— Да нельзя разве их спасти! Спасти! Спасти.

— Спасти! Спасти! Спасти! — словно издеваясь над ним, ответило эхо моря… Люди не отвечали…

Они только взглянули на него, как на безумного, и, покачивая головами, ответили криком чего-то, чего нельзя было разобрать за стоном ветра и бури.

И снова замелькали люди с фонарями, снова рокотало море, и старуха Ирма и тоненькая Ида выкрикивали громкими, дикими, теперь уже охрипшими надорванными голосами:

— Иолас! Иолас! Где ты, Иолас?

И вдруг крики стихли… Точки двигающихся по берегу огоньков остановились… Люди тоже перестали метаться… Все взоры, как по команде, устремились куда-то в одну точку, к противоположной стороне берега, от моря.

И Сережа повернул голову вслед за остальными…

— Она! — закричало несколько десятков голосов… По откосу берега с фонарем в руке скользила небольшая женская фигурка… При свете фонаря, высоко поднятого над головой, можно было разглядеть короткую грубую холщовую юбку, неуклюжую синюю куртку, какую носят шведские и финские моряки, и мужскую матросскую фуражку, надвинутую на лоб и окруженную красными, пышными, развеянными по ветру кудрями.

— Сирена! — сорвалось заглушенными бурею звуками с уст Сережи.

— Пасторская дочка! — эхом отозвались ему люди на берегу.

В несколько прыжков она была среди них, странная девушка с огненно-красными до колен волосами.

— Выстрел с моря… Наши гибнут… Лодку мне… — прозвучал отрывистыми звуками ее звонкий голос…

— Но, барышня! — И высокий седовласый латыш выступил вперед, обнажая голову.

— Что «но»? Что «но», старый Мартус? — И темно-красные брови Сирены грозно сдвинулись над переносицей. — He думаешь ли ты противоречить мне, старина? He поможет!.. Ой вы! Иоганн… Петер рыжий… Брат Андека, Мартин, ко мне и живо баркас! В одну минуту! — быстро скомандовал ее звучный молодой голос.

— Но, барышня… В такую бурю… Мы не смеем… Вы идете на верную гибель… Нет, положительно не смеем пустить вас…

И старый Мартус низко опустил свою седую, как лунь, голову.

— Слушай, старина! — Маленькая, сильная загорелая рука Сирены легла на плечо старого рыбака. — Ты жил много… Больше всех здешних слободских жил ты на свете. Твоих красавцев сыновей тоже взяло когда-то море. Видишь, вон плачет старая Ирма… мать молодца Иоласа. Ты знаешь, старина, что значит для родительского сердца потерять ребенка! Недаром же ты стал весь белый, как гребень седой волны, старик… He мешай же мне, Мартус, не мешай, старина, сделать большое дело…

— Но, барышня, вы погибнете в море! — послышались робкие голоса из толпы…

— Погибну? — и странным смехом залилась необычайная девушка. — Да разве вы не знаете, что проповедует мой отец в церкви? Положи жизнь за ближних твоих… Если бы он не уехал напутствовать умирающего, то был бы здесь тоже. — И гордая, как маленькая королева, она двинулась к мосткам, полуснесенным вихрем. Здесь прикрепленный к столбу, вбитому в дно моря, качался баркас… В одну минуту рыбаки бросились за нею и преградили ей дорогу.

— Там гибель… и смерть… Гибель и смерть! — затаенным ужасом звучали вокруг нее голоса.

И вот в ту же минуту раздался новый выстрел с моря.

— Это Иолас… Андек… У них есть ружье… Я знаю… Иду!! Иду!! К вам на помощь! — прозвенел, прорезав дикий рев моря, звонкий крик Сирены, похожий на крик ночной птицы… И одним прыжком она вскочила на баркас…

— Кто со мною? — прозвенел оттуда ее голос…

— Я с вами, барышня! — и молодой латыш, почти мальчик, впрыгнул в баркас.

— Ага, Мартин! С Богом поезжай спасать брата! — крикнула весело Сирена, дружески хлопнув юношу по плечу.

— И я! — и Адам Ленд присоединился к храбрецам.

— Возьмите и старого Мартуса. Если девушка-ребенок не боится моря, мне ли, отжившему старику, трусить темной пучины, поглотившей моих бедных сыновей.

— И меня тоже! — прозвучал голос Якова Дена, считавшегося одним из лучших гребцов.

— И меня! И меня возьмите с собой, Сирена! — послышался откуда-то голос из-за спин и голов рыбаков, и прежде, чем Сирена могла ответить, Сережа Скоринский тоже прыгнул в баркас…

Нелегкая работа предстояла гребцам. Зловещий вихрь метал легкое суденышко из стороны в сторону… Черные волны то высоко выбрасывали баркас на гребне своих валов, то стремительно низвергали его в пучину…

Казалось, вот он исчезнет навеки в черной клокочущей пропасти, называемой морем… На веслах сидело четверо…

Адам, Яков, Мартус и юноша Мартин…

Фонарь, прикрепленный на корме, освещал слабым светом напряженные, суровые и угрюмые лица латышей… Они гребли изо всех сил, напрягая мышцы, но ветер и волны были вдвое, втрое, вдесятеро сильнее их. Они бросали, как щепку, баркас вправо и влево, и расстояние от берега до лодки уменьшалось с убийственной медленностью… Сирена правила рулем и изредка отдавала краткие приказания… И странно! Беспрекословно повиновались гребцы этой необычайной девушке, почти ребенку, знавшей море, как свои пальцы на руке.

— Вправо! Забирай вправо, Мартин! — одиноко звенел ее резкий, властный голос среди бушующей стихии. — А ты, Адам, приналяг… Вот я вижу вдали огонек старого Петера!..

Сережа, находившийся один без дела в баркасе, взглянул вперед и в надвигающемся мраке ночи увидел яркую звездочку в вышине.

— Я буду править на огонь! — ни к кому не обращаясь, заявила Сирена и с силой, трудно ожидаемой от ее маленькой руки, повернула руль… Потом глаза ее неожиданно встретились с глазами Скоринского.

— Вы умеете править? — сурово прозвучал ее голос, и, не дождавшись его ответа, она произнесла:

— Садитесь на руль… Я должна отыскать «их» глазами!

Сережа повиновался. Он невольно подчинился этому властному существу, распоряжавшемуся в море, как дома.

Старший Мартус, после долгого молчания, произнес мрачно:

— Здесь близко грифы… Если мы завязнем в них — конец. Баркас разобьет вдребезги, как игрушку…

— Жаль старую Ирму… Брата Андека постигнет та же участь… Все мы погибнем в пучине, — откликнулся Адам, с последними силами налегая на весла…

Mope бушевало… По-прежнему грозно вздымались седые гребни… заливая баркас… Из сил выбивались гребцы, налегая на весла… С нахмуренным, сосредоточенным лицом стояла на коленях посреди баркаса Сирена, держась обеими руками за его борта, и напряженным взглядом мерила даль… Ее зеленые глаза сверкали, как у кошки, и лицо, казалось, было белее гребня седой волны…

Вдруг она вздрогнула и закричала:

— Я вижу там… Я вижу там… белеет их парус…

— Где, где? — вырвалось из груди пяти человек.

— Там!

Маленькая рука вытянулась вперед. Где-то вдали белела точка… Это был парус, во все стороны бросаемый на крыльях ветра.

— Они погибнут… Это ясно, как день! Без весел им ничего не поделать, — произнес Яков Ленд, не переставая грести.

— Мы должны их спасти! Должны, во чтобы то ни стало! — И голос Сирены зазвучал суровыми, упрямыми нотами.

Снова налегли с удвоенной силой на весла люди. Снова воцарилось молчание, значительное и мрачное, как эта ночь. Совсем стемнело… Только яркая звездочка одинокого огонька сияла на маяке.

Только ее, да белый парус и видно было среди сгустившейся темноты… Вот она ближе и ближе… Вот неожиданно вынырнула огромная плывучая башня с фонарем, вся вымокшая от брызг фигура человека.

— Мой старый Петер! — кричит Сирена, изо всех сил напрягая свой звонкий голос, — идем на помощь туда! — И она махнула рукою куда-то вдаль, неопределенно.

— Спаси вас Бог, барышня! — прозвучал старческий голос с верхушки маяка.

Снова ночь… Снова молчание… Только волны ревут, не умолкая, как безумный…

И вдруг отчаянный треск… Грохот… и белая точка с быстротою молнии исчезла в волнах.

— Погибли… Паруса не видно, все погибли! — вырвалось снова стоном из груди пяти человек.