Бродит темень по избе,
Спотыкается спросонок.
Балалайкою в трубе
Заливается бесенок:
Трынь, да брынь, да тере-рень…
Чу! Заутренние звоны!
Богородицына тень,
Просияв, сошла с иконы.
В дымовище сгинул бес,
Печь, как старица, вздохнула.
За окном бугор и лес
Зорька в сыту окунула.
Там, минуючи зарю,
Ширь безвестных плоскогорий,
Одолеть судьбу-змею "
Скачет пламенный Егорий.
На задворки вышел Влас
С вербой, в венчике сусальном…
Золотой, воскресный час,
Просиявший в безначальном.
Зима изгрызла бок у стога,
Вспорола скирды, но вдомек
Буренке пегая дорога
И грай нахохленных сорок.
Сороки хохлятся — к капели,
Дорога пега — быть теплу.
Как лещ наживку, ловят ели
Луча янтарную иглу.
И луч бежит в переполохе,
Ныряет в хвои, в зыбь ветвей…
По вечерам коровьи вздохи
Снотворней бабкиных речей:
«К весне пошло, на речке глыбко,
Буренка чует водополь»…
Изба дремлива, словно зыбка,
Где смолкли горести и боль.
Лишь в поставце, как скряга злато,
Теленье числя и удой,
Подойник с крынкою щербатой
Тревожат сумрак избяной.
В селе Красный Волок пригожий народ,
Лебедушки девки, а парни как мед,
В моленных рубахах, в беленых портах,
С малиновой речью на крепких губах;
Старухи в долгушках, а деды — стога,
Их россказни внукам милей пирога:
Вспушатся усищи, и киноварь слов
Выводит узоры пестрей теремов.
Моленна в селе — семискатный навес:
До горнего неба семь нижних небес,
Ступенчаты крыльца, что час, то ступень,
Всех двадцать четыре — заутренний день.
Рундук запорожный — пречудный Фавор,
Где плоть убедится, как пена озер,
Бревенчатый короб — утроба кита,
Где спасся Иона двуперстьем креста.
Озерная схима и куколь лесов
Хоронят село от людских голосов.
По Пятничным зорям, на хартии вод
Всевышние притчи читает народ:
«Сладчайшего Гостя готовьтесь принять!
Грядет Он в нощи, яко скимен и тать;
Будь парнем женатый, а парень, как дед…»
Полощется в озере маковый свет,
В пеганые глуби уходит столбом
До сердца земного, где праотцев дом.
Там, в саванах бледных, соборы отцов
Ждут радужных чаек с родных берегов;
Летят они с вестью, судьбы бирючи,
Что попрана Бездна и Ада ключи.
Коврига свежа и духмяна,
Как росная пожня в лесу,
Пушист у кормилицы мякиш,
И бел, как береста, испод.
Она — избяное светило,
Лучистее детских кудрей:
В чулан загляни ненароком —
В лицо тебе солнцем пахнет.
И в час, когда сумерки вяжут,
Как бабка, косматый чулок,
И хочется маленькой Маше
Сытового хлебца поесть —
В ржаном золотистом сияньи
Коврига лежит на столе,
Ножу лепеча: «я готова
Себя на закланье принесть».
Кусок у малютки в подоле —
В затоне рыбачий карбас:
Поломана мачта, пучиной
Изгрызены днище и руль, —
Но светлая радость спасенья,
Прибрежная тишь после бурь
Зареют в ребяческих глазках,
Как ведреный, синий Июль.
Вешние капели, солнопек и хмара,
На соловом плесе первая гагара,
Дух хвои, бересты, проглянувший щебень,
Темью — сон-липуша, россказни да гребень.
Тихий, мерный ужин, для ночлега лавка,
За оконцем месяц — Божья камилавка,
Сон сладимей сбитня, петухи спросонок,
В зыбке снигиренком пискнувший ребенок,
Над избой сутемки — дедовская шапка,
И в углу божничном с лестовкою бабка,
От печного дыма ладан пущ сладимый,
Молвь отшельниц-елей: «иже херувимы»…
Вновь капелей бусы, солнопека складень…
Дум — гагар пролетных не исчислить за день.
Пни — лесные деды, в дуплах гуд осиный,
И от лыж пролужья на тропе лосиной.
Ворон грает к теплу, а сорока к гостям,
Ель на полдень шумит — к звероловным вестям.
Если полоз скрипит, конь ушами прядет —
Будет в торге урон и в кисе недочет.
Если прыскает кот и зачешется нос —
У зазнобы рукав полиняет от слез.
А над рябью озер прокричит дребезда —
Полонит рыбака душегубка-вода.
Дятел угол долбит — загорится изба,
Доведет до разбоя детину гульба.
Если девичий лапоть ветшает с пяты, —
Не доесть и блина, как наедут сваты.
При запалке ружья в уши кинется шум —
Не выглаживай лыж, будешь лешему кум.
Семь примет к мертвецу, но про них не теперь,
У лесного жилья зааминена дверь,
Под порогом зарыт «Богородицын Сон», —
От беды-худобы нас помилует он.