Ярко сияла полная луна в подоблачном царстве повелителя горных и подземных духов. Всюду расстилались снеговые склоны, высились ледяные скалы; белые покровы сияли серебром, искрились брильянтами, и самый заиндевелый воздух казалось переливался мириадами алмазных пылинок.

Тишина стояла непробудная, полная. Лишь изредка раздавался треск ледника или далёкий гул снежного завала, стремглав слетавшего в пропасти, и снова всё умолкало, и воцарялась торжественная тишина; некому было двигаться – здесь жизни не было. Разве случайно из нижней полосы скал и хвойных лесов, что расстилались сине-туманной полосою далеко внизу, забегали сюда волк или жёлтая лиса, но и те, пробежав по нетронутым снегам, спешили вернуться в свои берлоги и норы… Орёл только, серый царь пернатых, порою взлетал и садился на ледяную вершину и гордо озирался, весь залитый блеском солнца в этой снежной пустыне, словно величаясь тем, что не боится ни стужи её, ни одиночества.

Но это случалось днём. Теперь же ничто не двигалось и не дышало на многие сотни вёрст кругом. Джин-Падишах мог дремать спокойно на своём серебряном троне, упиравшемся в ясное поднебесье, с которого еле мигали, там и сям, бледные звёзды, утопая в сиянии царицы-луны.

И он дремал…

Дремал, весь окованный льдом, и снились ему райские кущи, хороводы блаженных духов и вечное сияние Благого, Великого, Единого, – которому он изменил, от светлых обителей которого он добровольно отрёкся… В полусне и забвении он порой простирал руки к чудным образам прошлого и тогда воздух сотрясался от звона его тяжких цепей, и от сотрясения их расседались ледники, и смертоносные обвалы срывались в долины на горе путникам и жителям горных склонов.

Вдруг грозный властитель гор встрепенулся и с трудом приподнял отяжелевшие от инея веки… Ему почудилась близость чего-то живого…

Кто-то всходил на вершину, к подножью его ледяного престола. Скользя беспрерывно и падая, какой-то смертный взбирался в его обитель. Но Джин-Падишах, хотя почувствовал присутствие человека, но не видал его… Блаженные сны, навеянные на него благими силами, смягчали сердце владыки тёмных сил. Смягчая голос свой, раздавшийся как раскат дальнего грома, он вопросил:

– Кто здесь?.. Кто дерзновенный, осмелившийся нарушить покой моего царства и сна?

– Я, витязь Ардулай-Нор, твой верный поклонник и ежегодный жертвователь, – долетел до него ответ.

– Дерзкий и безумный! Что внушило тебе смелость дойти до меня?

– Любовь! – не колеблясь отвечал джигит.

– Я не знаю её! – вскричал Джин, и мощный вопль его раздался как громовой удар над головой Ардулая, и эхо ледников донесло его вниз в горные ущелья, а оттуда в долины и заставило многих спавших в аулах людей проснуться в страхе и многих младенцев от ужаса вскрикнуть, прижимаясь к груди матерей. – Ты видишь – земля дрожит от мановения руки моей! Дыхание моё подобно урагану! Блеск глаз ослепит и сожжёт тебя как молния!.. Уйди безумец и не тревожь моего горя.

Ардулай-Нор упал на колена.

– О, грозный Падишах! Умертви меня во гневе твоём, – сказал он. – Мне жизнь не нужна без Зейнаб-Астары, царицы души моей, а её я могу получить лишь тогда, когда ты мне дозволишь на время взять один из мечей твоих в ущелье Татар-Тупа[3]. Там находится главный жулат, куда верные сносят тебе жертвы. Я засыплю его пулями и всякими доспехами, лишь позволь мне на время взять один из твоих клинков.

– Да будет по твоему, смертный! – отвечал, смягчившись, старец. – Счастлив ты, что попал ко мне в минуту моего смирения… Но зато скажи мне: растут ли ещё хлеба, цветы и травы на земле? Родятся ли ягнята, и есть ли ещё счастливые семьи, где царствует мир и довольство?..

Смутился Нор. Знал он, как и все, что по велениям Всемогущего Тха, с Джин-Падишаха лишь тогда спадут оковы, когда земля и твари станут бесплодны, а между людьми окончательно водворится вражда, и брат восстанет на брата. Боялся он гнева пленного духа, но не хотел солгать… Мысленно призвал он на себя благословение Великого и смело отвечал:

– Да, великий дух! Благодарение Зиждителю, ещё земля родит плоды, и семейное счастье не везде нарушилось…

Едва он выговорил эту истину, земля задрожала, так тряхнул цепями Джин, и в недрах её пронёсся гул от страшного стона его. Заплакал пленный дух. И слёзы его разлились потоками. Они были так горячи, что вековые снега таяли под ними и расседались в трещины, по которым, бурля и дымясь, эти жгучие слёзы понеслись к подножью Эльбруса, чтобы увеличить ещё более воды тех бурных потоков, которые, неистово прорывая землю и скалы, вырываются из под льдов в горные ущелья.

Ардулай-Нор, оглушённый и бесчувственный, был подхвачен потоком слёз грозного Падишаха и потерял сознание… Но не даром призвал он на себя благословение Всевышнего: невидимые силы поддержали его и охранили во льдах и в водах и в недрах земных.

Ардулай-Нор очнулся в глубоком ущелье реки Малки, где бродил ещё накануне вечером вокруг да около жулата, Татар-Тупа, желая страстно и не осмеливаясь выбрать булатный клинок из множества ножей и кинжалов, принесённых в дар Джин-Падишаху. Теперь он смело вскочил на ноги, протёр глаза и вошёл в высокую башню. Странное дело! Он помнил прекрасно своё восхождение на Эльбрус, разговор свой с грозным духом; помнил, как упал и был захвачен клокотавшим потоком слёз его, – а между тем он был цел и невредим и чувствовал себя превосходно, как человек, прекрасно отдохнувший за ночь…

Теперь светало. Сизые пары поднимались с кипучей речки, а предутренний ветерок гнал их вниз, по ущелью, разрывая их в клочья по кустарникам и зелёным склонам… Восток алел. Гряды золотистых облачков в небе таяли, сторонясь перед восходом солнца, светозарного друга природы; а когда Ардулай-Нор вышел из жулата с тонким лезвием закалённой стали в руках, светило дня ярко блеснуло на избранном им кинжале и осветило счастливое, горделиво улыбавшееся лицо влюблённого юноши.

Чрез несколько дней князь Девлет-Магома шумно и великолепно отпраздновал свадьбу дочери своей Зейнаб-Астары со славным джигитом Ардулай-Нором. Много было истрачено золота, бузы и мёду на этой свадьбе; ещё больше пороху на молодецкую перестрелку поезжан. Синий дым выстрелов долго ещё носился над аулом, серебрясь в ярких лучах месяца, когда щедро одарённые подруги решились сдать тароватому дружке жениха его прекрасную невесту.

– Смотри! – сказал добродушно Девлет-Магома своему зятю, – когда будешь резать шнуровку пша-кафтана кинжалом «грозного старца» – не порань им груди твоей жены. Такая неловкость была бы дурным предзнаменованием для будущего вашего счастья.

Ардулай-Нор улыбнулся. Он был уверен в своей ловкости.

А верхушка Эльбруса так ярко сияла в эту ночь, будто сам Джин-Падишах хотел показать, что радуется счастью новобрачных.

Примечания

1

Девушки-горянки с малолетства носят пша-кафтан, – т. е. девичий кафтан; нечто вроде корсета, который муж обязан разрезать кинжалом, их не поранив.

(обратно)

2

Астара – звезда.

(обратно)

3

Татар-Тупа в переводе: место подвластное татарам. Под таким названием у кабардинцев были известные башни и жулаты, впоследствии обращённые горцами, принявшими магометанство, в минареты.

(обратно)