— Ну и глаза у тебя, малыш, я не я, если за ними не скрывается что-то. Человек с такими глазами далеко пойдет. А теперь помолчи, маленький замарашка, не задавай мне больше вопросов. Лучше сбегай, выпусти собаку.

Лопе снова стоит на полу и помахивает руками. Ему надо стряхнуть с них тяжелую хватку овчара. Потом он мчится прочь. И белый песок, устилающий пол в домике, фонтанчиками разлетается из-под его ног.

А потом Лопе лежит среди вереска. А над ним — собака. Лопе притворяется мертвым. Собака тычет носом в его пятки. Она обнюхивает руки Лопе и бока. Лопе с визгом вскакивает. Собака хватает его. Они вместе катятся и закатываются прямо в картофельное поле. Заходящее солнце село красным шаром на лесные верхушки. Легкая краснота струится из-за разбухших облаков. Две сороки, стрекоча, летят к лесу. Вечер ниспосылает деревне мир и покой. Земля и небо заводят вечернюю песню. Но в этой песне есть звуки, которые доступны не каждому уху. Например, Стина, горничная, ничего из этих звуков не услышит.

А Фердинанд? Ну, про Фердинанда и говорить нечего. Вдова лавочника Крампе, слюнявя пальцы, подсчитывает дневную выручку. Мысли Матильды Кляйнерман устремлены на пару башмаков, солидных, с крепкой подметкой, чтобы проносились положенные десять лет.

Липе Кляйнерман сидит на лежанке и отыскивает больные места в своем прошлом. Мальтен, овчар Мальтен стоит у дверей. Из его трубки поднимаются шелковистые голубые облачка. В засаленной куртке рядом с несколькими капельками крови отразилось вечернее солнце.

Игра в футбол идет не только на выгоне. Тем более что у крестьянских сынков мяч снова лопнул. На усадьбе есть своя команда. Там играют Пауле Венскат, Фриц Блемска, Орге Пинк, несколько шахтерских сыновей, — словом, все, кто не мог участвовать в складчине на кожаный мяч. Иногда им не хватает мальчишек, и тогда в игру принимают девочек. Два камня обозначают ворота. Из девчонок получаются хорошие вратари. Они ловко перехватывают мяч. И не один гол застревает в широкой юбке.

Мяч у них из соломы, солома обшита парусиной. Парусина была когда-то грубым сахарным мешком. Кто-то из мальчиков «нашел» его во дворе у лавочницы. А сшила этот мяч Фрида Венскат. Она совсем косолапая и только в раннем детстве могла носить башмаки по размеру. Ей уже минуло шестнадцать лет. Она вприглядку научилась шить у господских горничных и шьет теперь пестрядинные куртки и дешевые юбки для батрацких жен. А еще красивые полосатые передники с треугольным нагрудником. Жены рабочих носят их по воскресеньям. Когда Фрида шьет для ребят мяч, она ставит свои условия: ребята должны пообещать ей, что будут играть у нее под окном.

— Ладно, Фрида, ладно, будем гонять у тебя под окном.

Поднимается крик и шум. Фрида усаживается к окну позади своих фуксий. Кожа у нее на лице совсем белая до самых ушей, все равно как картофельные ростки. Толстые губы — серые, словно вымоченное в уксусе мясо. У нее ненасытные глаза, они впиваются в лица других людей, как пиявки. Лицо ее будто стоячий пруд между холмистым лесом каштановых волос и нагорьем грудей. Когда, разгорячась, словно петухи, мальчишки лупят по мячу у нее под окном, она высовывает кончик языка между серо-синими губами. Язык ходит по губе, как по рельсам, — взад-вперед, взад-вперед. Порой в пылу созерцания она даже приподнимается, но тотчас грузно оседает назад. Верхняя часть ее туловища участвует в спортивных схватках, а ноги, стоящие под швейной машиной, ограничивают ее восторги.

У Лопе разрумянились щеки и кончик носа. На лбу у него собрались мелкие капельки пота, словно светлый бархат. Его команда проигрывает. Он кличет на помощь Труду. Труда скачет в деревянных башмаках через порог и становится на ворота.

— А теперь разрази меня гром, если мы не выиграем.

Орге Пинк, представитель другой команды, прытко оборачивается, словно котенок за собственным хвостом.

— Вы чего? Так нельзя! Это называется укреплять команду!

В отместку Орге кличет на подмогу одного игрока из деревенских. У них как раз перерыв. Пока сапожник Шуриг не залатает мяч.

— А уж так и подавно нельзя, — горячится Лопе. — Он с нами в долю не входил.

— Еще чего! На такую дрянь — и входить в долю? — отвечает Клаус Тюдель. Это сын трактирщика, он перелез через ограду.

— Ты чего сюда приперся? Это наш мяч! — кричит Пауле Венскат с противоположной стороны. Он обмотал вокруг головы грязный носовой платок, чтобы пот не заливал глаза.

— Тюдил-Тюдил, пиво испаскудил! — кричит из-за угла Марта Блемска.

— Заткнись, коровья погонщица!

— А ну навесь-ка ей пару горячих!

По ту сторону ограды собралась свободная от игры деревенская команда. Подбодренный ее криками, Клаус Тюдель делает несколько шагов по направлению к Марте.

— Ну, сейчас я до тебя доберусь!

— Тюдил-Тюдил, пиво испаскудил!

На сей раз кричит Труда.

— Ах ты, вшивая сопля, и ты туда же!

— Если он будет играть, я в воротах не стою, — говорит Труда.

— А кто его сюда звал?

— Пауле Венскат.

— Он испортит нам мяч.

— Тюдил-Тюдил, пиво испаскудил! — кричит маленькая девочка с безопасного расстояния, для верности держась за ручку своей двери.

Фрида под прикрытием фуксий сумела встать и держится за оконный переплет. Она хочет открыть окно, но, покачнувшись, словно в наказание за смелость, валится обратно на свой стул. Мяч снова в игре. Он подкатывается к Тюделю. Какая-то девочка мчится наперерез, чтобы перехватить его. Тюдель презрительно сплевывает и попадает в девочку. Оказывается, он попал в лицо Марте Блемска. Как разъяренная клуша, Марта наскакивает на Клауса.

— Ты… ты… ты… в меня плюнул?! — И красные пальцы впиваются в лицо Клауса. Тот отшатывается. Команда деревенских в полном составе скачет через ограду.

— Вон и остальные набежали! — верещит Труда.

— Даешь! — командует Пауле Венскат и оглядывается, ища глазами Лопе. Лопе стремглав выскакивает из своих деревянных башмаков, прикусывает зубами кончик языка и устремляется на Альберта Шнайдера. А Шнайдер старше его двумя годами.

Битва в разгаре. Она захлестнула всю усадьбу.

Труда несется на подмогу Марте. Подставляет ножку Клаусу Тюделю. Все трое катаются по земле. У девочек распустились волосы. Клаус только охает от их ловких царапающих пальцев.

Остатки крестьянской команды прут через ограду. Пауле Венскат дубасит их по пальцам доской от забора. Лопе и Альберт Шнайдер схватились один на один.

— Хоть ты напусти в меня тысячу вшей, я тебя все равно одолею, — скрежещет зубами Альберт Шнайдер.

— Вшей?

Для Лопе эти слова хуже пощечины. Он разрывает хватку Альберта, он сжимает кулаки и обрушивает град ударов на выгнутую грудь Альберта. Время от времени удар попадает в лицо крестьянского сына.

— Чтоб ты знал: у меня уже давным-давно нет никаких вшей.

Альберт Шнайдер отступает, хотя он сильней и старше. Он продумывает новые возможности нападения. Сперва он пригибается, чтобы удары Лопе не попали в цель. Потом хватает рассвирепевшего малыша за ноги — за две тоненькие палочки. Лопе падает на кучу золы. Зола обволакивает обоих грязно-желтым облаком.

Труда кричит:

— Лопе! Ло-опе! Тебя спрашивает господин конторщик.

Лопе лежит под Альбертом, но когда он слышит голос Труды и какие-то слова про конторщика, он разжимает руки. Прежней уверенности у него нет. Кто его знает, может, этот конторщик, эта долговязая размазня, уже на подходе? Боевые петухи поднимаются с земли. Лопе вытирает глаза, засыпанные золой. Труда подошла поближе.

— А где господин конторщик? — интересуется Лопе.

— Он сидит у окна и ждет тебя.

Труда помогает брату отряхнуть золу. При этом она наскакивает, что твоя воробьиха, на рослого Альберта. Альберт Шнайдер, как был в золе, перепрыгивает через ограду назад, на деревенскую улицу. Усадьба снова пустеет.

Остальные мальчики ушли со двора через ворота. Ворота в усадьбу — это вам не калитка в крестьянском заборе. Через них может ходить каждый-всякий, если, конечно, поблизости нет управляющего.