В эту минуту степь наполнилась буйволами и охотниками; конные кайюги вернулись, гоня перед собою новое стадо. Времени терять было нечего, если мы хотели сохранить свои скальпы: мы отдали один из наших ножей (необходимая вещь в пустыне) команчам, изъявлявшим свою благодарность в самых пламенных выражениях, и предоставили их собственной ловкости и знанию местности. Мы не преувеличили их способностей, так как спустя несколько дней встретились с ними в их вигвамах.

Проскакав вдоль ущелья миль пятнадцать со всей быстротой, на какую были способны наши кони, мы встретили небольшую речку. Тут мы и лошади выпили невероятное количество воды, а затем продолжали путь, так как все еще не могли считать себя в безопасности. Проехав еще три или четыре мили, мы очутились у подножья высокого гребня, на вершину которого вела извилистая тропинка, вероятно, проложенная индейцами. Тут мы снова были вознаграждены за трудный подъем, увидев перед собой совершенно ровную прерию, простиравшуюся насколько хватит глаз, причем ни единое деревцо не нарушало однообразия пейзажа.

Мы остановились на несколько минут дать вздохнуть лошадям и посмотреть, что происходит на равнине, лежащей теперь на тысячу футов под нами. На таком расстоянии мы могли только заметить, что там царило волнение, и решили, что самое благоразумное с нашей стороны — по возможности увеличить расстояние между нами и кайюгами. Нам некогда было пускаться в разговоры с освобожденными команчами, но все же мы успели узнать от них, что держимся надлежащего направления и находимся всего в нескольких днях пути от цели наших странствий.

Итак, мы продолжали путь и под вечер заметили в миле он нас большого медведя. Нам удалось окружить его и убить; затем Рох остался вырезать мясо, а мы с Габриэлем поехали вперед выбрать место для ночлега; но, проехав с полмили, остановились на краю зияющей пропасти или ущелья, футов в двести шириной и не менее шестисот глубиной. Мы направились вдоль обрыва, но, сделав еще милю или больше, решили, что сегодня поздно искать перехода, и расположились в небольшой котловине под группой кедров. Вскоре к нам присоединился и Рох, и мы отлично поужинали медвежатиной.

Огромное ущелье перед нами тянулось с севера на юг; на дне его бежал поток. На следующее утро мы двинулись к северу и, проехав несколько миль, встретили широкую буйволовую или индейскую тропу, направлявшуюся к юго-западу; дальше нам попалось еще несколько троп, все в том же направлении. Принужденные держаться на некотором расстоянии от ущелья, чтобы избегать боковых расселин и извилин, мы встретили около полудня широкую тропу, направлявшуюся прямо на запад. Отправившись по ней, мы достигли главного ущелья и убедились, что тропа вела к единственному месту, где можно было надеяться на переход. Действительно, в этом пункте сходились бесчисленные тропы со всех сторон, так что нам нужно было или решиться на переход, или продолжать путь еще неизвестно сколько времени.

Слезши с лошадей, мы заглянули в зияющую перед нами пропасть, и наше первое впечатление было, что переход невозможен. Что буйволы, мустанги и, вероятно, индейские лошади переходили здесь — было очевидно, так как по крутым и утесистым склонам ущелья извивалась тропинка; но наши три лошади не привыкли спускаться или карабкаться по обрывам и попятились, когда мы подвели их к краю пропасти.

После многих неудачных попыток я, наконец, заставил свою лошадь войти на тропинку; остальные последовали за ней. Местами надо было пробираться по узкому карнизу, где один неверный шаг грозил падением с головокружительной высоты; местами приходилось съезжать с почти отвесного обрыва. Лошадь Габриэля получила несколько ушибов, но после часового, утомительного спуска мы достигли дна без серьезных повреждений.

Здесь мы оставались два часа, чтобы дать отдохнуть лошадям и найти тропинку для подъема на противоположную сторону. Тропинка была найдена, и после тяжелых усилий нам удалось выбраться наверх, где мы снова очутились на гладкой и ровной прерии. Оглянувшись назад, я содрогнулся при виде ужасной пропасти и подумал, что наш благополучный переход истинное чудо. Но очень скоро я убедился, что этот подвиг был самым пустячным делом.

Дав отдохнуть лошадям, мы отправились дальше через сухую степь. Нигде не было видно ни дерева, ни кустика. Зеленый ковер коротенькой травы простирался вдоль, ничем не оживляемый.

Никогда в лесной глуши человек не чувствует себя таким одиноким, как в степи. Только степь с ее волнующимся океаном травы внушает путнику тоскливое чувство одиночества. Здесь он чувствует себя как бы вне мира; здесь ничто не говорит ему, что за ним или вокруг него есть страны, в которых живут и движутся миллионы подобных ему существ. Только в степи человек действительно чувствует, что он — один.

Мы ехали до солнечного заката, затем расположились на ночлег в небольшой котловине, где скопилась дождевая вода. Мустанги так же, как олени и антилопы, покинули эту часть прерии ввиду недостатка воды. Не выпади случайно дожди, мы, без сомнения, погибли бы, пробираясь через эту сухую степь, так как даже в ущельях здесь нет постоянных потоков, и только временно скопляется дождевая вода.

Наступило утро, ясное и безоблачное; солнце поднялось над горизонтом во всем своем великолепии. Оседлав коней, мы продолжали путь в северо-восточном направлении, но проехав не более шести миль, были внезапно остановлены ущельем, гораздо более глубоким, чем то, через которое мы с таким трудом перебрались накануне. Мы не подозревали о его существовании, пока не очутились на его краю, где перед нами открылось зрелище, более грандиозное, чем все, что нам случалось видеть до сих пор.

Глубина этой пропасти была не менее тысячи футов, ширина от трехсот до пятисот ярдов, и в том месте, где мы остановились, стены его спускались почти отвесно. Голова кружилась, когда мы смотрели вниз, заглядывая, как нам казалось, в самые недра земли. Внизу виднелись кое-где пятна зелени, и быстрый поток шумел и пенился по дну, то показываясь, то исчезая за высокими скалами.

На пути к ущелью мы пересекли много троп, тянувшихся в более западном направлении, чем то, которого мы держались. Мы были уверены, что все они сходятся в каком-нибудь пункте, у перехода через ущелье. Эта догадка оказалась правильной; проехав полчаса, мы выбрались на широкую дорогу, протоптанную индейцами, буйволами и мустангами. Она привела нас к спуску, который показался нам крайне опасным; но выбора не было. Моя лошадь снова двинулась впереди, а две другие последовали за ней. Раз вступив на узкую, извилистую тропинку, невозможно было вернуться обратно, и в конце концов наши лошади благополучно достигли дна.

Тяжелые камни срывались порой из-под наших ног во время этого головоломного спуска; они скатывались по крутому склону и с оглушительным треском падали на дно.

На дне мы нашли поток и романтическую лужайку с разбросанными на ней деревьями.

Большая партия индейцев останавливалась здесь лагерем несколько дней тому назад: метки на деревьях и другие «знаки» свидетельствовали об их пребывании. Мы тоже провели здесь часа два, чтобы покормить лошадей и отдохнуть самим. Тропинка, ведшая наверх, на противоположной стороне, оказалась на небольшом расстоянии к югу от этой стоянки.

Проезжая по ущелью, мы удивлялись странной, фантастической работе дождевых вод. Местами возвышались вертикальные стены, местами колонны, арки, башни такой удивительной правильности, что трудно было поверить в их естественное происхождение. Воображение невольно переносило меня в Фивы, в Пальмиру, и мне казалось, что я вижу перед собою развалины этих древних городов.

Переход через это ущелье стоил нам большого труда. Нам пришлось нести в руках ружья и походные сумы, а в одном месте лошадь Роха, задев за выдающуюся скалу, скатилась с высоты пятнадцати или двадцати футов. Мы думали, что она расшиблась насмерть, но, к удивлению, она поднялась как ни в чем не бывало, отряхнулась и снова принялась карабкаться, на этот раз более успешно. Она не потерпела ни малейшего повреждения.