Но эллины не смирились; они готовили мщение. В 397 году до н. э. сигнал был дан. По всему острову жители ловили финикийцев и после жестоких пыток убивали. Все горели смертельной ненавистью к карфагенянам. Дионисий объявил им войну, мечтая освободить Сицилию. Но счастье не было к нему благосклонно. Карфагеняне вновь высадились в Сицилии, сам Дионисий, разбитый в морском сражении, был заперт в Сиракузах. И опять уже погибающую страну спасла чума, словно Аполлон не хотел покинуть свой народ. А тут подоспела помощь из Спарты, Коринфа и южной Греции. Гамилькон, пунийский полководец, бросив армию на произвол судьбы, бежал в Карфаген. Сицилию снова спасло чудо ( Diod., XIV, 45–76).

Дионисий прекрасно понимал, что никогда они не избавятся от страха, пока Карфагену не будет нанесено решительное поражение. Воспользовавшись тем, что пунийцы заняты внутренними войнами, он укреплял все свои силы для отчаянного удара. В 383 году до н. э. он снова начал войну. Напрасно! Наголову разбитый, он вынужден был заплатить карфагенянам огромную контрибуцию и уступить им уже около трети острова. Но даже это его не смирило. В 367 году до н. э. он снова объявил пунийцам войну, но тут его настигла смерть. А его слабый и развратный сын, Дионисий Младший, поспешил заключить мир. Так судьба обратила в ничто все усилия Дионисия, и цель, которую он преследовал всю жизнь, не осуществилась.

В 317 году до н. э. власть в Сиракузах захватил Агафокл, сын простого горшечника, но человек блестящих способностей. Он решил осуществить мечту Дионисия. Для этого он предпринял нечто неслыханное — высадился в Африке и двинулся к Карфагену. Казалось, настали последние дни города. Его вассалы перешли к Агафоклу. Охваченные паническим ужасом, карфагеняне умилостивляли богов, сжигая им гекатомбы детей. И снова судьба отвернулась от эллинов. На Агафокла посыпались неудачи, он был разбит, бежал и заключил мир на прежних условиях. Карфаген был, казалось, заколдован.

То была последняя попытка. К 70-м годам III века до н. э. Карфаген безраздельно господствовал на Западе. Иноземные корабли, вступившие без его ведома в сицилийские воды, карфагеняне топили, опасаясь торговой конкуренции. В 264 году до н. э. карфагеняне решили завершить покорение Сицилии. По словам Полибия, весь остров уже был в их власти, оставались одни Сиракузы. Не было сомнения, что на этот раз они овладеют столицей ( Polyb., I, 10 , 7–8). Но тут в дело вмешался новый народ, римляне.

Римляне и карфагеняне давно знали друг друга. Некоторое время их связывал даже союз, направленный против общего врага Пирра. Но теперь союзники римлян в Сицилии попросили их помощи против пунийцев. Сенаторы долго колебались. Они, разумеется, очень хорошо сознавали, как могуч и страшен Карфаген. Но они, по свидетельству Полибия, ясно понимали и другое: Карфаген стал владыкой всего Запада, он постепенно окружает Италию кольцом, и еще немного — и Рим ждет судьба Сицилии ( Polyb., I, 10 , 6–9). Сенат не решился начать войну с пунийцами. Но народ оказался смелее: квириты— так называли мирных римских граждан — заявили, что хотят воевать с карфагенянами. Жребий был брошен ( Polyb., I, 11 , 1–2).

Сравнивая силы обоих государств, можно сказать следующее. Казна Карфагена была полна до краев, Рим же в то время был беден. Он не вел заморской торговли и не получал золота от своих вассалов: единственные его подданные, италики, не платили ему дани. Так что тут преимущество было у Карфагена.

Что касается морских сил, то Карфаген владел едва ли не лучшим в мире флотом, у римлян же вообще не было кораблей ( Polyb., VI, 52 , 1). Так что на море перевес был опять-таки у пунийцев.

Сухопутное войско карфагенян было многочисленнее и профессиональнее римского, так что, на первый взгляд, и тут перевес был у карфагенян, но, как мы уже говорили, моральный дух легионов, состоявших из граждан, а не наемников, был выше.

Наконец, по мнению Полибия, римский государственный строй был лучше, а главное, римляне были сильны благодаря своему характеру: они наделены были, по его словам, исключительным мужеством, благородным стремлением к славе, они готовы были всем пожертвовать для родины, между тем карфагеняне выше всего ставили личную выгоду.

Первая Пуническая война была тяжелой и долгой; она потребовала от Рима напряжения всех сил. Длилась она 24 года (264–241 гг. до н. э.). Театром войны была Сицилия. Римляне заключили союз с тогдашним тираном Сиракуз Гиероном. Счастье им улыбалось, но вскоре стало ясно, что они никогда не победят пунийцев без флота. У римлян, замечает Полибий, не было ни опыта, ни денег, ни искусных строителей и вообще ни малейшего представления о том, какими должны быть корабли. «Здесь-то и можно видеть со всей ясностью величие духа римлян и отвагу во всех начинаниях. Действительно… они принялись за дело с такой уверенностью, что решились тотчас, еще до испытания себя помериться в морской битве с теми самыми карфагенянами, которые со времен предков их неоспоримо господствовали на море» ( Polyb., I, 20 , 10–12). Однажды в их руки попало небольшое неприятельское судно. Римляне вытащили его на берег, по его образцу построили корабли, несколько дней поупражнялись в гребле и со страшной дерзостью поплыли навстречу врагу. Когда карфагеняне увидали этот тяжелый, неповоротливый флот, они пришли в восторг и устремились против римлян. Как и следовало ожидать, римлян разбили в пух и прах. Но они не смутились и снова спустили на море корабли. На сей раз командовал консул Гай Дуиллий. Карфагеняне с радостью поплыли навстречу, предвкушая легкую добычу. Но тут произошло неожиданное. К каждому судну римлян было прикреплено нечто вроде абордажного крюка; сближаясь с вражескими кораблями, они накидывали на них крюки, перепрыгивали на палубу и превращали морской бой в сухопутный. Волны Сицилийского залива окрасились в этот день в красный цвет, но римляне победили. А своего военачальника карфагеняне распяли на кресте за неудачный образ действий ( Polyb., I, 21–24).

Теперь римляне были уверены, что победа у них в руках. И они решили нанести последний удар врагу, совершив предприятие не менее смелое, чем постройка флота и морская битва, — они задумали, по примеру Агафокла, высадиться в самой Африке (256 г. до н. э.). Вначале это повергло карфагенян в ужас: они потерпели жестокое поражение от консула Регула и униженно просили мира. Но консул был так надменен, предъявил карфагенянам столь непомерные требования, что тем ничего не оставалось, как снова взяться за оружие. Как раз в то время к ним прибыло огромное наемное войско во главе с лакедемонянином Ксантиппом. Он смело пошел на римлян, разбил их и захватил в плен самого консула Регула ( Polyb., I, 29–34). Предание рассказывает, что карфагеняне, не уверенные в будущем, стремились к миру с римлянами и для того решились отпустить на родину послом пленного консула, чтобы он убедил сограждан заключить мир. И Регул вступил в родной город с опущенным лицом, не отвечал на ласки жены и детей, а войдя в сенат, уговорил отцов [16]вести войну до победного конца. А потом, несмотря на мольбы близких, он отправился в Карфаген, ибо, уезжая, дал слово вернуться. А пунийцы посадили его в бочку, утыканную гвоздями, и так замучили ( Hor. Carm., III, 5; Арр. Lyb., 15).

Борьба снова перенесена была в Сицилию и шла там с переменным успехом. Чаша весов склонялась то на одну, то на другую сторону. На восемнадцатый год войны начальником флота в Карфагене назначен был Гамилькар, прозванный Барка, Молния (246 г. до н. э.). «Гамилькар в течение трех лет давал римлянам битвы на суше частые и многообразные; подробное описание их было бы невозможно. Дело в том, что в борьбе замечательных кулачных бойцов, блистающих храбростью и искусством, когда они в решительном бою за победу неустанно наносят удар за ударом, ни участники, ни зрители не могут разглядеть или предусмотреть отдельных ударов и ушибов, хотя и могут получить довольно верное представление о ловкости, силе и мужестве борющихся по общему напряжению сил и по обоюдному упорству в состязании; точно так же было и с военачальниками, о которых идет речь», — пишет Полибий ( Polyb., I, 56 , 11; 57 , 2). Ежедневно происходили стычки, но решительной битвы все еще не было. «Обе стороны пускали в ход одна против другой всю изворотливость и силу… претерпели всевозможные лишения, испытали все виды нападения и обороны, пока, наконец, не пожертвовали победного венка богам, [17]не потому… что не в силах были терпеть дольше, но потому, что сделались нечувствительными к страданиям и неодолимыми» ( Polyb., I, 58 , 4–6).