Об эту пору учитель во время занятий посылает детей в лес. К полудню девочки возвращаются и приносят в фартуках ягоды. А мальчики тем временем насобирали грибов в свои шапки. Учитель ведет строгий учет: кто принесет фунт голубики, тому скостят пять ударов, за фунт белых грибов — три, а за фунт лисичек — всего два.

Альберт Шнайдер приволок только два больших белых. В каждой руке — по одному. Учитель придирчиво рассматривает грибы.

— А они у тебя не червивые?

— Не-а.

— Ну ладно, вычтем шесть.

Шапка Орге Пинка полна до краев и даже выше. Серо-белые ножки белых грибов торчат поверх края.

— Там и маслята есть, — утверждает учитель.

Орге Пинк только плечами пожимает.

— Ну ладно, вычтем три удара, за маслята я никак больше не могу.

У Лопе в носовом платке — лисички, в шапке — белые.

— Лисички. Да еще платок такой грязный! Фу! Вычитаем два.

— А вот еще. — И Лопе протягивает ему шапку с белыми грибами.

— Ну ладно, скажем, всего три.

Учитель стоит у доски и велит пересыпать грибы и ягоды в приготовленные корзины. А первый ученик сидит на его месте и ведет реестр вычтенных ударов. Разве грибы Лопе стоят меньше, чем у Орге Пинка или у Альберта Шнайдера? Наверно, это потому, что он сидит на «вшивой скамье».

На следующий день он находит столько же подберезовиков, сколько и Альберт Шнайдер. Посмотрим, что скажет учитель по этому поводу.

Когда начинается сдача грибов, Лопе нарочно становится сразу за Альбертом.

— Пять, — говорит учитель, принимая грибы от Альберта. — У тебя же только подберезовики.

— Четыре, — немного помешкав, говорит он Лопе.

На другой день Лопе еще более рьяно собирает грибы. Перед тем как выйти из лесу, он украдкой заглядывает в шапку к Альберту и отмечает, что Альберт нашел меньше. Тогда он возвращается в лес и прячет свои излишки под вереском и мхом.

После обеда Лопе собирает грибы для матери. Сперва он достает припрятанные утром, потом идет глубже в лес, до густого ельника, который в народе зовется «Часовней». Там у деревьев такие густые ветки, что под ними не намокнешь даже в грозу.

Уверенно, словно дикий кролик, шмыгает Лопе в «Часовню». Не исключено, что именно в таком лесу стояла хижина мельника и принцессы.

— Ты куда? — прикрикивает на него жестяной голос.

Голос доносится из облака табачного дыма. Голубой дым щекочет в носу.

Молодой лесничий сидит в тени под охотничьей вышкой.

Лопе глядит на него. Как лягушонок на гадюку. Ружейные стволы таращатся, будто темные глаза. А Лопе стоит, будто вязанка хвороста. Корзинка с грибами, висящая у него на сгибе руки, подрагивает. Зеленый соглядатай обстоятельно отодвигает ружье в сторону и подходит поближе. Глаза у него серо-зеленые и сверлят, как буравчики. Наверно, Пауле Венскат и Клаус Тюдель охотились на кроликов, думает Лопе. И наткнулись на лесничего, но сумели удрать, да еще показали ему издали нос. Лесничий выстрелил, так что ветки затрещали. Но чего ради станет удирать Лопе? Он-то ведь не на кроликов охотится.

— Ничего себе мальчик, — шипит лесничий. На лице у него светлая, почти белая щетина, которая под лучами солнца отливает рыжиной. — У тебя есть разрешение на сбор ягод?

— У меня есть только лисички…

— Балда. Ну и что, что лисички? Разрешение на грибы — это все равно, что разрешение на ягоды. Понял?

Молчание. Лесничий Мертенс сосет свою трубку. В трубке шипит слюна. По фарфоровой головке трубки бродят нарисованные коричневым лани на ядовито-зеленом лугу.

— Как тебя звать?

— Лопе.

— Это что еще за Лопе? Дальше-то как?

— Меня зовут Готлоб Кляйнерман, родился седьмого августа одна тысяча девятьсот четырнадцатого года.

— Где твой отец берет березовый хворост для веников?

— В каменоломнях.

— Это правда?

— А когда я хожу за хворостом…

— Ну, ну, выкладывай…

— …я тогда хожу на гору.

— Ага! Вот ты и попался. А ну, давай сюда корзинку!

Желторотик срывает корзинку с руки у Лопе и высыпает грибы на землю. И топчет их своими коричневыми охотничьими сапогами.

Лопе видит, как эти сапоги пляшут на желтых, будто яичный желток, лисичках. Корзинка летит в ельник. Лопе идет и подбирает корзинку. И мчится прочь, долго чувствуя затылком пронзительный взгляд лесничего. В груди у него что-то сверлит, будто он напоролся на гвоздь. Новое, непривычное ощущение.

На полевой тропинке Лопе встречает Блемску. Тот разворачивает свой двухлемешный плуг.

— Ну и грибник же ты у нас! Ты уж не на деревьях ли искал грибы?

— Он их все растоптал.

— Кто?

— Мертенс…

— Этот Желторотик?

— Он прямо сбесился, потому что иногда я сам приношу для отца хворост.

— Всё, как есть всё захватили эти люди в свои лапы, мы еще дождемся, нам запретят брать к ногтю собственных вшей. Где он?

Блемска в ярости. Глаза у него становятся круглые, как у сурка. Лопе робко кивает в сторону «Часовни».

— Подержи лошадей, пока я обернусь.

В рваных, облепленных грязью башмаках Блемска скачет через борозды и скрывается в лесу. Колотье в груди у Лопе стихает. Вместо него появляется какая-то внутренняя дрожь. Может, от страха, а может, и от радости. Блемска скоро возвращается.

— Его уже там не было. Пусть благодарит бога, что его там не было.

— Дядя Блемска, у него ружье есть…

— Подумаешь какое дело. Иди собирай грибы, а если он появится, если он снова появится, свистни в два пальца, понятно?

Лопе снова возвращается в «Часовню». Сердце у него почти стрекочет.

Теперь он больше приглядывается да прислушивается, чем ищет. Услышит ли Блемска его свист? Лучше бы всего сразу же и проверить, но тогда Блемска может рассердиться. Пока он вторично набирает полную корзину, день подходит к концу. А Желторотик так и не появился.

Когда лес перестает осыпать людей дарами, в школе начинается суровая пора.

— Умножение на семнадцать, давай, Венскат!

Пауле Венскат встает и тужится:

— …Четырежды семнадцать будет… будет шестьдесят восемь, пятью семнадцать будет… будет девяносто пять…

— Сколько?

— …бу-удет… бу-у-удет восемьдесят пять.

— Я уже вижу: таблицы ты не знаешь. А задано было, между прочим, задано было три недели назад.

— Не-а.

— Ты что сказал? Ты сказал мне «не-а»? Во-первых, говорить надо «нет», понял? А во-вторых, ты лжешь. Он еще у нас, оказывается, и врун. Я что, не задавал вам таблицу?

— Да, — доносится из недр класса.

— Шнайдер, я задавал вам таблицу или нет?

Альберт Шнайдер вскакивает.

— Пятью семнадцать будет восемьдесят пять.

— Вот видите! Почему Шнайдер знает?

Учитель открывает желтый, как почтовые ящики, стенной шкаф. Он отыскивает за картами свою трость и со свистом взмахивает ею.

— Этого еще не хватало! Три недели назад задано, а наш лоботряс не изволил выучить. Да ты ведь не сумеешь даже подсчитать, сколько заработал, когда кончишь школу.

Он медленно приближается к Пауле. Тот стоит у передней парты — приговоренный перед эшафотом. Поначалу Пауле хнычет. Потом его вдруг осеняет, и он ухмыляется:

— А мне скостили восемь ударов!

— Это за что еще?

— За сенокос и за грибы!

— Он не врет?

Первый ученик шелестит списком.

— Все верно, восемь ударов.

Учитель с трудом подавляет досаду и яростно ударяет по классной доске.

— Все восемь зачеркнуть… А уж в следующий раз ты у меня… вжик… получишь… вжик…

Поля пустеют. Ветер носится над равниной, не встречая сопротивления. Дождь промывает небо и землю. Потом выпадает несколько солнечных деньков, когда жестяной стрекот молотилок разносится над влажно-комковатой землей. Сеятели топочут облепленными землей сапогами, разбрасывают зерна. Скворцы тучей вьются над свежими бороздами. Между комков земли пробиваются стрелки озими. Они больше красные, чем зеленые. Подрастут и начнут трепетать на осеннем ветру. Поздняя осень. В деревне настает спокойная пора.