— То и делаем, государь.

— Хорошо. — Царь повернулся к Шафирову. — Для успокоения донского и одобрения старшИны надо бы что-то сделать. В наступающем году, может статься, генеральная баталия с Карлусом будет. Нам на Дону, да и в других областях внутренних тишина и покой потребны, аки воздух.

— Сделаем, государь. Тому с две недели, как послали грамоту Войску Донскому с похвалением за многую в походе на Булавина и ево воров службу и верность, и усердие ко успокоению такого возмущения. Кроме того, обещано им, атаманам и казакам, твое, великого государя, жалованье из Приказу Адмиралтейских дел 10 000 рублей да калмыцкому Батыре тайже, который был с ними в том походе против воров, 200 рублей.

— А где вор Булавин и его гультяи ныне обретаются? О том известно?

— Неведомо. В той же грамоте Войску Донскому мы сообщили, что по твоему, великого государя, указу послан с Москвы стольник Степан Бахметев с полками. Велено ему, сшедшись и согласясь с атаманы и казаки, вместе итти за теми ворами, где о них ведомость будет, сыскивать их и промысл над ними чинить всякими способами, чтобы их всеконечно разорить.

— Вызнали что?

— По ся места нет, — сокрушенно вздохнул Шафиров. — Дней десять перед нынешним приезжала с Дона новая станица, зимовая, в 100 человек. Атаманом у них — Яким Филипов, есаул Андрей Иванов. В отписке, какову подали от войскового атамана и всего Войска Донского, написано: о ворах и бунтовщиках заводчиках Булавине, Лоскуте, Банникове ведомости подлинной, где они обретаются, нет. А проходит слух, бутто те воры на реке Медведице и выше казачьих городков на речке Терсе в лесах укрываются.

— Так, так. Только полков бы туда, на Дон, послать еще в прибавку к Бахметеву.

— Несколько дней назад, государь, послали из Посольского приказу твою, великого государя, новую грамоту: по указу великого государя из Разрядного приказу велено против Булавина, который с небольшими людьми ушел и явился в ноябре в первых числах на Хопре, Бузулуке и Медведице и хочет то же свое злое дело чинить, по городкам жителей прельщать, послать полки стольника Степана Петрова сына Бахметева, полковника Ивана Тевяшова, полуполковника Рыкмана с пушками и артиллерией. А с ними итти Войску Донскому воинским поведением.

Петр с удовлетворением узнал, что те полки должны направиться в места, где, как предполагали, скрываются Булавин и его сообщники, хватать их, «пущих воров», присылать в Москву для розыска, «а мелкоту, товарыщей их, казнить». Беглых новоприходцев — высылать в старые места, «опричь тех, которые пристали к воровству». Предлагалось привлечь для поимки Булавина калмыков; над теми же из них, кто «с ворами и бунтовщиками будут в согласии», — «чинить промысл».

Петр одобрил принятые меры. Ему и его приближенным казалось, что начавшееся было на Дону восстание, к тому же быстротечное, маломощное, сошло на нет, быстро затухло, не успев разгореться. Конечно, жаль было потерять Долгорукого, столь решительного и строгого командира. Разгром казаками-гультяями его отряда, хотя бы и небольшого, — тоже афронт, чувствительный для чести государской. Ну, что ж, всякое в жизни бывает, да еще в такой сложной, суматошной и тяжелой, как сейчас. Придется потерпеть. «Но все равно, — думал Петр, — атаманы-молодцы, беглых вам отдать придется. Никуда не денетесь. Войска мне в других местах нужны. Одначе Бахметева и прочих уже посылаем. Нужно будет, еще примыслим, кого туда направить. Лучше без этого обойтись. Но всякое может случиться. С Астраханью, вон, пришлось повозиться немало. А с башкирцами и сейчас, не первый уже год, промышляем воинским поведением. Везде полки и пушки нужны. Чернь подлая никак не успокоится! Работать не хочет! Страдания, вишь, заели!»

Царь Петр, в глазах одних — работник, не хуже мужика, по убеждению других — кнутобойца, мучитель и антихрист, был, как всегда, одержим государственным интересом, во имя его жертвовал всем — и своим личным покоем, здоровьем и достоинством, интересами, жизнью своих подданных. Всю жизнь он был уверен: то, что он делает, добивается, над чем мучится до седьмого пота, — для общего блага. Его глубокий, недюжинный ум, конечно, не раз подсказывал, что общее благо — неодинаково делится между дворянством и «подлым племенем». Но это его не волновало: бог так устроил, что шляхетство должно служить государю — в армии и по гражданской расправе; попы и монахи — молиться; а подлый люд — питать трудом своим тех и других. Вот и вся премудрость. Все должны служить отечеству. Сам государь — тоже. И он вправе требовать, принуждать, карать нерадивых. Бог не осудит, потомки поймут и простят. Спасибо еще скажут.

— Спасибо, господа министры. Вы свободны. О делах пещись и впредь заботу имейте. А теперь, — повеселевшим тоном Петр закончил затянувшуюся беседу, — будем готовиться к встрече Нового года. Погуляем, фейерверки пускать будем. Зело к тому охота есть. А потом — за дела, коих, полагать можно, будет немало.

Министры чинно удалились. Царь посмотрел им вслед, походил, подумал. Расслабился, груз забот как будто спал с плеч. А их было в уходящем году немало, сразу не вспомнишь, не охватишь. Он издергался, вымотался до предела. Много сил требовалось, чтобы за всем уследить, все держать в памяти. Главное, что его гнетет, постоянно и мучительно, — это «швед». От исхода предстоящего столкновения, решающего и кровопролитного, зависит судьба и его самого, и, что важнее, России. Однажды, в очередной раз томимый думами и надеждами, он признался Данилычу, своему «Алексаше», который тогда взлетел на вершину своего фавора у царственного друга:

— Молю бога, чтобы в этом году он даровал благополучный исход дела нашего.

Ожидалось шведское вторжение. Петр, преследуемый сонмом забот, иногда не выдерживает, срывается, распекает помощников. Так, он узнал с удовлетворением о том, что укрепления в Кремле и Китай-городе ремонтируются, сооружаются и новые. Но, оказывается, московские власти не выслали из Москвы, как он в свое время приказал, шведского резидента Книпперкрона, который наблюдал за работами в Москве и мог сообщить об этом своему королю. Далее, выяснилось, что мнения бояр, рассматривавших на заседании этот вопрос, не были даже записаны, решение не запротоколировано. И. А. Мусин-Пушкин, ответственный за ремонт и возведение укреплений, получил от царя жестокий разнос, а князь-кесарь Ромодановский — указ:

— Изволь объявить всем министрам, чтобы они великие дела, о которых советуются, записывали, и каждый бы министр подписывался под принятым решением, что зело надобно; и без того отнюдь никакого дела не определять, ибо сим всякого дурость явлена будет.

Раздумывая о предстоящем, Петр не исключал возможность своей гибели. На этот случай распорядился выдать (после его кончины) три тысячи рублей Екатерине Василевской, своей фактической супруге. Отдав распоряжения, в ночь на 6 января 1708 года Петр выехал из столицы и через Смоленск, Минск прибыл в Дзенциолы, где на зимних квартирах стояла русская армия во главе с Меншиковым. Здесь получил известие о движении шведских войск к Гродно и Дзенциолам. Дальнейшие планы Карла не были известны. Предполагалось, что он может идти или на север, к Петербургу, или на запад, к Москве. Точно об этом не знали ни Петр, ни Карл, не решивший еще, куда ему идти.

Шведский король имел в своем распоряжении 63 тысячи солдат, русский царь — 100 тысяч. На стороне первого были боевой опыт, наступательная инициатива. Петру же нужно было предусмотреть все возможные варианты маневров врага, замыслы которых еще не определились. К концу января он приезжает в Гродно, шлет отсюда в тот же день известия и распоряжения своим генералам:

— Сего часа получили мы четырех языков свейских (шведских пленных. — В. Б.), которые согласно сказывают, что вчерась шведы за двенадцать миль отселе через реку переправились, и завтра чаем их к здешнему месту.

— Неприятель уже отсюды в шести милях обретаетца.

Петр приказывает войску Шереметева отступить из Минска в Борисов, войску Репнина — к Вильно и Полоцку, по пути — уничтожать запасы продовольствия и фуража. Но через день, получив известие, что Карл «повернул назад» (куда, неизвестно), шлет с курьерами новые приказания — остановиться, ждать распоряжения.