А где-то на юге страны, на севере ли, в каком-то городе (если угодно, хотя бы в том, с которым тесно связаны события этой книги, мелкие и значительные) призрак Дасти Спрингфилд, популярной певички шестидесятых, самоуверенный и растерянный, целеустремленный и нерешительный, вылетает из открытого окна дома с террасой на углу Шорт-стрит. Он парит над улицами и садами, над простертыми земельными владениями и свалками, над зловонными канализационными стоками, над бассейном, над отелем со старинными обшарпанными номерами, взмывает в небо, откуда его голосок доносится до города так слабо, что его и не слыхать. Но это не означает, что он вообще пропал; всю Шорт-стрит околдовал тот самый «влюбленный взгляд, твои глаза горят, сердцу правду говорят»; у Дасти высокий начес, глаза с черными стрелками, она совсем еще девочка, руки движутся в пантомиме, будто прижимают к груди дорогую вещицу, а та раз – и выскальзывает; этот взгляд, говорящий гораздо больше, чем могут выразить слова; взгляд, над которым не властно время; она рассказывает всем слушателям, всем-всем, кто ее слышит, что она ждала, так долго ждала, а обитатели домов на Шорт-стрит и ближайших улицах, которых каждое утро по будням ровно в семь будит ее голос, орущий на полную катушку в доме 14, лежат в кроватях, накрыв голову подушкой, потом угрюмо косятся на чашку слишком раннего кофе, приготовленного слишком быстро, слабо или крепко, швыряют оскорбления в стены своих спален, звонят с очередной жалобой по горячей линии Городского совета, злобно смотрят в окно или в открытую дверь на источник шума, с хмурым видом слушают восьмичасовые новости по радио-4 [54], пока их показания в который раз записывает дежурный полицейского участка, заканчивающий смену, потом идут через дорогу, чтобы постучать в дверь дома 14 и, если там осмелятся открыть, пригрозить хозяину или хозяйке трепкой, но в полусне не замечая, что сами прислушиваются, а то и подпевают призраку Дасти, которая почти допела, дойдя до пошлого заключительного всхлипа, не бросай меня, поет она, и трехминутная песенка (подобно миллионам других двух-, трехминутных песенок про встречи и разлуки, находки и потери, про бесконечный круговорот любви и превратностей жизни) кончается, словно опускаясь на распластанных серых крыльях горлиц в сад, на хранящие росу ветви яблони-кислицы, плавно и безошибочно точно, чтобы обрести покой.

Утро. Женщина, которая по утрам моет лестницу и часть тротуара перед отелем с выложенной надписью « Глобал», уже выплеснула воду из ведра и убрала его вместе со шваброй в шкафчик. Она давно ушла домой. Слово «Глобал»пока что чистое; по нему прошлось совсем немного людей.

По всему городу, уже надев форму, завтракают дома девушки-кассирши из супермаркета (кроме тех, кто работает неполный день или у кого выходной, эти в основном дрыхнут или готовят завтрак для детей и мужей).

Люди, купившие вчера в аптеке «Бутс» прописанные лекарства, чувствуют себя лучше, хуже или без изменений. У кого-то простуда. Кто-то подхватил заразу. Кто-то ни на что не жалуется. У кого-то кружится голова, и сегодня им не рекомендуется иметь дело с механизмами. У одних температура поднялась, у других понизилась. Кто-то выздоровел во сне и встает бодрячком. А кто-то обнаружил или обнаружит, проснувшись, что лекарство никак не повлияло на его самочувствие.

Люди, томившиеся вчера в очереди в кино, просыпаются или еще спят. Лишь немногие из них припоминают, что вечером посмотрели фильм.

Инструкторша по вождению пьет на завтрак какао «Хорликс»; кофеин ее возбуждает. Она предается мыслям о ласках своего ученика. Ее муж никак не справится с галстуком. Она улыбается и отвечает на его вопросы, продолжая думать о том, как распаляется мальчишка в машине, зарывшись в ее одежду.

Ее ученик лежит утром в кровати и вспоминает прошедшие уроки. Она хороший инструктор? спросила вчера его мать (она платит за уроки). Да, ответил он. И покраснел. Она просто классная, она сказала, что скоро я смогу ездить без инструктора и с легкостью сдам на права после нужного количества уроков, говорит он. Впереди еще десять уроков. Интересно, что еще ему предстоит освоить?

Хозяйка кафетерия наслаждается тишиной, наступающей обычно перед утренним потоком посетителей. Она сделала себе сэндвич с ветчиной и принялась за свежую газету. Опять статья про извращенцев; это не так интересно, как вчерашняя статья про людей, ставших жертвами акулы. Зато после чтения у нее появляется ощущение духовного очищения, силы.

Старик, который вчера махал с тротуара вслед уезжающему сыну, смотрит из окна в сад. Он развесил на дереве мешочки с орехами для птиц. Зимние птицы – его отрада. Вот зяблик. Вот еще один.

Мужчина, возмущенный вчера неприличным поведением парочки на остановке, просит жену завязать ему галстук. Пойди сюда, говорит она, берет у него галстук, продевает за воротник, перекидывает сверху, снизу, потом затягивает узел, готово. Она целует его в щеку. Он идет в коридор и смотрится в зеркало; сам не зная почему, он чувствует раздражение. Открывает входную дверь, кричит: пока.

А та парочка пьянчуг с автобусной остановки лежит в постели. Он пытается заснуть, но стоит ему забыться, похмелье бьет по векам изнутри, заставляя открыть глаза. Его подруга не спит, она стряхивает пепел сигареты в чашку. Потом улыбается любовнику; он вяло улыбается в ответ.

Рабочий примостился на доске, торчащей из эркера третьего этажа. Скоро он разбудит своей дрелью всех окрестных засонь. Все равно уже пора вставать. Мимо на велосипеде проезжает девушка. Он машет ей рукой. Хотя видит впервые. Она тоже его не знает. Но машет в ответ. Привет, ягодка, кричит он. У него поднялось настроение. Он опускает дрель и озирается вокруг, насвистывая мотивчик песенки, которую помнит с детства.

Женщина, которая вчера устало плелась в толпе, открывает один из пакетов своей громоздкой ноши. Это пластиковый контейнер апельсинового сока, размером аж с ее туловище. Больше берете – меньше платите. Она старается удержать тяжелый пакет, прижав его к себе, и наполняет четыре стакана. Потом ставит на кухонный стол по одному перед каждым ребенком.

Женщина, которая никак не могла поместиться в кабинку бассейна, лежит в постели. Она читает книжку и ест банан. Кошка уютно устроилась в складках ее живота. Она целых четверть часа умывалась и прихорашивалась, а теперь мурлычет, с обожанием глядя на хозяйку.

Девушка из часового магазина только что приняла душ и теперь сохнет, сидя на краешке кровати. Мокрые волосы упали на лицо. Она откидывает их назад, заправляя за уши. Надевает на запястье часы. Это не ее часы. Они принадлежат одной из заказчиц. Одна девушка отдала их в починку еще летом и до сих пор не возвращалась. Часы просто замечательные; таких на свете сотни, они похожи, как близнецы, но у этих ремешок так разносился, что стал мягким, даже теплым на ощупь, и идут они после ремонта точнехонько. Когда хозяйка все-таки придет за часами, девушка за конторкой уже знает, что скажет: вот, держите. Я уж беспокоилась, когда вы за ними придете. Я знала, вы про них не забудете. Отличные часы. Она не рассердится, эта С.Уилби, как написано в картотеке, говорит себе девушка каждое утро, надевая часы; она специально залезла в ящики с готовыми заказами, пока мистер Майклз был на конференции по продажам, нашла сверток, развернула и рассмотрела часы. Вот уже несколько месяцев они лежат в шкафчике с исправными часами, которые спрятались по отдельным сверткам, тикая в собственное удовольствие. С.Уилби. £27.90. Вода в механизме. Двадцать восемь фунтов; немалая цена за заурядные часы. Она провела черту поперек страницы в рабочем журнале, написала сбоку «неуплата», стерла данные из компьютера, а счет свернула и положила себе в карман. Потом сняла свои часы и надела те, что принадлежали девушке. Пряжка легко застегнулась на старом месте. У них с С.Уилби одинаковые запястья.

Девушка из часового магазина впервые соблазнилась чужими часами. Она сама никак не может поверить. С.Уилби целыми днями торчала на улице у магазина, хрупкая, застенчивая девушка, она ничего не просила, смотрела себе под ноги, но привлекала внимание. Девушка из часового притворялась, что не замечает ее. Она сама не знает, почему. Ей казалась, так надо. Она была не готова. Время было неподходящее, и это ее смущало. Да и сейчас смущает при одном воспоминании, и тогда она чувствует, будто у нее в груди бьется крылышками, деловито елозит и копошится маленькое существо.