Итак, судя по всему, одной из загадок «завещания Ленина» следует считать его дополнение к письму с предложением избрать нового генсека по причине грубости Сталина. Эта мысль пришла ему в самом начале 1923 года, не раньше. Наиболее разумное предположение: кто-то подсказал Ильичу эту мысль. Кто и зачем?
Причина ясна: желание снять Сталина с высокого поста. Кем заменить? Наиболее вероятной кандидатурой был бы Троцкий.
Но кто имел в ту пору доступ к Ленину и мог повлиять на него? Скорее всего — Крупская. К тому времени у нее со Сталиным был пренеприятный разговор (об этом инциденте мы еще поговорим). Однако, судя по имеющимся сведениям, в начале года она умолчала о конфликте. И все-таки должна была сказаться ее возникшая или усиливающаяся неприязнь к Сталину, оскорбленное самолюбие. Не желая сильно раздражать мужа, она могла напомнить ему эпизод с пощечиной, которую дал Орджоникидзе грузинскому националисту, а Сталин не осудил этот поступок и вообще проявлял русский великодержавный шовинизм. (Все это, безусловно, мог припомнить Ильич и сам.)
Возможно, существуют какие-то материалы, не учтенные нами, позволяющие более точно и убедительно ответить на данный вопрос. Так или иначе, но факт остается фактом: делегаты съезда не сочли доводы Ленина о грубости и неделикатности Сталина сколько-нибудь вескими для того, чтобы хотя бы поставить на обсуждение вопрос о снятии его с поста Генерального секретаря.
В начале марта 1923 года личные отношения между Лениным и Сталиным резко ухудшились. Имеется документ, подтверждающий это:
Уважаемый т. Сталин.
Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам выразила согласие забыть сказанное, но, тем не менее, этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву… Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.
Странно уже одно то, что письмо, выдержанное в корректном тоне, примерно в стиле вызова на дуэль, посвящено инциденту, случившемуся около двух месяцев назад.
Тогда произошло то, что мы уже вскользь упоминали. Началось все с того, что 21 декабря Надежда Константиновна записала под диктовку Ленина одно деловое письмо. Она утверждала, что сделала это с разрешения врачей. По-видимому, так и было. Но ведь для составления письма Ильичу пришлось вникать в текущие политические проблемы. А этого делать врачи не рекомендовали.
Сталин, на которого ЦК возложил ответственность за соблюдение режима, установленного врачами для Ленина, позвонил Крупской и обругал ее за то, что она нарушила партийную дисциплину и не заботится о здоровье вождя. (Второй упрек был совершенно несправедливым.) Он угрожал Надежде Константиновне разобрать ее поведение на Контрольной комиссии.
Точное содержание их разговора неизвестно. По свидетельству М. И. Ульяновой, Сталин, вызвав Крупскую к телефону, «в довольно резкой форме, рассчитывая, видимо, что до В.И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В.И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет. Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, и пр.».
Были со стороны Сталина высказаны ей какие-то особенно грубые, бранные слова? Это совсем не обязательно. Надо иметь в виду нервное напряжение, которое испытывала в то время Крупская. Неужели она меньше Сталина заботилась о здоровье мужа?!
Безусловно, ее оскорбила угроза Сталина публично обсудить и осудить ее поступок. Для старого члена партии, которым она являлась, это было бы позором.
Почему Сталин позволил себе такую выходку? Его враги объясняют просто: он хотел навредить Ленину. Однако такая версия весьма сомнительна, даже нелепа.
Судите сами. Владимир Ильич все еще считается вождем и лидером партии. С ним постоянно находится Надежда Константиновна. Она имеет возможность больше, чем кто-либо иной, влиять на него. Какой смысл Сталину или кому-то еще портить с ней отношения?
Никакого смысла в этом нет. Можно возразить: а если коварный генсек специально нагрубил Крупской для того, чтобы она пожаловалась мужу, а тот, в свою очередь, вспылил, чрезмерно взволновался и получил инфаркт или инсульт. Разве такое невозможно?
Возможно, если все эти три человека были на редкость глупы, наивны, а Сталин вдобавок еще и вовсе потерял рассудок в предвкушении абсолютной власти. Правда, такому злодею, обладай он хотя бы средними умственными способностями, следовало бы действовать просто и радикально, дав Ильичу яду.
Не мог Сталин нарочно нагрубить Крупской хотя бы потому, что она вовсе не обязательно должна была тут же сообщить случившееся Ленину. (Она действительно этого не сделала, что и предполагал Сталин.) Кроме того, Ленин от такого сообщения мог бы не скончаться от удара, а, как он выражался, «взъяриться» и отомстить обидчику жены. Но, скорее всего, следовало бы ожидать, что Крупская, ничего не сказав Ленину из-за заботы о его здоровье, все-таки постаралась косвенно, обиняками внушить ему мысль, что Иосиф Виссарионович по некоторым своим личным качествам не подходит для должности Генерального секретаря партии.
Последнее предположение, возможно, близко к истине.
Итак, можно сделать предварительный вывод: Сталин нагрубил Крупской под влиянием эмоций, в гневе, ибо считал своим долгом выполнять поручение ЦК и заботиться о том, чтобы все рекомендации врачей выполнялись неукоснительно.
На гневное письмо Ленина Сталин сразу же ответил. Его послание — на официальном бланке и без пометки «секретно» — по стилю серьезно отличается от ленинского:
«Т. Ленин!
Недель пять назад я имел беседу с тов. Н. Конст., которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) прибл. следующее: врачи запретили давать Ильичу полит, информацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его. Между тем Вы, Н.К., оказывается, нарушаете этот режим: нельзя играть жизнью Ильича…
Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое «против» Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть.
Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен взять назад сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя «вина» и чего собственно от меня хотят.
Письмо имеет некоторые характерные особенности, позволяющие понять чувства автора. Например, две одинаковые даты, стоящие в начале и в конце. Забывчивость автора сделается понятной, если учесть изменение его почерка. Сначала он ясный и ровный, но постепенно становится все менее разборчивым, рваным, нервным, а подпись и вовсе похожа на закорючку, что совершенно не свойственно Сталину.
Можно предположить, что Иосиф Виссарионович очень торопился и поэтому стал писать слишком бегло и неразборчиво. Вряд ли для такого важного письма он не мог уделить лишних пять минут. Он не просто раздражен, но и обижен ленинскими упреками. Даже не считает нужным употреблять формальное «уважаемый».