Идея с «Великим Гэтсби» осенила ее в ванной. Эту книгу она читала еще девочкой-подростком, и теперь, нежась в ванной, переживала о том, что же еще придумать, иначе ее лишат фанта, как вдруг в памяти всплыл роман Фицджеральда.

Великолепно, подумала она, соглашаясь сама с собой. «Так мы и пытаемся плыть вперед». Это была последняя строчка «Великого Гэтсби». Желая согреться, она резко спрятала плечи под воду.

Итак, мы подходим к концу:

Лодка семи футов длиной, сооруженная из книг «Великий Гэтсби», скрепленных водостойким уплотнителем, спущена на воду весной в порту Феликсстоу.

Брату художницы удалось собрать более трехсот экземпляров этой книги, ради чего ему пришлось проехать от Уэльса до Шотландии. До сих пор трудно приобрести «Великого Гэтсби» в тех местах, где он побывал. Все это обошлось ему ровно в сто восемьдесят три фунта пятьдесят пенсов. Сдачу он оставил себе. К тому же он относился к тем мужчинам, что всегда моют руки перед едой, поэтому, возвращаясь к началу истории, следы мухи на обложке книги, которую он купил в тихом букинистическом магазине, не причинили ему вреда.

Тот особенный экземпляр «Великого Гэтсби» с именами последних владельцев книги, написанными друг под другом различными почерками на первой странице — Розмари Чайлд, Шэрон Паттен, Дэвид Коннор, Рита Джексон, — был вклеен в носовую часть лодки, которая продержалась на плаву триста ярдов, прежде чем дала течь и затонула.

Муха, что задержалась на книге в тот день, провела остаток вечера беспокойно: то усаживалась на осветительные приборы, то парила на уровне пяти футов от пола. Так ведут себя все мухи по вечерам. Эта муха не исключение.

Женщина, заведовавшая букинистическим магазином, была в восторге оттого, что удалось продать сразу все экземпляры «Великого Гэтсби», да к тому же такому симпатичному молодому человеку. На место Фицджеральда в витрине она решила положить «Божественную комедию» Данте и перед этим подула на нее. Взметнулась пыль. Еще больше пыли поднялось, когда она дунула сверху на страницы, после чего она смахнула пыль с прилавка. Женщина посмотрела на испачканную пылью руку. Пришло время почистить книги, хорошенько все стрясти. Это займет все ее время вплоть до весны. Художественная литература, затем научная, а потом все остальное. На сердце стало легко. В тот вечер она начала с буквы А.

Женщина, которая жила кладбищем, помните, в самом начале? Она выглянула в окно и увидела — ах, но это другая история.

И, наконец, что же с тем первым — мужчиной, с чего все началось, — мужчиной, который жил церковным погостом?

Прожил он многие-многие лета, одинаково счастливую и печальную, но очень богатую на события жизнь, прежде чем умер.

Это произошло на самом деле.

Как-то весенним днем, в середине девяностых, в книжный магазин, где я работала, вошел мужчина. Он напоминал банковского служащего, или бухгалтера, или бизнесмена — идеальная стрижка, безупречный костюм, дорогой галстук. Я расправила плечи. У меня хватало неприятностей, и мне не хотелось их усугублять. А этот мужчина, похоже, вполне мог оказаться важной персоной.

В книжном магазине, в котором я тогда работала, превыше всего почитали патриархальность, и неприятности мои были связаны с тем, что я «неправильно» одевалась, внося своим видом дисгармонию в общую атмосферу старомодной затхлости. Незадолго до описываемых событий я пришла на работу в футболке с броской фразой на спине: «ВООБРАЗИ, ЧТО НАШЕЛ СПОСОБ ВЫЖИТЬ, И ПРЕИСПОЛНИШЬСЯ РАДОСТЬЮ». Это вызвало переполох среди старшего персонала, и начальник лично отчитал меня (что-то вроде того), осудив и мою футболку, и брюки вместо юбок, после чего (беспрецедентный случай!) выдал мне пособие в тридцать фунтов на покупку «приличной» одежды. В комнате отдыха все восприняли эту новость с бессильной злостью. Старые сотрудники беспрерывно курили, не скрывая своего возмущения, тем более что они и так считали меня возмутительной, раз я «неправильно» одеваюсь, а их молодые коллеги, обиженно сидящие в густом тумане сигаретного дыма, размышляли о несправедливости бытия, полагая, что им тоже не помешало бы пособие на одежду.

В день, о котором я рассказываю, на мне была «правильная» блузка — одна из двух, имевшихся в моем гардеробе. Обе вызывали у меня чесотку, к тому же, на мой взгляд, я становилась в них похожа на запуганную тупую клушу, что, естественно, мне не нравилось. Но я улыбнулась вошедшему мужчине. Он разительно отличался от другого посетителя магазина, стоявшего у стеллажа, где была выставлена «Хроника двадцатого века».

Прежде «Хроника двадцатого века», раскрытая примерно на середине столетия, всегда лежала отдельно, на специальной кафедре, предоставленной магазину издателем. Однако две недели назад мы (то есть трое сотрудников, обслуживающих первый этаж) решили убрать кафедру, потому что этот странный посетитель каждый день являлся в магазин, доставал мокрый носовой платок и вешал его на кафедру, пока читал «Хронику». Каждый день одно и то же: он несколько часов читал, потом проверял, высох ли платок, складывал его, убирал в карман пиджака и уходил.

В том магазине многие вели себя странно. Он существовал уже сотни лет, занимая три этажа старинного здания, полного укромных уголков, скрытых лестниц и потайных комнат. Некоторые люди там даже умирали. Старые сотрудники нередко сплетничали прокуренными голосами в окутанной клубами дыма комнате отдыха о том, как один из них нашел мертвую леди среди пакетов с покупками — ноги неестественно раскинуты, пальто сбилось, на лице застыло изумление; или о том, как другой обнаружил мужчину, сидящего на подоконнике лестничной площадки четвертого этажа — тело было уже холодным, а в безжизненных глазах застыла тоска.

Можно вспомнить целую галерею странных личностей, посещавших тот магазин. Например, человека, который все время воровал книги, но, прочитав, приносил обратно, распихивал по полкам и набирал новые. Мы называли его Маниоклептик. Или мужчину, любившего поспать, прислонившись к полкам. Мы называли его Нарколептик. А одна женщина постоянно сгребала все, что лежало на столе новинок, и очень быстро перелистывала, словно снимала глазами фотокопии. Мы называли ее Критик. Ей под стать были две старые леди, которые являлись на все лекции в магазине, чтобы выпить бесплатного вина. Мы называли их Дождевик и Миссис Трость (Миссис Трость всегда ходила с палочкой). Мне больше нравилось работать на первом этаже, куда меня сначала определили; в комнате за лестницей в глубине третьего этажа нам вечно приходилось подтирать за людьми, перепутавшими отдел «Настоящие преступления» с туалетом, — корешки «Смерти на закате», «Йоркширского потрошителя», «Резни», «Преступлений против человечества», «Идеальной жертвы», «Фейберовской книги убийства», что ни день, обтекали мочой под флуоресцентным светом. Мы называли писунов Варварами.

У мужчины с платком тоже было прозвище — Токсик. После того как убрали кафедру, мы втроем, пихаясь и шикая друг на друга, с нетерпением ждали, когда он появится, чтобы посмотреть, что будет. Наконец он пришел. Обескураженно замер там, где раньше стояла кафедра. Потом направился к стойке. Барбара уставилась в пол. Я — на свои руки. Он спросил Андреа, не подскажет ли она, где можно найти «Хронику двадцатого века».

Андреа была помощницей заведующего первым этажом. Покраснев, она указала на «Документалистику» и со вздохом произнесла:

— Пойдемте. Я вам помогу.

Она отвела его к стеллажу и достала с полки «Хронику». Мы с интересом наблюдали за ним. А он, не моргнув глазом, спокойно раскрыл книгу, примостил ее так, чтобы удобно было читать, встряхнул свой неизменно мокрый носовой платок и повесил его на край полки, словно не замечая, что тот свисает на книги, стоявшие внизу. Когда платок высох, он закрыл «Хронику», убрал ее на место и ушел.

В тот день, о котором я рассказываю, он снова был у нас. Впрочем, как обычно. Мне даже почудилось, что я вижу, как его сущность испаряется в воздух и циркулирует по магазину в древней грохочущей системе отопления (хотя уже наступила весна, холод еще властвовал в городе, и в то утро иней обильно посеребрил церковные шпили и крыши бесконечных многоквартирных домов). Глядя на типа с платком, я вновь подумала, не бросить ли мне эту работу. Стоит себе, как ни в чем не бывало, в дурацком пальто с серым обвисшим поясом. Передернув плечами, я отвернулась к окну, устремив взгляд на оживленные улицы Старого города, на обветшалую церковь и закопченные магазины, на снующие мимо такси, на людей, терпеливо ждущих зеленого света у пешеходного перехода, в то время как безжалостный ветер охаживает их своими розгами, на съежившихся от непогоды бедолаг, бредущих вверх и вниз по улице вдоль монументального здания музея. Блузка жала мне под мышками. При любом движении я боялась, что ткань порвется. Интересно, каково работать в музее, где тебя окружают горностаи с выпученными стеклянными глазами, набитые ватой ястребы, лисы, огражденные табличками «Руками не трогать», кости динозавров, скрепленные вместе в вышине огромного зала, где тишину нарушает только цоканье элегантных каблучков по мрамору и царит благоговейная атмосфера науки и порядка? Но, возможно, в музее тоже есть форма одежды. Возможно, там тоже типы вроде этого мужчины сушат свои носовые платки на лапах давно почивших животных и испражняются на хищников. Я стояла и гадала, есть ли вообще в этом городе место, где мне не будет казаться, что, пока я работаю там, настоящая, полная приключений, а не убожества, жизнь опять обошла меня стороной.