Скоро Сумди полетит над своим любимым Бомбеем и сможет заглянуть в каждый грязный закоулок. Будет смотреть крикетные матчи и петушиные бои, заходить в притоны, играть, пока не опустеют карманы или пока не надоест. Частичка его упадет на крышу вот этого пригородного поезда и поедет до конечной. Остальные разлетятся по городу и по всему миру, – не тому, что знает Чамди, а тому, что виден с высоты птичьего полета.

Чамди смотрит на плачущую Гудди и вдруг находит правильные слова.

– Кхиле сонна кафусаль, – произносит он и гладит ее по щеке. – Это на языке Садов.

В этот раз Гудди не спрашивает, что это значит, потому что его взгляд сам говорит за себя.

Нет, пожалуй, слов недостаточно.

– Сумди свободен, – говорит она, – а мы с тобой здесь застряли.

– Не застряли.

– Мы никогда отсюда не выберемся.

– Ничего. Бомбей сам от нас отстанет.

– Как это?

– Отстанет, когда родится Кахунша.

– А разве так может быть? – с надеждой спрашивает Гудди.

– Конечно, может, главное – в это верить, – отвечает Чамди.

Старуха приносит им горячий чай. Ананд-бхаи и Чамди сидят на ступеньках перед дверью Дарзи. Ступенек три. «Как в приюте», – думает Чамди. Он так любил сбегать по ним в сад к бугенвиллеям. Во дворе Ананда-бхаи все серое. Наверное, рядом с таким человеком не растут ни зелень, ни цветы.

Дарзи дал Гудди таблетку от боли, и девочка заснула. Чамди нравится, как называется лекарство, «ком-би-флаам». Ему Дарзи прочитал. Словно волшебное семечко. Вот было бы здорово, если бы у него родители были такие, как Дарзи и старуха. Он называл бы их мамой и папой. Ни разу в жизни он никому не говорил таких слов.

Ананд-бхаи отхлебывает чай и смотрит на стену школьного двора. Два воробья что-то выклевывают из пыли.

– Что чай не пьешь? – спрашивает Ананд-бхаи.

– Очень горячий. Ранку жжет.

Ананд-бхаи ставит на ступеньку свой стакан и обнимает Чамди за плечи.

Чамди неприятно, потому что рука жесткая. Только миссис Садык умела утешить его, обнимая, хотя он ей этого никогда не говорил.

– Ты знаешь, что такое несправедливость? – спрашивает Ананд-бхаи.

– Я… да, знаю.

– Объясни.

– Если хороший человек страдает, это несправедливо. Правильно?

Ананд-бхаи снимает руку с его плеча. Достает «Голд флейкс», постукивает сигаретой по пачке. «О чем он думает? – спрашивает себя Чамди. – Может быть, о детстве, о том, как носился по двору или играл в крикет с ребятами?» Чамди трудно представить этого человека маленьким. Ананд-бхаи щелкает золотой зажигалкой, выпускает изо рта струю дыма.

– Ты помнишь, что я рассказывал про Радхабаи Чоуль?

– Помню.

Ананд-бхаи продолжает без паузы, будто не ждал ответа.

– Там сожгли ни в чем не повинных людей, вот это действительно несправедливость. Понимаешь? И то, что с храмом произошло… и с Сумди. Зачем его убили? Даже Навина ранило.

– Да, – говорит Чамди. – Но теперь уже ничего не поделаешь.

Ананд-бхаи глубоко затягивается, щерится, выдыхает дым. Воробьи вспархивают с земли и проносятся у него над головой.

– Кое-что мы сделать можем, – говорит он. – Надо, чтобы мусульмане знали: Бог на нашей стороне.

Чамди снова вспоминает зияющую дыру в стене храма, статую Ганеши, выброшенную взрывом на улицу. Ганеша не смог подняться и залить пламя водой. Чамди видел фигурки богов, которые мастерила старуха, малюсенькие, они даже в ящичке легко умещались. Он видел статую Иисуса, она была ростом с человека, но и Иисус ничего не смог поделать.

– Что думаешь? – спрашивает Ананд-бхаи.

– Я? О чем?

– Что мы должны сделать?

– Не знаю, – говорит Чамди. – Наверное, ничего.

– Ничего? У тебя друг погиб, а ты тут будешь рассиживаться? И мстить не будешь? Вот я бы любого, кто обижает индуистов, на куски порвал.

Окурок летит на землю. Чамди смотрит на тлеющий огонек.

– Мы им устроим Радхабаи Чоуль. Полыхнет сразу по всему городу.

Чамди не понимает его. Говоря все это, Ананд-бхаи почесывает голую грудь и скрипит зубами.

– Ты пойдешь с нами. Станешь членом банды. Надо же когда-то начинать. Пусть мои люди видят, что ты еще совсем мальчишка, а не боишься посмотреть в лицо опасности. Вот это пример для них! Так место под солнцем и завоевывают. Станешь полноправным членом банды. Будущее за вами, мальчишками. Наберу с полсотни Чамди, и через несколько лет я буду о-го-го какая сила.

– Но…

– Будешь делать, что я скажу, – обрывает его Ананд-бхаи. – Ты теперь на меня работаешь. Понял?

Он поднимается и выплескивает из стакана остатки чая. Бурая лужица растекается по гравию, получается что-то вроде карты. Ананд-бхаи приглаживает бороду и смотрит себе под ноги.

– Ты – моя собственность, – говорит он. – Помни об этом.

Чамди не знает, что теперь делать. Вот почему миссис Садык не разрешала ребятам выходить в город, вот почему она так хотела вывезти их из Бомбея.

Как ему ее не хватает! Как он скучает по ее длинным худым рукам!

Поздняя ночь. Все двери и окна закрыты, но во дворе Ананда-бхаи кипит бурная жизнь. Здесь собралось человек пятнадцать. Все курят, потягиваются, двое прогуливаются возле окон Ананда-бхаи. Почти все невысокие, тощие, одеты просто: черные рубашки, джинсы или брюки, сандалии. Мунна тоже здесь, на глазу у него белая повязка. Теперь и он до конца своих дней сохранит метку Ананда-бхаи. Чамди высматривает в толпе Красавчика и Джекпота, но их нигде не видно. Ну и правильно, нынешней ночью их услуги не понадобятся. Чамди чувствует, как сердито смотрит на него Мунна, он явно недоволен его присутствием.

В эту ночь Ананд-бхаи сменил белую рубаху на черную. И брюки тоже черные. Похоже на форму. В левой руке сложенный лист бумаги и карманный фонарик. Он с каждым здоровается за руку, каждого называет по имени: Ратхор, Вишну, Шитарам.

Его машина стоит под окном Дарзи, возле грядки с помидорами и огурцами. Ананд-бхаи заводит мотор, трогается с места и останавливает автомобиль в центре двора. Фары ярко освещают стены однокомнатных квартир, и черные трещины становятся особенно заметны.

Ананд-бхаи выходит из машины и открывает багажник. Чамди сразу вспоминает безжизненное тело Сумди, закутанное в белую простыню. Луч фонарика выхватывает из темноты ножи, похожие на те, которыми Ананд-бхаи резал язык Чамди, – длинные, с изогнутыми лезвиями и облезлыми рукоятками. Рядом лежат толстые железные прутья, тяжелый замок – такими обычно стальные шторы на лавках запирают – и две крикетные биты.

Ананд-бхаи поворачивается к черным фигурам.

– В нашем городе стало опасно жить, – кричит он. – Мусульмане уже готовы к бою. Надо отдать им должное, они тоже тигры. Закон джунглей гласит: тигр может быть только один. В индийских джунглях должен быть наш, индийский тигр. Я рад, что все вы готовы выполнить свой долг и отстоять свою веру. Разбирайте оружие. Все, кроме Мунны и Чамди.

Отовсюду тянутся руки, расхватывая ножи и стальные прутья. Слышно, как звякает железо. Тот, кому достался железный прут, проводит по нему рукой и целует его.

– Что такое, никто в крикет не играет? – спрашивает Ананд-бхаи. – Этими битами уже не одну башку раскололи. Берите, ночью играть даже интереснее!

Двое берут биты. Не новые, но тяжелые и крепкие, резина на рукоятках еще не истерлась.

– А мне что делать? – спрашивает Мунна.

– Возьми замок, – распоряжается Ананд-бхаи. – Будешь запирать дверь снаружи.

Мунна лезет в багажник.

– Только сейчас не закрывай, – предупреждает Ананд-бхаи, – у меня нет ключа.

– Хорошо, Ананд-бхаи.

Мунна облизывается, будто ест что-то вкусное.

Ананд-бхаи закрывает багажник, и Чамди переводит дух. Может, Ананд-бхаи просто хочет, чтобы он поехал и посмотрел, как это будет?

Ананд-бхаи разворачивает на багажнике карту и освещает ее фонариком. Ту самую, которую Чамди видел в ящике комода. Чамди и боязно, и интересно смотреть на нее. Впервые перед ним весь Бомбей. Какая странная форма – будто у города огромная пасть, ощеренная, словно у чудовища из «Чандамамы». Тело исчерчено полосами – должно быть, это улицы, хотя они больше похожи на трещины в исцарапанном панцире зверюги. Кажется, будто Бомбей весь изрезан и исколот.