Я думаю о маме и плыву вперед, разрезая светло-голубую гладь. Я человек-торпеда. Я скольжу вдоль края бассейна, а наверху стучат барабаны и отдаются в ушах глухими ударами из-за воды.

Каждый год эти барабаны были символом маминого дня рождения и символом карнавала.

Когда за несколько дней до праздника барабанщики начинали свои репетиции, это значило, что нам с папой и Дэниэлом нужно идти в магазин выбирать маме подарок. Это также значило, что мы втроем, купив подарок, будем сидеть в парке, жевать бутерброды с беконом и вести настоящий мужской разговор.

Однажды ночью после маминого дня рождения я проснулся от боя барабанов. Пахло дымом. Я помчался вниз. Наверное, в доме пожар. Надо разбудить всех, вывести на улицу, вызвать пожарную команду. В то время у нас в семье еще не было пожарника. Спустившись в гостиную, я увидел, что мама и Джоан лежат на диване, обнявшись, и смеются. И глаза у них красные. На столике рядом с диваном — красное вино и шоколад. И смешная сигарета. Одна. Они, наверное, курили по очереди.

— Нет, Гарри, нет, милый, нет, родной. В доме нет пожара.

— Иди к нам, Гарри. Ложись в серединку, милый мой сыночек.

Голоса у них тихие и немного охрипшие. И они, не переставая, смеются.

Есть! Я уже у стены с мозаичными морскими змеями и русалками. Я сумел. Я справился. Проплыл весь бассейн под водой! Личный рекорд. Для мамы. Только для мамы. Я выныриваю, хватаю ртом воздух. Барабаны оглушают.

Но это еще не все. Я скрещиваю руки на груди, прижимаю локти к телу. Подбородок к груди. Погружаюсь.

вниз

вниз

вниз

на дно.

Касаюсь ногами дна бассейна. Никогда не думал, что это возможно. Желтые лучи света пляшут вокруг. Вода так приятно давит на уши. Я зажмуриваюсь. Открывается какой-то люк. Меня тащит вниз, вниз, вниз. Интересно, как долго я буду тонуть? Надеюсь, мне не будет больно.

В прошлом году мы были здесь с папой. Помню, Дэн стоял на краю бассейна, проверяя, не видит ли нас герр Прик.

Плюх!Брызги обдали меня с ног до головы.

Папа не в курсе, что такие прыжки здесь запрещены.

— Молодчина, Дэниэл. У тебя здорово получилось, — похвалил он Дэна и помог ему выбраться.

Дэн стащил свои надувные нарукавники.

Плюх. Буль-буль-буль.

Папа ничего не заметил. Он вообще часто бывает рассеянным.

— Пап, Дэн утонул.

— Да, да, сынок, хорошо.

— Пап, пап, пап, ты слышишь? Дэн утонул. Он еще не всплыл.

— Что?

Папа вытащил Дэниэла.

Дэн был весь бледный. Ему было плохо, его тошнило.

Папа тоже был бледным. Ему было страшно.

Видите, какой у меня папа молодец. Раз — и готово.

Не так-то просто утонуть, как вы думаете. Герр Прик все испортит, вытащит, сделает искусственное дыхание на глазах у всех.

Я взмахнул руками, открыл глаза. Вверх, вверх, вверх, к свету, к воздуху.

Две огромные руки схватили меня. Широкое лицо оказалось совсем рядом.

— Йа полше не повторяйт. Фремя фышло. Фон ис пасейн.

— Но на часах… Еще ведь куча времени!

Он стучит пальцем по своим часам, вроде тех, которыми ныряльщики пользуются на глубине в десять тысяч метров.

— Фот мой фремя. И он гофорийт — фон!

Нацист чертов.

Я поплелся в раздевалку, где уже толпились эти самые, инвалиды. Я отводил глаза, но все-таки косился на них. По крайней мере, у меня руки-ноги на месте и мозги в порядке.

Я выбежал на улицу. Яркое солнце било в глаза, и «Мистер Диско» будто бы приветствовал лично меня.

Проплыть тридцать девять раз не вышло. Ладно, плевать. Проеду без рук до самого дома. Смертельный номер. Для мамы. Только для мамы. Главное ведь желание.

Кажется, я тыщу лет проторчал у велосипедной стойки в мечтах о том, как развеселю маму. Наконец огляделся. Море велосипедов. А моего среди них нет. Цепочка, на которую я его приковал, на месте. А велосипеда нет. До меня не сразу, но дошло. Кретин. Идиот. Дурья башка. Надо было приковать прямо к стойке. Черт-черт-черт.

Думаете, если в одно лето потерять сначала братика, а потом и классный горный велик, то на велик вам будет начхать?

Ошибаетесь.

Дома я спрятал цепочку под кровать Дэна. Там теперь все мои сокровища. Вот сейчас пойду и расскажу маме о своем рекорде в бассейне. Я встал, закрыл глаза и глубоко вдохнул. Выдохнул. Снова вдохнул. В точности как учил Отис — чтобы грудь стала шире некуда и даже росту прибавилось сантиметра три.

Я сказал сам себе: «Я смогу. Я готов». И я бы смог. Я бы сказал. Я бы развеселил ее.

Но они там, внизу, опять начали ссориться.

Если б я только мог замереть, застыть неподвижно на ветке, обхватить ее, как птица, пальцами ног. Гарри и Терри. Терри и Гарри. Хорошо звучит, как ни поверни. Я крутил эти слова в голове, пытаясь забыть о страшной высоте и о земле там, далеко внизу. Стоит мне опустить глаза — и земля рванется навстречу, расплющит, убьет меня.

— А парнишка-то знает, что ты высоты боишься?

— Снова ты? Биффо, отвяжись.

От одной мысли, что мы высоко на дереве, в пятидесяти метрах от земли, кружилась голова, а по спине бежали мурашки.

— Как скажете, босс, — ехидно буркнул Биффо.

Терри выпрямился, встал в полный рост (это на такой-то высотище) и принялся вытаскивать по веревке что-то из дупла в дереве. Достал рюкзак. Потом как ни в чем не бывало присел на корточки, отвязал веревку, раскрыл рюкзак. Да, ему хорошо. Еще бы. Он-то не боится высоты.

Из рюкзака Терри достал два завернутых в фольгу свертка.

Только бы не упасть.

— Лови.

Ой нет.

Поймал, поймал, и не свалился, и не сломал себе шею.

Одной рукой я кое-как развернул фольгу. Другой держался за дерево, так все-таки безопаснее. В свертках оказались закрытые бутерброды. Два куска хлеба, а между ними…

— Овечий помет, — сообщил Терри.

— Шутишь?

Черта с два он шутил. Терри вообще шуток не признает — не видит в них толку.

— Солдатам иногда приходится есть все, чтобы выжить: ягоды, корни, червей.

— Послушай, дружок, не стоит так унижаться. У человека должно быть чувство собственного достоинства. — Опять Биффо влез. Очень мне нужны его советы. Маминых хватает. — По-моему, есть дерьмо унизительно.

Терри тем временем откусил большой кусок своего бутерброда. Хотелось бы знать, что там у него между кусками хлеба. Терри об этом умолчал.

Терри, несомненно, был клевым парнем. У него были классные супермодные ролики, таких в нашей школе ни у кого не было, ну разве что у нескольких ребят из старших классов. Но это что! У него был свой собственный тренер по теннису и еще один по крикету. Да и это не все. У него был личный психоаналитик. Это такой человек, который сидит и слушает, как ты ему про все свои проблемы рассказываешь, и даже не перебьет ни разу, и так каждую неделю. Мама у него какая-то большая шишка, скупает фирмы по кусочкам, а потом вроде как их закрывает. Уж не знаю, на фига, только все это очень круто.

— Что скис, Гарри? Аппетит пропал?

Терри смотрел на меня — ждал, пока я съем хоть кусочек. Я лихорадочно искал, чем бы его отвлечь. Но стоило мне посмотреть вниз, как голова закружилась. Я посмотрел ему в глаза. Может, там что найду? Я посмотрел ему в глаза и увидел — даже смешно, — увидел одну пустоту.

Так ничего и не придумав, я спросил:

— Как тебя занесло в нашу школу, Терри?

— Хочешь сказать, почему меня не послали в какой-нибудь супер-пупер-лицей?

— Ну, в общем, да.

Таких богачей, как Терри, в нашей школе больше не было.

— Я раньше учился в лицее. А в «Манделу» меня перевели в наказание.

— А за что тебя наказали?

Я втихую сдвинул верхний ломоть хлеба и пригляделся к начинке бутерброда.

— Меня отчислили.

— Отчислили? За что?

Какие-то круглые, похожие на смородину шарики. Скорее всего, изюмины, но рисковать как-то не хотелось.

— За то. Меня с души воротило от их чертова лицея.