— Какое решение дали запорожцы?

— Они тем людям за ево, Булавина, словами справедливости не дали.

— Так, так... Значит, Булавин у них в почете, если его слова слушают и веру им дают. — Полковник мрачно усмехнулся. — Что еще узнали о нем?

— Говорили нам кодацкие знакомцы: как он, Булавин, приехал с Дона на Кодак, и ево, и товарыщев ево оковали при армате [22], И сидели два дни за караулом. А потом велено прислать ево в Запорожье.

— Что сказали про Запорожье?

— В Сечи он, Булавин, перед кошевым во всем Войске в кругу подал от всего Войска Донского письмо, чтоб они, запорожские казаки, всем своим войском рушились [23]к ним, донским казаком. А они, донские казаки, во всякой готовности все. Потом Булавин говорил: вы, атаманы и казаки, позвольте поднять охотное войско на деньги и взять походные пушки.

— Обещал деньги дать?

— Денег обещал дать 7000 червонных.

— А куда и зачем звал итти в поход?

— В том большом кругу он, Булавин, бил челом, что они, донские казаки, хотят итти на Русь; а из запорожцев просят на вспоможение для того: в Руси их, казаков, ругают и живут не в благочестии.

— Какой ему на раде ответ дали?

— Для такого его, Булавина, предложения збирались всем войском в круг трижды и окрик чинили, чтоб итти наперед на Орельские городки (по реке Орели. — В. Б.), и побрать пушки, и побить панов и арендорей (арендаторов. — В. Б.) за их неправду, что Украиною завладели, а их, казаков, изобижают.

— А кошевой и старшина?

— Кошевой запорожской с старшиною и с куренными атаманы и с стариками, посоветовав меж себя, на то Булавина предложение ответ дали такой: нынешней зимой в поход поднятца невозможно, Днепр и иные реки не замерзли; и чтоб не задержали казаков, которые ныне на Москве. А как те казаки возвратятца и весна будет, и мы охотного войска, кто похочет, задерживать не будем.

— О Крымской орде речь была?

— Булавин просил у Войска Запорожского позволения, чтоб ему итти в Крым и призвать татар. И того ему не позволили: когда они Войском рушатся, и орда их не останет. А ныне Крымская орда кочует на Татарке, и на Московке, и на Белозерках, в ближних местах от Каменного Затона; а шкоды от них русским людям никакой нет.

— Куда Булавин после того большого круга делся?

— Отпустили ево зимовать в Кодак и обнадежили, что за убивство князя Долгорукого не выдадут никому.

И ныне он в Кодаку, а караулу за ним никакова нет.

Вскоре поступили еще более тревожные для властей известия. Голицын из Киева снова пишет Петру о «донском бунтовщике Булавине»: тот немалое время жил в Кодаке, и к нему с Дона приехали 40 казаков. Он вместе с ними снова явился в Сечь звать запорожцев «к бунту, в разоренье ваших государевых великороссийских городов».

В Сечи на новой раде разгорелись страсти. Булавин обратился к запорожцам с той же просьбой:

— Господа казаки! Приехали с Дона казаки, — вот они рядом со мной, — звать на Дон. Все городки донские, донецкие и на запольных речках, и по Хопру, Медведице, Бузулуку готовы итти против изменников-старшин и бояр московских. Мы зовем всех вас в поход под великороссийские городы и на Москву, бить бояр и иноземцев, которые нас, казаков, запорожских и донских, вконец теснят и обижают, а наши вольности и права Москва грозит уничтожить.

— Согласны!

— Любо!

— Пойдем с донскими казаками бить панов и бояр!

— Пусть кошевой скажет!

Тимофей Финенко, сумрачно и затравленно оглядывая сечевиков, неуверенно начал:

— Господа казаки! Такие речи Булавина мы слышим не впервой. До сего числа согласия мы ему не давали. Думаю, и ныне давать нет надобности. В том их бунте нам участие иметь опасно и...

— Долой!

— Трусливый стал дюже!

— Заврался!

— С панами снюхался!

Булавин подлил масла в огонь:

— Казаки! О том, чтобы нам не помогать, а выдать властям, пишут бояре с Москвы и Киева Мазепе, русским воеводам. А он, кошевой, их боится и слушает.

Вольница взорвалась криком:

— Долой Тимошку!

— Потатчик боярский!

— Товариству изменник!

— Нового кошевого избрать надо!

Как ни пытались Финенко и его сторонники утихомирить «горлопанов», призывая к порядку, но их не слушали. Шум нарастал, отдавался по обоим берегам Днепра гулким эхом, вспугивал грачей, и они стаями проносились в вышине, взбудораженные громкими и страстными воплями, исходившими снизу, от людей, своих беспокойных и опасных соседей. А они, люди, продолжали бушевать:

— Долой Финенку!

— Поддержим Булавина!

— Донские казаки — братья наши!

— Вместе страждем от панов!

Кто-то из середины толпы выкрикнул:

— Костю Гордиенку в кошевые!

В ответ, нарастая, шквалом обрушился общий крик:

— Костю!

— Гордиенко в кошевые!

— Любо!

— Любо!

Финенко и его клевреты, понуря головы, сошли с помоста. Их место занял Константин Гордиенко. Поднял руку:

— Тихо, господа казаки. — Скоро затихло, и новый кошевой атаман поклонился товариству. — Спасибо, господа казаки, за честь великую.

— Атаманствуй!

— Не робей, Костя!

— Мы тебя давно знаем!

— Товариство слухай и не обижай!

— Даю в том слово! — Гордиенко поднял булаву, отданную ему перед тем свергнутым Финенко. — Так как же, казаки? Что скажем Булавину? Позволим ему собирать охотников для походу на русских бояр?

— Позволим!

— Пусть собирает!

— Сами с ним пойдем!

Гордиенко обратился к Булавину:

— Ну, Кондрат! Кто похочет с тобою итить на такое дело из Сечи, и тем охотникам мы не возбраняем.

— Спасибо тебе, господин кошевой атаман! — поклонился ему в пояс Булавин. Обернулся к притихшей толпе сечевиков, тоже склонился перед ними. — Спасибо, господа казаки, за помощь, за привет и ласку. Вовек той вашей милости мы, донские казаки, не забудем! Спасибо, господа казаки!

— Правильно говоришь, Булавин!

— И хорошо мыслишь — бить бояр и воевод!

— Вместе тряхнем богатых да брюхатых!

Гордиенко, этот, по отзыву Мазепы (в письме Голицыну, киевскому воеводе), «древней вор и бунтовщик», занял иную позицию по отношению к Булавину. И донской предводитель, не откладывая, собрал несколько сот человек и с ними вскоре переправился через Днепр у Кичкаса, на север от Сечи, южнее Кодака. «И ныне стоит, — сообщал Голицын царю, — на речке Вороновке, от Новобогородицкого верстах в 20-ти. И многие к нему такие же шаткие люди пристают».

Именно в это время, в конце зимы — начале весны, Булавин обратился со своим известным призывом («прелестным письмом») к простому люду:

— Атаманы молодцы, дородные охотники, вольные всяких чинов люди, воры и разбойники! Хто похочет с походным военным атаманом Кондратьем Афонасьевичем Булавиным, хто похочет с ним погулять по чисту полю, красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конех поездить, то приезжайте в Терны, вершины самарские. А са мною силы донских казаков 7000, запорожцев 6000, Белые орды 5000.

В этой, как ее иногда называют, листовке видны отзвуки казачьего песенного эпоса, дух героических походов, смелость казачьей вольницы — ватаги, гордости вольных людей, которых сказы и песни воспевают как «воров и разбойников», в чем тогда не видели ничего предосудительного. Как и положено в таких случаях, свои силы Булавин весьма преувеличивает: пусть знают все, как нас много, а будет еще больше! Разгуляйся, сила молодецкая! Хоть час, да наш! Главное — собраться всем охотным, вольным людям, да чтоб побольше нас было, пусть враги дрожат от страха!

Булавин, как можно видеть, не без пользы провел зиму в Сечи. Сначала запорожцы встретили его настороженно. Таковы уж были их обычаи, казацкая натура. Постоянные опасности, угрозы со всех сторон давно сделали их людьми храбрыми, неустрашимыми, но и осторожными. Они предусматривали все, береглись от случайностей и поворотов судьбы. С Булавиным и его спутниками сечевики разобрались быстро, приняли их в свою среду. Не раз в Кодаке, где они проживали, и особенно в самой Сечи, слушали они речи и призывы Булавина, принимали и отменяли решения. Но в конце концов, после всех сомнений и колебаний, сбросив Финенко и других старшин, согласились помочь донцам в их борьбе с обидчиками. Всем войском выступить вместе с Булавиным они не могли — с юга грозило нападение Крымской орды, с севера и востока стояли царские войска и Мазепа. Потому и постановили: пусть идут с Булавиным охотники. А они нашлись. И это снова пугает воевод в Киеве и других малороссийских городах, заставляет московские власти посылать им новые приказы о «поиске над ворами и мятежниками», о том, чтобы отбить их «от злого дела к возмущению бунта».