— Нет, — ответила я сдавленным голосом.

— И я надеюсь, женщина, которая станет матерью моим детям, будет любить их. Они на самом деле не такие уж плохие. Йен, правда, порой доставляет много хлопот… Но все, что вам нужно с нами делать, с каждым из нас, — это ставить время от времени на место.

Колин сказал «вам», вместо «ей», но мне не было нужды краснеть от смущения, поскольку на свой счет я этого, естественно, не приняла.

— Хотя мне не на что жаловаться, — продолжил он. — Магда была очень добра к детям в эти каникулы, а моя мама заменит ее, как только мы вернемся в Шотландию. И я считаю, будет лучше, если Йен поймет, что он мужчина, и научится самостоятельно принимать решения. С Анни, конечно, все по-другому…

— Анни? — наконец решилась спросить я. — Я думала, ее зовут Рут.

— Да, Рут. Анни — всего лишь моя глупая прихоть, за которую меня ругает мать.

Я слушала, и мое сердце обливалось кровью от жалости. Было легко представить себе добрую благоразумную шотландку, с болью глядящую на то, как ее сын цепляется за прошлое. Мне почему-то вдруг ужасно захотелось его поддержать.

— Колин… То есть, извините, мистер Камерон… Если вам потребуется помощь… то есть вашим детям… я готова помочь… — Я совсем запуталась в словах, смутилась, покраснела и поспешила спросить: — Как долго вы пробудете в Сикоуве?

К моему облегчению, синие глаза перестали буравить меня странным пристальным взглядом, посыпались факты: гастроли заканчиваются 13 сентября, но дети к этому времени уже вернутся домой — его родители приедут сюда на выходные и заберут близнецов с собой; потом у него намечено два тура до конца года, один из них пройдет в Штатах.

— Вы знаете, что я впервые встретил свою жену в хоре Адама? — спросил он вдруг, когда мы оказались за последним на пути поворотом. — Собственно говоря, именно он нас и познакомил. Я часто бывал у него. Слишком одиноко чувствовал себя вдали от дома, а мистер и миссис Баллестай были очень добры ко мне… Слава богу! — Этот радостный вопль прозвучал, когда в нашем поле зрения появился указатель с надписью «Литон». — Еще немного — и ноги отказались бы меня нести!

— Извините, — сказала я, пряча улыбку, — я не знала, что артисты эстрады такие неженки, а то обязательно согласилась бы поехать па машине.

— О, Дебра, только держите это в тайне! — с притворным смирением взмолился Колин. — Поклонники считают меня полубогом, они не знают, что при моей работе можно подцепить страшные болезни: во-первых, люмбаго, во-вторых, радикулит… — Он озорно посмотрел на меня, в его глазах заплясали лукавые искорки. — Я уж не говорю про нервное истощение и вирусные инфекции!

Дома в Литоне были из коричневого камня, крыши — из тростника. На треугольной площади возвышалась церковь. Было слышно, как распевается хор. Я затаила дыхание. Мыс папой любили петь на два голоса, часто представляя себе, что переносимся в Средние века. Ничто со дня его смерти не вызывало еще во мне такой сладкой горечи. Теперь больше, чем когда бы то ни было, мне хотелось побыть одной. Нить, связавшая меня с прошлым, казалась столь непрочной, что один смешок мог разорвать ее. Но Колин Камерон не проронил ни звука.

— Чудесно! — прошептала я, не в силах сдержаться.

— О да, — с готовностью согласился он. — Вполне профессионально.

Какая снисходительность! Его снобизм начинал меня раздражать.

— Войдем? — предложил он и открыл дверь церкви.

В этот момент после короткого перерыва вновь зазвучал орган, мы быстренько проскользнули на последний ряд и уселись. Было трудно поверить, что эти сильные, сладкозвучные голоса, сплетающиеся в божественную мелодию, принадлежат обычным фермерам. Но стоит ли придавать музыке Сибелиуса и словам «Забудь метания, душа, — Господь на твоей стороне» такое страстное и даже гневное звучание? Мне всегда казалось, что они должны не вселять ужас, а дарить тепло, как будто огромная дружеская рука обнимает тебя за плечи, обещая поддержку и участие… Отец и Его дети… Отец и его дети…

— Вы понимаете, что я не смогу теперь дойти до дома? — спросил мой спутник, когда репетиция закончилась, и расшнуровал правый ботинок.

— Прости приятель, — усмехнулся присоединившийся к нам Адам, и его лицо сморщилось от смеха. — Но это лучшее, что я могу тебе предложить. — Он выкатил из-за скамьи старый велосипед.

Колин в страхе уставился на это чудо техники:

— Могу я спросить, где у него… перед?

Я не верила, что он и в самом деле решится ехать на велосипеде. И не думала, что у него действительно так сильно болит нога. Когда Колин узнал, что и Адам прибыл сюда без машины, его глаза округлились и он застыл в оцепенении, что-то бессвязно бормоча.

— Вот так, — небрежно сказал Адам, описав для примера круг перед церковью, — если, конечно, не боишься.

Без дальнейших церемоний неподражаемый шотландец Колин Камерон взгромоздился на седло. Я тут же вспомнила, как он однажды исполнял со сцены проникновенную балладу, а слушательницы роняли слезы, внимая ему. Если бы поклонники могли его видеть сейчас, с вытаращенными от ужаса глазами вихляющим на велосипеде! Я рассмеялась.

— Я не буду вас ждать, Дебби! — донесся до меня хрипловатый голос. — Уберите кошку!

— Дебби! — фыркнула я. — Нет, ты это слышал?

— Думаю, весь Литон слышал. — Адам устало покачал головой. — Дважды извиняюсь, Деб. Во-первых, тебя опять ждет пешая прогулка, а во-вторых, очень скучный, после такого весельчака, эскорт.

Я уже давно заметила, что между бывшими однокашниками и друзьями сейчас существуют странные, натянутые отношения, и на этот раз прямо спросила:

— Ты его не любишь, да?

— Что, так заметно? — с обманчивым спокойствием усмехнулся Адам.

— Конечно нет, — поспешно сказала я. — Прости, я не имела права спрашивать об этом.

— Но если я не отвечу тебе, ты можешь сделать из мухи слона. Да, мы поссорились… восемь лет назад… из-за того что он решил загубить свой талант, растратить себя на мелочи. Такой дивный голос должен звучать в опере, а не на эстраде. Я не смог простить его, когда он сделал этот выбор — в пользу больших денег, — и, вероятно, никогда не смогу. Во имя музыки.

— Во имя музыки?

— Да, оперы, классики, той музыки, которой я отдал всего себя. Мы вместе учились четыре года в колледже. Он был лучшим, но теперь, получая очередную премию зрительских симпатий, как будто теряет частицу мастерства, капельку искренности, и… — Адам грустно махнул рукой. — Знаю, я говорю как фанатик.

— Ты не фанатик, — мягко возразила я. — Только я не думала, что он такой уж мастер. Мне казалось, что его голос — просто дар свыше, доставшийся ему без малейших усилий.

— Поверь мне, ты сильно ошибаешься, — тихо и убежденно произнес Адам. — Его голос — результат огромного труда. Этот человек знает об искусстве вокала все и даже больше.

Остаток пути мы прошагали в молчании. Я переваривала новую информацию. Мне казалось, что Адам несправедлив к Колину и не хочет с ним помириться только из глупого упрямства. Мой спутник угрюмо смотрел себе под ноги, погруженный в собственные мысли.

Всадник и его «конь» ждали нас у гостиницы.

— Ну, что ты думаешь о моем хоре? — слишком небрежно спросил Адам, и я почувствовала угрызения совести — да, он упрям и непримирим, его душу раздирают противоречивые эмоции, но он живет и дышит музыкой, а Колин до сих пор даже словом не обмолвился о своих впечатлениях.

Впрочем, ответ нашей звезды эстрады показал, что не так уж он равнодушен к достижениям друга.

— Как руководитель хора ты не знаешь себе равных! Только пусть ребята поумерят страсти при исполнении Сибелиуса — у него проникновенная, ласковая композиция. Выведи на первый план один голос, пусть остальные его поддержат. И убедись, что слова произносятся четко.

— Ты не предлагаешь своих услуг? — внезапно спросил Адам.

Колин, по-видимому, смутился.

— К сожалению, я слишком занят сейчас, почти нет свободного времени, — пробормотал он, отводя взгляд.