Давным-давно медвежонок Тедди каждый вечер ложился со мной в кроватку и слушал мамины сказки, пристально тараща на нее стеклянные глаза, я принимала в этих чтениях более активное участие. Моей любимой была история о том, как мышка полюбила льва. Заканчивалась она просто замечательно: «Они поженились и жили счастливо в маленьком домике в Уимблдоне, и у них было двое детей: первой родилась девочка Дебора, умненькая, с карими глазками и белокурыми волосами, затем появился сын Алан, у которого глаза были голубыми, а волосы курчавыми, и он оказался таким же рассеянным и немного глуповатым, как и его мать. Но это не имело никакого значения, поскольку он вырос очень хорошим парнем».

Каким-то образом в нашей жизни все сложилось именно так, как в этой сказке, и продолжалось долгие годы. Алан остался добродушным середнячком, а я превратилась в довольно противную умницу. Я легко сдала элевен-плас [1], затем экзамены по программе средней школы и в заключение получила диплом с отличием об окончании педагогического колледжа по специальностям «английский язык» и «домоводство» с правом преподавания в средней школе. Едва ли это было только моим достижением. Я добилась успеха с Божьей помощью и при поддержке моего отца, Ховарда Белла, обладателя степени бакалавра искусств, бакалавра философии и диплома преподавателя (Кембридж). Папа занимал должность директора педагогического колледжа в Лондоне. Между прочим, я с радостью отдала бы за него мою правую руку. Он сделал нам с братом бесценный подарок, предоставив сначала Алану, а потом и мне возможность испытать свои силы, пожить самостоятельно. Мы не обсуждали будущее, но я всегда чувствовала уверенность, что папа и в свои девяносто все так же будет играть в гольф, копаться в саду и обеспечивать маму. Но теперь, когда мои ожидания не оправдались, я должна сделать то, что было мне предназначено, — вернуться домой и принять обязанности отца на себя.

Машина Алана, преодолев десять миль магистрали, связывающей Найроби с аэропортом, остановилась у входа в главный корпус. На гудронированной взлетной дорожке уже стояла «комета» [2]со львом на фюзеляже, готовая к полету в Лондон. Барбара, вот уже три недели как жена Алана, отправилась покупать мне в дорогу журналы, а брат принялся напутствовать меня в последний раз.

— Деб, ты напрасно беспокоишься. Почему мама не сможет работать? Особенно в отеле? Она прекрасно ладит с людьми, так что, думаю, там с радостью приняли ее в штат.

— О, Алан, — вздохнула я, — мы же с тобой прекрасно знаем, что она — легкая добыча для мошенников. Нам не нужно повторения истории с той женщиной, Хадсон.

Миссис Хадсон, по словам мамы, «довольно приятная особа, видавшая в своей жизни лучшие дни», снимала в нашем доме комнату в течение двух месяцев, в результате не заплатила ни пенни и к тому же оказалась алкоголичкой. Если бы не мистер Ли, наш сосед, который однажды ночью услышал в доме шум и начал расследование, неизвестно, что могло бы случиться. При одной мысли об этом меня до сих пор бросает в дрожь. Конечно, я не думала, что однажды отель заполнится такими вот миссис Хадсон, так и ждущими момента, чтобы поживиться. Дело в другом: мама, даже сама зарабатывающая себе на хлеб, никогда не сможет жить самостоятельно. Папа рассчитывал, что один из нас будет защищать ее и опекать, как всегда поступал он сам. Но Алан не мог покинуть Найроби. Я же могла и должна была это сделать.

У барьера появилась улыбающаяся стюардесса-африканка в бело-голубой униформе, и одновременно ко мне подбежала запыхавшаяся Барбара с кипой журналов, на которые она, вероятно, потратила недельный бюджет семьи. «Кормилец» довольно негалантно указал ей на это, но она, нисколько не смутившись, выхватила из кипы один журнал и показала нам.

— Я уже возвращалась, когда обложка бросилась мне в глаза. — Это был толстый глянцевый журнал, такой дорогой, что мне стало дурно. — Здесь статья о твоем друге, Деб, и я подумала, что тебе захочется ее прочитать.

— О моем друге? — начала я и тут же увидела знакомое имя под кричащим заголовком: «Месяц „Циклопов“ Адама Баллестая». Я замерла на месте. Казалось, мраморный пол подо мной испарился, оставив взамен влажную мостовую, уличный фонарь и пару прищуренных серых глаз, глядящих мимо меня. И в ушах вновь, после двух с половиной лет неопределенности, зазвучали слова: «Возможно, когда-нибудь…»

— Ты сможешь навестить его, — весело заметила Барбара. — Тут написано, где он живет.

Объявили посадку, и невестка бросилась мне на шею. Затем брат крепко обнял меня, и я присоединилась к остальным пассажирам лондонского рейса.

— Извините, вы ведь летите одна?

Подобные вопросы мне задавали часто. «Правду не утаишь», — однажды усмехнулся Алан, когда я размышляла об этом вслух, недоумевая, почему так происходит. Он постоянно повторял, что ко мне намертво приклеился образ училки.

На этот раз ко мне обратилась девушка моих лет с ребенком на руках. С малышкой я уже успела познакомиться в зале ожидания, когда та, уложив свою куклу мне на колени, никак не хотела забирать ее. Я призналась, что лечу одна.

— Вы не возражаете, если мы сядем рядом?

— Совсем нет, — искренне ответила я.

Все, что угодно, только бы не думать о грустном и не предаваться жалости к себе. Да, в Хитроу я уже не увижу высокую фигуру отца на смотровом балконе, как два года назад, когда он наблюдал за моим отлетом в Найроби. Но думать об этом — значит потакать своим слабостям. Я с мукой пропустила через себя это горе в те недели, что последовали за телеграммой, сообщавшей о смерти папы от тромбоза, я успела все пережить и перетерпеть, даже в минуты самой острой тоски продолжая ловить себя на одной и той же молитве, которую выдумала в детстве: «Пожалуйста, Господи, сделай меня когда-нибудь такой же, как папа!» Я стойко выдержала это испытание с минимумом слез.

Главное мое горе было сейчас более эгоистичным и касалось моей любви к Найроби — к его скверам с разноцветными пышными клумбами, искрящимися в ярких солнечных лучах, к его кирпичной башне с часами, указывающей верхушкой-пальцем в небо с элегантного белого фасада ратуши, и к кафе «Колючее дерево», где я частенько пила чай… Нет, если я буду такой отвратительно сентиментальной, окажусь довольно неприятной спутницей. Я помахала в последний раз в сторону провожающих — в толпе едва виднелась огненно-рыжая головка Барбары на фоне бирюзовой рубашки Алана — и повернулась к девушке, сидевшей рядом со мной:

— Кстати, меня зовут Белл. Дебора Белл.

— Моя фамилия Мур, — мгновенно откликнулась та, — но зовите меня просто Элейн. Это даст мне возможность чувствовать себя лучше, что мне просто необходимо. Полет всегда приводит меня в состояние паники…

Девочку звали Трейси, ей было всего три года.

— Давайте молиться, — с энтузиазмом призвала Элейн, — чтобы ее не тошнило. О, как я теперь жалею, что не подождала Тони!

Тони, ее муж, должен был последовать за ними в Англию через месяц. Эти подробности, поведанные мне, пока мы медленно, но упорно продвигались по взлетной полосе аэропорта Найроби, не оставили никаких сомнений в той роли, которая предназначалась для меня, а именно — дублера Тони Мура. «Ну и ладно, — подумала я, — это поможет мне с пользой провести время» — и со смехом ответила на осторожный вопрос попутчицы:

— Нет, я не сиделка, я учительница. Два года в Хэртуордшире и два в Найроби давала уроки кулинарии и домоводства.

— Да, мне показалось, что в вас есть что-то такое, — закивала Элейн, и, вспомнив ремарку Алана, я грустно улыбнулась.

Когда мы были уже над Энгеди, начали разносить дневной чай с сандвичами и сладкими бисквитами, которые Трейси принялась с жадностью поглощать. Она была типичным английским ребенком, «розовым бутоном», с кудряшками и серьезным маленьким личиком. Я нашла ее чудесной девочкой. Элейн тоже оказалась очень приятной компаньонкой. Мы болтали, и я вдруг обнаружила, что становлюсь откровенной. Я рассказала о совете отца не оставаться в Англии на всю жизнь, о том, что по счастливой случайности заграничная вакансия оказалась как раз в Найроби, куда уехал Алан годом раньше, и о нашей с ним жизни в квартире с видом на Ботанический сад, о смерти отца, упорном желании мамы сохранить дом в Уимблдоне и первой неудачной попытке сдать в нем комнату этому «бедствию» — миссис Хадсон, а затем еще одной особе, Барбаре Лоулайт, девятнадцатилетней фотомодели, которая, напротив, оказалась настоящим подарком для нашей семьи. Элейн увлеченно слушала, а я, чтобы заставить ее забыть о страхе перед полетами, болтала без умолку. В прошлом году Алан ездил домой на Рождество один, потому что в школе мне отдали пристройку для уроков домоводства и я большую часть своего отпуска провела, делая там ремонт. В родном доме брат познакомился с Барбарой, и это была любовь с первого взгляда. Через неделю после своего возвращения в Найроби он внес задаток за особняк в Весенней долине, и в мае туда приехала Барбара. Венчание состоялось в Англиканском кафедральном соборе четыре недели спустя.