В последовавших затем событиях много неясного, загадочного. Касается это в первую очередь позиции старшины, особенно черкасской, старожилого казачества. Среди домовитых имелись убежденные сторонники российских властей, полного подчинения Войска Донского Москве, правительству Петра I. Таков, к примеру, Ефрем Петров, самый ярый и последовательный представитель промосковской группировки. Имелись у него сторонники. Другие значные казаки стояли за независимость, старые вольности Дона, боялись их потерять. Это — Илья Зерщиков, Василий Поздеев и многие другие; сюда же можно включить и Лукьяна Максимова, войскового атамана, самого, пожалуй, колеблющегося, нерешительного из них. Назвать эту группировку активно антимосковской нет оснований; скорее она была осторожно-оппозиционной. Ее представители хотели бы сохранить нынешние порядки, не утратить права и привилегии Войска и тем самым свои господствующие позиции на Дону, богатства, наемных работников из беглых, которых теперь у них отбирали и высылали в Россию. Но, отстаивая свои интересы, они из года в год действовали старым, испытанным способом: тянули время, посылали в Москву станицы и отписки с уклончивыми обещаниями и отговорками — одним словом, занимались тем, что на Руси исстари именовали московской волокитой. До поры до времени это сходило с рук. Но пришло иное время — Москва, Россия стали уже не те, какими они были раньше, скажем, при отце и деде Петра Первого. Мощь государства, его возможности как карательной силы выросли неизмеримо. Царь и власти посылают против бунтовщиков целые армии и опытных полководцев. А в отношении к Дону переходят от политики земельных захватов на его окраинах, стеснения прав к прямому вмешательству во внутренние дела, насильственному возвращению беглых.

Дело дошло, как говорится, до серьезного, и старшИна, несмотря на все колебания, решилась не соглашаться с Москвой, но не открыто, с оружием в руках, а с помощью других казаков, особенно из значных, старожилых в верховских городках, за которыми, как она была уверена, и не без оснований, пойдут голутвенные казаки и новопришлые людишки. Старшинская партия сочувствовала недовольству основной массы казаков, тайно подталкивала их к более решительным действиям, обещала свою поддержку. Но выполнять свое обещание, как показали будущие события, отнюдь не собиралась. Более того, хитрила и лавировала в отношениях с Долгоруким и Москвой, выделила в помощь князю видных черкасских старшин и почти полторы сотни казаков, сообщала московским властям о решительных мерах против беглых и их укрывателей из донских казаков.

Лавирование старшины какое-то время вводило в заблуждение оба лагеря — и карателей, и тех, кто готовился дать им отпор. Кровавые методы сыска довели недовольство основной массы жителей Дона до точки кипения. В станицах по Дону, Донцу и их притокам, как и в Черкасске, быстро идет размежевание сил. Голытьба, естественно, занимает самые решительные, радикальные позиции. «Старожилые» в основном тоже оказались готовыми к выступлению. Но не все. Если Кондрат Булавин, бывший бахмутский атаман, или Семен Драный, атаман Старо-Айдарского городка, и многие иные вскоре стали предводителями назревавшего восстания, то другие выступили против них и их намерений. Так, атаман и старшина Усть-Медведицкого городка призывают «старых людей», то есть старожилых, домовитых казаков, своей и соседних станиц дать отпор «ворам и мятежникам». И такие имелись в других городках, хотя поначалу большинство значных сочувствовало замыслам о восстании; основная причина их намерений и действий — оппозиционное отношение к Москве, ее стремлению уничтожить независимость Войска Донского, а отнюдь не сочувствие к судьбе своей голутвы и тем более — новоприхожих, беглых людей, хотя этих последних им тоже терять не хотелось.

 ...В самом конце года в азовскую приказную палату к Ивану Андреевичу Толстому караульные солдаты привели донского казака. Губернатор воззрился на них:

— Откуда?

— С заставы, господин губернатор. Поручик Тимофей Пургасов прислал; мы из Володимерова полку Жаворонкова, службу на заставе несем.

— Где его взяли? — кивнул на казака. — С чем?

— Сам пришел на заставу к караулу. Сказал, что идет в Азов.

— Кто ты такой? — повернулся Толстой к донцу. — Зачем пришел в Азов?

— Казак я, Леонтий Корнильев сын Карташ, житель Нижнего Кундрючьего городка. Ушел оттуда потому, что не хотел пристать к воровству и подговору, чтоб убить князя Юрья Долгорукова.

— Давно живешь в том городке?

— Лет с 14 будет.

— А до того?

— До этого жил в крестьянстве Переславского уезду Рязанского в вотчине князя Василья Голицына в селе Можар. И из того села бежал и поселился на Дону в Нижнем Кундрючьем городке.

«До азовских походов пришел, — быстро прикинул Толстой, — стало быть, не из новоприходцев».

— Когда и кто тебя подговаривал убить князя Долгорукого?

— Как в наши казачьи городки приезжал князь Юрья княж Володимеров сын Долгорукой, и в то время казаки Верхнего Кундрючьего городка Ефим (чей сын, не помню) да Фомин сын Сорока сказывали мне: атаман Лукьян Максимов казаку Волдырю из городка Трех Островов давал лошадь и велел в казачьих городках накликать вольницу убить князя Юрья Долгорукова.

— И что тот Волдырь?

— Он на той лошеди приехал в Верхний и Нижний Кундрючьи городки и вольницу накликал. И меня тот Волдырь для убивства князя Юрья звал.

— Что же ты ему сказал?

— Я ему отказал; сказал, что у меня нет лошеди, и к их воровству не пристал.

— А что еще говорят казаки?

— Того же Нижнего Кундрючья городка казаки Аноха Семерников, Прокофий Этерской, Микифор Ремез, будучи на майдане, говорили мне: когда были они в Черкаском, приезжал при них в Черкаской князь Юрья Долгорукой. И казаки умышляли его убить; и не убили для того, что многие донские казаки есть ныне на службе великого государя в Польше.

— О войсковом атамане что говорили?

— Говорили, что Лукьян Максимов посылал от себя письма в верховые донские и хоперские городки, чтоб ево, князь Юрья, убить, где изъедут. Про то сказывали ему того же Нижнего Кундрючьего городка казаки Нестер Романов и Никифор Ремез.

— Другое что говорили?

— Тот-де Лукьян Максимов велел новопришлым казакам от усмотрения князь Юрья Долгорукова из городков выходить и хоронитца по лукам [17]. И по тому ево веленью многие казаки были в ухоронке.

— О Кондрашке Булавине слышал что?

— Казаки говорили, что по отъезде из Черкаского князь Юрья Долгорукого Кондрашка был у Лукьяна. И в те поры в Черкаском круг был, и казаки в том кругу говорили, чтоб побить бояр и иноземцев. И в том кругу был и атаман Лукьян Максимов.

Из рассказов Карташа, которые потом не раз подтверждались другими людьми, выясняются важные моменты: атаман Войска Донского Лукьян Максимов не только с сочувствием следил за нарастанием на Дону недовольства действиями Долгорукого и его карателей, но и как будто благословил своих подчиненных на выступление против них; более того — посылал по верховым городкам, где было особенно много недовольных, агентов и письма с призывами к расправе с Долгоруким и укрывательству беглых. Далее, он присутствовал на круге в Черкасске, участники которого недвусмысленно призывали убить того же Долгорукого; и только опасность мести царя по отношению к их собратьям, посланным в русскую армию, находившуюся в Польше в ожидании генерального сражения со шведами, удержала донцов от немедленной расправы с карателями. Когда же долгоруковцы, ушедшие по настоянию черкасцев из их столицы, начали лютовать по верховским городкам, черкасская старшИна, и в том числе сам войсковой атаман, не говоря уже об остальных низовых значных казаках, сочла возможным активизировать свои замыслы. Конечно, открыто, с оружием в руках, выступить они и не помышляли. Но подтолкнуть верховских казаков к такому открытому выступлению были не прочь.