Понятно, говорит Эми. Очень любопытно. Наверное, у вас выйдет интересная статья. А это… это все, что слышно о ее местонахождении?

О, она может находиться где угодно, отвечает журналистка, где угодно, в любой точке мира. Но вот о чем я хотела бы спросить вас, доктор Шоун, — помните тот случай, когда вас арестовали вместе с Айслинг Маккарти?

Тот случай, когда что? — переспрашивает Эми.

Ну, моя исследовательница, Тамсин, вспомнила одну скандальную историю, поясняет ее собеседница, про то, как вас с Айслинг Маккарти продержали в камере всю ночь за какое-то интересное правонарушение, или за что-то в этом роде?

В какой еще камере? — удивляется Эми. Я никогда в жизни не бывала в камере, меня не арестовывали…

Вдруг она прерывается на середине предложения, потому что откуда-то всплывает воспоминание, и она смеется. Нет-нет, нас не арестовывали. Это был не совсем арест. Айслинг хотела показать мне одно место — место из стихотворения Т.С. Элиота, если я правильно помню, она почему-то решила угодить мне, и вот мы сели на поезд, а потом еще шли много миль пешком по таким дорогам, что можно было засомневаться, ведут ли они хоть куда-нибудь, а когда мы наконец нашли то место, которое хотели найти, оказалось, что это никакая не живописная местность, там размещалась армейская часть или военно-морская база, повсюду тянулись цепи - ограждения и заборы с колючей проволокой, и мы уже думали развернуться и отправиться назад, домой, как вдруг, откуда ни возьмись, со всех сторон к нам съехались лендроверы с людьми в темных очках, и какие-то американцы в стальных касках запихнули нас в машину, доставили на базу и втолкнули в какую-то пустую каморку, там даже мебели не было, и заперли дверь. Потом, когда уже стало темно, они посадили нас в другую машину и повезли куда-то в болотную глушь, высадили невесть где. Мы понятия не имели, где оказались. Помню, я была в ужасе — в ужасе оттого, что они записали наши имена, и я страшно боялась, что кто-нибудь из моего колледжа пронюхает и решит, что я безответственная, или, хуже того, левая, и тогда я не получу обещанной стипендии. Хорошо, что стояла середина лета, когда ночи еще теплые, я спала в канаве, это было так здорово, со мной такого ни разу в жизни не случалось, я говорю «ночь», но на самом деле темно было всего пару часов…

Алло? Доктор Шоун? — прерывает ее журналистка. Алло? Алло, доктор Шоун, вы еще на связи? — спрашивает она.

Эми испытывает облегчение. Значит, ничего этого она не сказала, ни словечка. Да, алло, говорит она вслух.

Журналистка уже несколько минут назад закончила стучать по клавишам. Спасибо вам большое за помощь, доктор Шоун. Думаю, все это нам пригодится. Ну, а теперь вот еще что: вы там работаете, да? Можно спросить вас, над чем вы сейчас работаете? Вы живете одна?

Я работаю над сегодняшним ужином. А живу здесь с Кейт, которой почти восемь лет. Записали? — говорит Эми.

…Ха-ха… восемь. И еще один вопрос, если можно, так, пустяк. Конечно, вы понимаете, что мы пытаемся сосредоточиться на Айслинг Маккарти как на символе, поэтому нам хотелось бы коротко коснуться ее сексуальных предпочтений, с тонким вкусом, уверяю вас, но, думаю, вы согласитесь, что важно прояснить этот момент, так что вы не возражаете, если я спрошу вас? Потому что вы ведь были близки, правда?

Она была моей подругой, отвечает Эми. Мы дружили. И нас не арестовывали, чушь все это, ничего подобного не было.

Стук-стук-стук. Эми кладет трубку. В голове у нее — запах теплой от солнца кожи. Снаружи, у двери, стоит

Энгус и смотрит на часы. Вы закончили, докторШоун? — говорит он тихо, на лице у него — досада и смущение. Эми не обращает на него внимания, ступает по траве. Она думает о газетах — о том, что их читают во всем мире, вспоминает, как рано утром, когда они с Кейт прилетели в Гэтвик и шли по салону самолета, все кресла, весь пол были усыпаны газетами. Она думает о том, что газеты выбрасывают, что, по сути, смысл газеты в этом и заключается, что они однодневки, их нужно выбрасывать, заворачивать в них рыбу в рыбных лавках или чипсы, а страницы со старыми новостями, что бы там ни было напечатано, заканчивают существование в качестве обертки для масляных инструментов в чьем-нибудь сарае или гараже, или их скручивают в трубочки для разжигания огня. Жареная картошка — они поужинают сегодня жареной картошкой, будут есть ее с газеты, Кейт это понравится. Эми ощущает необыкновенную легкость. Кажется, она идет по воздуху, а не по траве и не по земле — вообще не по Земле.

Кто это звонил? — спрашивает Кейт, подскакивая к ней. Моя бабушка? Или дедушка? Или это из школы? Кто это был?

Кто-то незнакомый, отвечает Эми.

Когда они переходят дорогу, направляясь к лавке с горячей едой, мимо проезжает автомобиль, откуда доносится такая громкая музыка, что, кажется, он должен лопнуть от шума.

История приняла новый оборот. Она сейчас где угодно, думает Эми. Где угодно, в любой точке мира. Теперь — в любую минуту.

Сегодня очень холодная ночь; море ревет и бьется о прибрежные скалы так, будто разбивается прямо о стену каравана. Эми вкатила газовый обогреватель в спальню и оставила гореть все три глазка, хотя они обе уже забрались в постель. Только бы не уснуть с включенным обогревателем. Она выключит его через минуту, но чуть-чуть еще подождет. Он отбрасывает оранжевый отсвет на половину комнаты.

Подушка лежит между Эми и тонкой стеной, на плечи наброшено пальто. Кейт уже спит. Одну руку она перекинула через голову, пальцы другой запутались в петлях вязаного покрывала. В караване еще пахнет жареной картошкой. Кейт ела без помощи рук — хотела проверить, получится ли. Она ела, подхватывая кусочки картошки с газеты прямо губами и языком. Сейчас уже поздно; Кейт уснула. В таком освещении складки одеяла, спадающие с ее плеч, делают Кейт похожей на статую, на мраморное изваяние.

Кейт, тихонько зовет ее Эми.

Кейт не шевелится.

Чей ты ребенок? А? Кейт? Чья ты девочка?

Эми наклоняется над Кейт, вытягивается рядом, дышит ей в ухо. Кейт шевелится.

Слышишь? Чья ты девочка, Кейт? Чья ты, а?

Море и небо ревут и бушуют за окном. Эми ждет заветного слова, ждет, когда же Кейт заворочается, повернется к ней и даст ответ из туманной дали сна.

Твоя, говорит она, как говорит всегда, и вздыхает, сглатывает во сне, свертывается в калачик, как витая ракушка, нерожденное дитя.

Кейт одна, она играет на обочине дороги. Машин мало, потому что сегодня суббота, но когда они проезжают, то проносятся на большой скорости. Кейт играет возле канавы. Она взяла с собой пластмассового кенгуру. Это последний из оставшихся игрушечных зверей. Всех прочих Кейт отправила в мусорные контейнеры на колесах, которые стоят перед домами на улице, что по пути к школе. Она рассовала животных по разным мусорным бакам, даже разлучив лошадь с ее повозкой. Она убедилась в том, что животные провалились мимо мусорных мешков на дно баков, иначе бы кто-нибудь мог заглянуть и заметить их. А если бы кто - то нашел одного зверька, то наверняка нашел бы и других. Мусорщики приезжают по пятницам, а пятница была вчера, значит, сейчас животные уже на свалке и, наверное, теперь их закопают или сожгут. Но кенгуру она оставила. Он нравится ей больше всего.

Кейт держит кенгуру и заставляет его прыгать по прутьям канализационной крышки, оттуда — на край тротуара, и снова вниз, на канализационную решетку. Рядом с ногой Кейт в тротуаре видна трещина; она просовывает в эту трещину длинный хвост кенгуру и выскребает оттуда какую-то коричневую грязь с песком. Вытирает хвост о тротуар чуть в стороне, подальше, чтобы случайно не сесть на эту грязь.

Обычно по субботам утром, а иногда и по воскресеньям в дневные часы, она заходит к Анджеле и смотрит по телевизору детские передачи или фильмы, но сегодня Анджелу увезли в гости к тетушке и дядюшке в Данди, а еще покупать рождественские подарки, хотя до Рождества больше месяца. Однажды в гостях у Анджелы она видела по телевизору фильм про двух женщин-близняшек, там когда усатый мужчина целовал одну из них, вторая тоже чувствовала этот поцелуй. А потом они начали петь и плясать, переплетаясь руками и ногами, один был сверху, другой снизу, и кувыркались вместе по всему амбару. Это было черно-белое кино. Отец Анджелы не любит черно-белых фильмов, он всегда переключается с них на другие каналы, но, когда шел тот фильм, его не было в комнате. Анджела говорит, ему не нравится черно-белое кино, потому что оно скучное. Она тоже не видела того фильма, потому что была на кухне, помогала матери пришивать пуговицы к отцовской рубашке. Но скоро Кейт опять переедет на новое место, так что больше не сможет ходить туда по субботам. Она вообще не представляет, чем теперь будет заниматься по субботам или даже — где именно она будет этим заниматься.