестал считать столкнувшиеся машины, мимо которых он проезжал.

Всего в двух кварталах от главного входа в парк ему пришлось беспомощно сидеть в своей машине не менее пяти минут в мертвой пробке, завистливо глядя на вереницы веселых пешеходов, которые, облаченные в теплую зимнюю одежду, легко обгоняли замершие вереницы машин, торопясь на праздничный зимний конкурс снеговиков. Их было слишком много, они смело преодолевали холод, ветер и неурядицы с пробками – только чтобы посмотреть, как люди возятся в снегу, и, что самое удивительное, они выглядели откровенно счастливыми.

От зимы город просто сходит с ума. Или, может, у жителей поехала крыша: Магоцци так и не решил. Едва только выпадает достаточно снега, улицы вечно перекрывают под тем или иным предлогом – гонки собачьих упряжек, лыжные марафоны, показательные выступления хоккеистов, а то и любители зимнего плавания устраивают идиотское столпотворение, шествуя в плавках и бикини к прорубям на озере или на реке. Каждую зиму любой вид зимнего спорта, о котором мир только имел представление, встречают тут как дома, а когда город покончит со спортом, то принимается за искусство на свежем воздухе.

Дайте миннесотцам глыбу льда, и они вырубят еще двадцать тысяч таких же из любого озера, что лежит под руками, и построят дворец. Дайте им немного снега, и вы, скорее всего, увидите, как они на чьем-то дворе вылепят подобие горы Рашмор или Белого дома.

Снежные и ледяные скульптуры выросли тут до уровня настоящего искусства, сюда съезжаются конкурсанты со всего мира, участвующие в самых разных зимних фестивалях. Кто мог подумать, что соревнование на лучшего снеговика, которое управление полиции устраивало для детей, привлечет такое внимание?

Он по дюймам миновал еще полквартала, проехал мимо лесистого участка парка и бросил первый взгляд на открытое поле, которое выходило к бульвару. Как и остальные водители перед ним, он нажал на тормоза и изумленно уставился в окно.

Парк открывался добрыми тридцатью акрами пустого, чуть волнистого пространства, которое летом выглядело отменным полем для гольфа. Сегодня же его слепящая белизна превратилась в поле сражения вторгшейся армии снеговиков. Глядя в окно, Магоцци убеждался, что сотни их заняли каждый свободный ярд и на холме, и под ним и таращились на бульвар безжизненными черными глазами и смешными морковными носами.

Когда он наконец въехал в парк, то в нарушение всех правил занял первое же свободное место, которое смог найти, – между автобусом 10-го спутникового канала и объявлением «Стоянка запрещена». Взяв с пассажирского сиденья перчатки и термос с кофе, он вылез из машины как раз вовремя, чтобы получить в лицо порыв режущего ветра.