— Вот здесь годами лежала бабушка, — сказал он.

Турюнн долго смотрела на кровать, пыталась представить себе старую женщину, которая не вставала с постели три года и ела из кофейных чашек.

— А фотографии есть? — спросила она.

— Мы никогда не фотографировались. И когда в нашей семье кто-то умирал, он умирал окончательно. Смотри.

Он достал огромного Санта-Клауса, держащего щипцы для орехов.

— Я его хорошо помню. А вот и украшение для стола.

Оно было составлено из красных елочных шаров, такие же были и в ее собственном детстве.

— Еще надо найти можжевельник и положить его в котел. От него идет такой удивительный запах, когда растопишь камин! Кстати, не мешает сжечь старые половики и мусор за амбаром, пока Тур их не нашел и не заработал кондрашку.

Эрленд разыскал в тракторном гараже канистру парафина.

Небо затянуло облаками, и снег падал редко и невпопад. Начало пурги. Тур был в свинарнике, отправился туда после завтрака.

Они притащили мешки с мусором и половики. Мертвого поросенка она накануне положила в полиэтиленовый пакет и спрятала за каким-то хламом под амбаром, теперь она достала и его.

— Жгли мусор всегда здесь, — сказал Эрленд. — Место огорожено огромными камнями.

В снегу виднелись старые следы.

В сапожки Турюнн набился снег, сугробы были высокими, однако мешки с мусором легко скользили по поверхности.

На белом снегу выделялся угольный квадрат, сильно растаявшее углубление.

— Тут какие-то спирали, — прошептал Эрленд.

— Похоже на матрас. Пружины от матраса.

— Только что сожженный. Наверняка мамин.

— Зачем он его сжег?

— Может, чтобы никто больше на нем не спал.

— Тут еще и кости.

— Кости? Ты уверена? — спросил Эрленд и крепко схватил ее за руку.

— Успокойся. Это малыши Сири. Свиньи, которую он любит больше остальных.

Бедный Тур, да тут настоящее кладбище. Во всех смыслах.

Они подожгли мусор, половики и пакет с крошечным поросенком, стояли бок о бок и смотрели на огонь. Лица мгновенно согрелись.

— Завтра надо постараться все устроить как следует, — сказала она.

Маргидо хотел заехать в церковь перед обедом, позвонил с утра и сообщил об этом. К телефону подошла Турюнн. Эрленд сидел и разглядывал Крюмме, никак не мог привыкнуть, что тот здесь, посреди этой безобразной кухни, и совершенно невозмутим.

— В любом случае мы не сядем за стол, пока не закончим дела в свинарнике, — сказала она в трубку. — Я помогаю отцу, так что работа спорится, в семь часов пойдет?

Они сидели и пили кофе с датской настойкой. Крюмме уже занялся краснокочанной капустой, запахи создавали особое рождественское настроение, по радио передавали рождественские песни, по всем каналам.

Двери между комнатами были открыты, камин горел, они все время подкладывали новые дрова.

Стол накрыли, расставили вымытые тарелки и бокалы, но серебряных приборов, которые, по мнению Эрленда, когда-то были в доме, они не нашли. Он спросил Тура, тот ответил, что их продали много лет назад городскому перекупщику. Положили красные с золотом салфетки и расставили красные свечи. Цветы, подаренные соседями, поставили с двух торцов стола, они были белыми с зеленью и серебром, очень красивые. Стол вышел простым и ладным, хотя, если бы не контекст, от которого нельзя было отделаться, Эрленд оформил бы все по-другому. Два стула приставили к стене, чтобы сидеть было свободно и удобно. Никто не должен сидеть в торцах, Турюнн полюбопытствовала почему, но Эрленд не смог толком объяснить. Есть старые традиции — с торцов сидят хозяин и его жена, а сейчас все по-другому. Людей не хватает, и роли не ясны. Лучше сидеть всем вместе вдоль длинных сторон стола.

Сегодня он прямо заявит, что Тур должен переписать хутор на себя. Вряд ли у Маргидо возникнут возражения. Конечно, надо понимать, что при нынешнем состоянии дел никакого наследства они не получат, но хотя бы бумаги надо привести в порядок. Давно пора Туру стать законным хозяином хутора Несхов.

Он предвкушал этот разговор, хотел продемонстрировать Туру свою щедрость, взять смелость поднять эту тему и разобраться с ней раз и навсегда. Наверное, Тур расправит спину, начнет смотреть в будущее увереннее.

Это будет своеобразным подарком Эрленда к Рождеству, им всем. А в магазине он купил коробку готовой рисовой каши, которую собирался поставить в амбар, пока Тур и Турюнн будут в свинарнике. Ее не надо подогревать. Каша — это подарок дедушке Таллаку, и он уже предвидел собственные слезы, которые потекут, как только он откроет упаковку. Он позволит себе эту сентиментальность и рядом с кашей положит маленький хрустальный рог.

Тур расчищал снег в аллее. Он приходил в себя, но говорил мало. Накануне вечером, когда он вернулся из свинарника, от него пахло алкоголем. Сидел и выпивал в свинарнике, как нехорошо. Эрленд знал, что там стоит бутылка виски, подаренная отцу Турюнн. Но трудно было себе представить, чтобы Тур был завсегдатаем винной монополии, на это у него не хватит денег. Может, им с Крюмме стоит оставить ему немножко, конечно, если он примет? Нет, не похоже, что он примет деньги. Лучше купить пару сотен литров красной и белой краски и вручить ему перед отъездом.

Крюмме обещал устроить дома еще один сочельник, как только они вернутся. До этого казалось еще так долго… Он мечтал о подносе в шашечку, о квартире, о елке с огромной звездой на верхушке, об искусственном снеге в корзиночках. Елка стоит там такая одинокая, а сегодня в Копенгагене настоящий сочельник. Весь город сверкает, и блестит, и радуется Рождеству, а он сейчас, если выключит радио, то услышит только шум трактора. И никакой нарядной одежды, он даже не захватил с собой костюма. Крюмме привез свой на похороны, успел об этом позаботиться перед отъездом. Но сегодня вечером нельзя надевать черный костюм, это будет выглядеть очень странно, даже как-то зловеще.

— Я куплю себе черный костюм с утра перед похоронами, съезжу в город, — решил он.

— Мы же вернемся домой на следующий день? — спросил Крюмме.

— Да. Должны.

— Я не могу сюда переехать, — сказала Турюнн. — Как только отец придет в себя…

— Но теперь все будет по-другому. Мы снова увидимся, будем созваниваться, ты приедешь к нам в Копенгаген.

— Да, непременно, — подхватил Крюмме и погладил ее по щеке.

— Странно, — заметила Турюнн. — Скажи мне хоть кто-нибудь неделю назад…

— Мне кажется, здесь все так себя чувствуют, — сказал Крюмме.

Отец сидел в гостиной и смотрел мультфильмы. Эрленд остановился в дверях, прислонившись к косяку, рассмотрел старика.

— Ты не побреешься?

Отец поднял взгляд.

— Теперь у тебя есть зубы. Надо выглядеть прилично, это же день рождения Христа!

Отец снова уставился в экран и сказал:

— Пожалуй… Но с этим так много возни. Трусы, которые ты дал, очень хорошие.

— Ты по ней скучаешь?

Отец не реагировал.

— Не очень-то она была с тобой приветлива. Понукала с утра до вечера.

«Вот — человек-невидимка, — подумал он, — человек-невидимка, проживший на земле восемьдесят лет. Сидит тут в новых трусах за сорок восемь крон и еще благодарит за них».

Бемби, сбитый с ног, завертелся на льду, скоро запоют «When you wish upon a star» [9]. Надо постараться не слушать эту песню сегодня, он всегда под нее рыдал в три ручья, можно напугать отца до смерти.

— Я тебе помогу, папа. Помогу побриться. Пойдем поднимемся в ванную.

Он усадил старика на табуретку перед шкафчиком, накрыл плечи полотенцем, закрепил его сзади прищепкой. Во время уборки он видел пачку новых лезвий в шкафу. Он выкинул старое и вставил новое в бритву. Пены для бритья не нашлось.

— Ты обычно пользуешься мылом?

Отец серьезно кивнул и уставился на себя в зеркало.

— Подожди.

Он принес собственную косметичку и пену «Шанель», смочил отцу лицо салфеткой, потом плотным слоем нанес пену на щетину. Старался ни о чем не думать. Отец сидел, закрыв глаза, с напряженной шеей, в торжественном настроении.