К тому же он был жадюга. Одна падшая женщина попросила у него денег за услуги, так он ее, бедную, припечатал:

Это называется про любовь? Я так и сказал другу Эбену: с рождения столько злобы не видал. А он говорит: ты не тех поэтов читаешь. Отвел к себе в коттедж и дал книжку, стихи Уилфреда Оуэна [13]. Тот был офицером в Первую мировую, знал, что к чему, и вещи называл своими именами. Я тоже воевал под Пасченделом и видел все то же самое, но никогда не сумел бы сам так написать.

После всего этого я решил: в поэзии что-то есть. Начал ходить на заседания и очень рад, не то так и не прочел бы Уильяма Вордсворта. Многие его стихи я выучил наизусть.

И я добился руки вдовы Хьюбер — моей Нэнси. Однажды вечером повел ее гулять на утес и говорю: «Глянь-ка, Нэнси, блестящий свод небес уж волны озарил! Всевышний восстает». Она разрешила себя поцеловать. Теперь она моя жена.

Искренне Ваш Кловис Фосси

Р.S. На прошлой неделе миссис Моджери дала мне книгу «Оксфордский выпуск современной поэзии, 1892–1935 годы». Подбирал стихи некто Йетс [14]. Лучше б его до этого не допускали. Кто он вообще такой — и что понимает в поэзии. Я перерыл всю книжку, а Уилфреда Оуэна и Зигфрида Сэссуна не нашел. И знаете почему? Потому что мистер Йетс заявил: «Я специально не включил в сборник стихи о Первой мировой войне. У меня они вызывают отторжение: пассивное страдание — не тема для поэзии».

Пассивное? У меня чуть удар не случился. Он что, больной? Лейтенант Оуэн писал: «По тем, кто умирает как скотина, — лишь пушек похоронный перезвон». Что тут пассивного, я вас спрашиваю? Именно так мы и умирали. Своими глазами видел. Поэтому говорю: к черту вас, мистер Йетс.

Искренне Ваш, Кловис

Эбен — Джулиет

10 марта 1946 года

Дорогая мисс Эштон!

Спасибо за письмо и за то, что интересуетесь моим внуком Илаем. Он — сын моей дочери Джейн. Она вместе со своим новорожденным ребенком умерла в больнице в день, когда нас бомбили немцы, 28 июня 1940 года. Отца Илая убили в Северной Африке в 1942 году, и сейчас мальчик живет со мной.

Илая увезли с Гернси 20 июня вместе с тысячами малышей и школьников, их эвакуировали в Англию. Мы знали, что немцы на подходе, и Джейн очень за него беспокоилась. Доктор не пустил Джейн с ним, ей пора было родить.

О детях мы ничего не знали целых полгода. Затем я получил открытку из Красного Креста с известием, что Илай жив-здоров, но ни слова про то, где он находится. Мы понятия не имели, куда отправили деток, но молились, чтобы в большие города. Не скоро сумел я послать весточку в ответ, но мне, признаться, и не хотелось. Как сказать мальчику, что его мать с малышом умерли? Страшно было представить, каково будет Илаю читать эти холодные слова на обороте открытки. Но куда деваться, пришлось. И потом еще раз — об отце.

Илай вернулся только после войны — всех детей прислали одновременно. Вот у нас был праздник! Лучше дня, когда британские войска освободили Гернси. Илай первый сошел по трапу — такие ножищи отрастил за пять лет, — и я его так к себе прижал, думал, в жизни не отпущу, но Изола меня легонечко оттолкнула, чтобы самой обнять.

Я благодарен Господу за то, что мой внук жил в фермерской семье в Йоркшире. С ним там очень хорошо обращались. Илай привез письмо — там рассказано, как он рос, обо всем, что прошло мимо меня. Как учился, как помогал по хозяйству, как мужественно прочитывал мои открытки.

Он вместе со мной ловит рыбу, ухаживает за коровой и садом, но больше всего любит резать по дереву — мы с Доуси его учим. На прошлой неделе Илай сделал красивую змею из куска перил (правда, по-моему, это балка из амбара Доуси). Когда я спросил, Доуси лишь улыбнулся, но ведь у нас на острове не сыщешь и обломка ненужной веточки. Мы перерубили на дрова практически все деревья — и лестницы, и мебель тоже — когда уголь с парафином кончились. Мы с Илаем скоро посадим деревья на моем участке, но они пока еще вырастут. А мы уже сейчас скучаем по листве и тени.

Теперь расскажу про жареную свинью. С домашними животными при немцах приходилось сложно. Свиньи, коровы были на строгом счету. Гернси вменили в обязанность кормить немецкие войска, расквартированные у нас и во Франции. А мы могли рассчитывать лишь на то, что останется, — если останется.

Немчура обожала бухгалтерию! Учитывали каждый надоенный галлон молока, каждый мешок муки, взвешивали сливки. Курами сначала не интересовались, но когда еды стало мало, то приказали забивать старых кур и кормить ими молодых несушек, чтобы те продолжали нести яйца.

Мы, рыбаки, отдавали им большую часть улова. Они поджидали лодки в порту и отбирали свое, положенное.

В самом начале оккупации многие бежали с острова в Англию на рыбацких лодках. Одни тогда утонули, другие добрались. Так вот, немцы ввели новое правило: тех, у кого есть родственники в Англии, к рыбной ловле не допускать — как бы не удрали. А Илай был в Англии, вот мне пришлось сдавать лодку внаем. Сам же я работал в теплице у мистера Прайвота и мало-помалу научился ухаживать за растениями. Господи, как же я скучал по лодке и морю!

Особо много суеты было вокруг мяса, немцы не хотели, чтобы оно попадало на черный рынок вместо тарелок их солдат. Когда свинья поросилась, немецкий сельхозофицер приходил на ферму, пересчитывал поросят, делал пометку в книге и выдавал на каждого свидетельство о рождении. Про свиней, издохших по естественным причинам, тоже полагалось сообщать. Опять же приходил офицер, осматривал тушу, выдавал свидетельство о смерти.

Они могли нагрянуть без предупреждения, и горе, если число живых свиней на вашей ферме не соответствовало их записям. На одну свинку меньше — штраф. А в следующий раз вообще могли арестовать и посадить в тюрьму в Сент-Питер-Порте. Если не хватало нескольких свиней, это означало, что ты торгуешь на черном рынке, и тебя отправляли на принудительные работы в Германию. С немцами никогда не знаешь, с какой стороны ждать удара, очень вздорные люди.

Поначалу, впрочем, обмануть сельхозофицера, придержать свинку для себя, было довольно просто. Послушайте, как это сделала Амелия.

Сдохла больная свинья Уилла Тисби. Сельхозофицер выдал справку о смерти и удалился Уилл не закопал свинью, а помчался через лес с тушей и отдал ее Амелии Моджери. Та спрятала собственную здоровую свинью и вызвала сельхозофицера: «Приходите, у меня умерла свинья».

Офицер мигом явился. Видит — свинья вверх копытами. Разумеется, он не узнал ее, занес в реестр и ушел.

Амелия переправила тушу еще кое-кому; на следующий день тот проделал такой же трюк. И тому подобное, пока туша не подпортилась. Наконец немцы сообразили, что их обманывают, и начали при рождении ставить клейма на поросят и телят. Передавать друг другу туши стало невозможно.

Но ту живую, жирную, здоровую свинью, которую припрятала Амелия, оставалось только тихо пустить на убой. Тихо — потому что недалеко от фермы Амелии стояла немецкая батарея, солдаты непременно сбежались бы на визг. Нам нужен был Доуси.

Свиньи всегда тянулись к нему. Он как зайдёт в свинарник, так они сразу сбегаются, подставляют спинки: почеши. А с любым другим поднимают гвалт — визжат, хрюкают, толкаются. Доуси умеет их успокаивать и знает место на шее, куда надо быстро ткнуть ножом. Свинья даже пискнуть не успевает, заваливается на расстеленную по земле тряпку — и все.

Я как-то сказал Доуси, они, дескать, только глаза на тебя поднимают удивленно, а он ответил: нет, свиньи умные и прекрасно чувствуют предательство. Не приукрашивай, мол, действительность.