Пятьдесят лет назад каждая американская девушка мечтала стать европейской принцессой. Это желание проскальзывало в нарядах и жестах, поскольку все девушки старались одеваться как европейские леди и подражать манерам, принятым в парижских салонах. Но теперь уже люди из Старого Света тянутся в Америку, чтобы посмотреть, как ведем себя и одеваемся мы. Они стоят на палубах пароходов и держатся затянутыми в перчатки руками за перила, в первый раз глядя на Манхэттен, остров высотных зданий и мрачных тайн, до краёв наполненный миллионами как процветающих, так и забытых жизней. И путешественники неизбежно с удивлением вспоминают об этой узкой полоске земли, когда начинают изучать Новый Свет, поскольку здесь их ждёт много увлекательных приключений.

Конечно, из гавани выходит столько же кораблей, сколько в неё входит. Даже те, чьи имена во всей своей сомнительной славе регулярно мелькают в колонках сплетен, и за кем неутомимым взором следит алчная публика, иногда должны уезжать. Сколько высокопоставленных людей доверились «Компании Кунарда», чей двенадцатичасовой пароход уже уверенно отошел от материка, следуя из Нью-Йорка во Францию? Толпа на деревянной палубе уменьшалась, как и город, который на глазах съеживался за бортом корабля. Опершиеся на перила джентльмены и леди больше не различали машущих им платочков, хотя и знали, что великолепно вышитые образцы по-прежнему колышутся в знойном летнем воздухе. Относились ли эти дамы и господа к родному городу с любовью, ностальгией или отвращением? Доставляло ли им радость смотреть, как город проплывает мимо, квартал за кварталом, или они уже скучали по привычным гостиным и темным клубам, по зеленеющему в самом центре города парку и обрамляющим его кварталам особняков?

Там, на палубе, эти богатые ньюйоркцы, глядя на родной город, могли думать: «Если я пойду по этой улице, то приду в «Рыбный ресторан Мами», а если по той, то дойду до Шунмейкеров или до особняка Бака, или до любого из домов Асторов». Вспоминая о примечательных домах города, они могли бы решить, что Нью-Йорк всегда был миром, который держит детей крепко прижатыми к груди или же отсылает их прочь бродить по миру, как изгнанников. От чего же могут пытаться сбежать эти путешественники под безоблачным июльским небом? От каких удушающих браков, в корне неверных в глазах общества шагов и непростительных ошибок, от каких презрения и неловкости?

В любой паре сияющих глаз, в последний раз окидывающих взглядом родной остров, виднелась определенная тоска по тому, что осталось позади. Но печаль отъезда с каждой проходящей секундой затмевалась всё возрастающим предвкушением того, что ждёт впереди. Особенно ждала грядущего девушка, которая, скажем, только недавно пришла к пониманию, на что способны любящие сердца, и куда могут привести любовь и здоровое любопытство; или парень, который только что впервые пережил захватывающе упоительный окончательный разрыв уз и стал хозяином своей судьбы. В конечном итоге всего за несколько сезонов можно выучить, как и с какой скоростью всё меняется, осознать, что шикарные и гротескные жизни, проживаемые обитателями ныне респектабельных особняков, скоро будут казаться чудными и старомодными. Нью-Йорк всегда будет стоять на месте, но с каждым днём начнет приобретать все более незнакомые черты, и даже если его обитатели останутся прежними, эти перемены невозможно будет остановить.

И, в конце концов, это неважно, потому что путешествие уже началось, а расстояние до берега быстро увеличилось так, что его стало невозможно переплыть. И теперь пути назад нет.

По утрам ей нравилось прогуливаться по дамбе. Она гуляла в одиночестве и обычно встречала лишь одного или двух джентльменов, постукивающих тростями по камню, поскольку местные предпочитали выходить на променад позже, после сиесты. В последнее время погода испортилась, и случалось, что океан преграждал девушке путь. В первый раз она испугалась, но в ту влажную пятницу в начале июля уже расценивала это явление как своего рода крещение. Сила моря, как она написала в блокноте прошлой ночью перед сном, беспокоила её и успокаивала, заставляя чувствовать себя возрожденной.

Перейдя Пасео-дель-Прадо, она свернула в сторону старого города с его тенистыми сводами и крытыми черепицей зелеными патио, выходящими прямо на извилистые улочки. Людей там было больше; они маячили в арочных дверных проемах и сидели за столами на площадях. Головку путешественницы венчала широкополая соломенная шляпа, а короткие каштановые кудри были заколоты на затылке, чтобы скрыть необычную длину волос. Не то чтобы это имело значение — она была иностранкой, и все её особенности затмевались этим единственным отличием. Здесь её никто не узнавал, и ни для кого из встреченных на улице жителей Гаваны не имело значения, что она Диана Холланд.

Так её звали, и в других краях это имя играло определенную роль. Например, с младых ногтей её приучали к тому, что за стенами родного дома нельзя обнажать кожу рук и гулять по улицам без сопровождения. И хотя Диана обычно игнорировала эти предписания, до приезда на Кубу она никогда не знала, каково это — полностью избавиться от правил родного города. В светлом свободном платье на улицах зарубежной столицы она одновременно была заметной и в каком-то смысле невидимой. Она была безымянной, и это состояние, как и море, дарило ей обновление и очищение.

Теперь океан оказался за её спиной, как и синевато-серые тучи, которые нависли над гаванью и постепенно заполняли синее небо. По контрасту зелень пальм казалась кричащей. Воздух был душным и предвещал дождь, погода портилась, но Диану такой пейзаж даже устраивал. Темные тона и марево, казалось, выражали то, что накопилось у неё на душе. Рано или поздно начнется ливень. Сначала на землю упадут первые крупные капли, затем дождь польется стеной, и его струи промочат полосатые навесы и наводнят канавы. Диана приехала в Гавану не так давно (всего несколько недель назад, хотя ей уже казалось, что она находится здесь довольно долго), но быстро изучила местные погодные условия. Этот оттенок страдания был ей хорошо знаком.

Она была одна за тысячи миль от дома, но страдала не только поэтому. Если бы Диану как следует расспросили, ей пришлось бы признать, что хочет она лишь одного. Даже потеря пышной шевелюры не так сильно её огорчила. Она обрезала волосы из-за Генри Шунмейкера — по дурости попыталась завербоваться в армию вслед за ним, пусть он и был бывшим женихом её сестры Элизабет, а в настоящее время состоял в браке с довольно опасной особой, в девичестве носившей имя Пенелопа Хейз. Диана ни перед чем бы не остановилась, чтобы завоевать Генри. До приезда в Гавану она работала официанткой на роскошном лайнере, а раньше обманным путем добралась на поездах до Чикаго. Тогда она ещё верила, что Генри находится в полку, направляющемся на Тихоокеанское побережье через Сан-Франциско.

Диана привыкла к коротким волосам, которые сама же и остригла, и обрезанные топорщащиеся пряди ни в коей мере не умаляли женственности её хрупкого тела. За прошедшие месяцы она обнаружила, что способна на многие вещи, о которых и помыслить не могла в уютных комнатах старых нью-йоркских особняков. Во время своих приключений она никогда не оставалась без куска хлеба и крыши над головой. Но отсутствие Генри больно ранило её нежное сердечко.

С тех пор как в марте её мальчишеская стрижка не смогла убедить офицеров армии Соединенных Штатов, что она готова к учебной подготовке, Диана успела побывать во множестве мест, но ни одно из них не было похоже на это. Прогуливаясь, она не могла избавиться от ощущения, что находится в очень старом городе. Она знала, что Нью-Йорк не намного моложе Гаваны, но каким-то образом он более действенно предавал забвению свою историю. Диане нравилось мечтать, что соборы, мимо которых она проходила, фасады домов с коваными металлическими решетками и красные крыши над головой все ещё дают приют стареющим конкистадорам.